Вера РУСАНОВА
    ПЬЕСА ДЛЯ ОБРЕЧЕННЫХ

ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru

   ...Его кончина, тайна похорон,
   Где меч и герб костей не осеняли,
   Без пышности, без должного обряда,
   Взывают громко от небес к земле,
   Да будет суд.
   У Шекспир. Гамлет (Перевод М. Лозинского.)

ПРОЛОГ

   Он лежал на дощатом полу и мутными, остекленевшими глазами смотрел  в
потолок. В тусклом свете рампы его лицо казалось желтым,  как  у  старой
восковой куклы, а улыбка, застывшая на губах, - на  удивление  мудрой  и
насмешливой. Концы размотавшегося синего шарфа  напоминали  переломанные
крылья диковинной птицы. В пугающей, вязкой тишине  отчетливо  слышалось
нудное  поскрипывание  дурацкого  механизма  там,  внизу,  под  старыми,
облезлыми досками.
   Сцена по-прежнему медленно вращалась вместе с декорациями. А он лежал
между нагромождением картонных булыжников и чахлым деревцем  с  марлевой
потрепанной листвой. Лежал с невыразимой актерской естественностью,  как
будто только что закончил читать финальный монолог какой-то  трагедии  и
умер  согласно  роли.  Его  голова  была  неловко  запрокинута,  рука  с
серебряным  перстнем  на  пальце  судорожно  сжимала  ствол  бутафорской
березки. Мизансцена получалась отличная. И он сам наверняка похлопал  бы
ее автору, если б мог. Но он  уже  не  мог  ничего:  ни  завидовать,  ни
радоваться чужому успеху, ни тискать по углам молоденьких  артисток.  Из
его груди торчала  длинная,  матово  поблескивающая  рукоятка  ножа,  по
рубахе  расплывалось  неровное  бурое   пятно.   А   воздух   постепенно
пропитывался липким и тошнотворным запахом свежей крови.
   Было около полуночи - время теней и призраков. Он  лежал  и  улыбался
мертвой улыбкой балаганного Петрушки. Как будто там, на  потолке,  среди
стропил и балок, видел что-то такое, чего не дано увидеть тем, кто  пока
еще жив...

Часть первая

"МЫШЕЛОВКА"

   Витька Сударев  приехал  в  среду,  восьмого  сентября,  с  некоторой
брезгливостью поставил спортивную сумку на  тумбочку  в  моей  прихожей,
оглядел квартирку и протянул:
   - Н-да...  За  апартаменты,  наверное,  в  месяц  платишь  не  меньше
долларов пятисот? Или баксов? У вас ведь тут в столицах  все  в  баксах,
правда?
   Фраза была прямо-таки  напичкана  иронией,  как  рождественский  гусь
яблоками. Во-первых, мое временное жилище (однокомнатная  малосемейка  с
совмещенным санузлом и газовой колонкой на кухне) вид  имело  откровенно
убогий и тянуло рубля на три от силы. Во-вторых, находилось совсем  даже
не "в столицах", а в подмосковных Люберцах, до  которых  от  метро  надо
было еще двадцать минут пилить на маршрутке. Но  особая  тонкость  юмора
заключалась в  том,  как  Сударев,  старательно  и  смешно  артикулируя,
выговаривал слово "бакс".  Этим  как  бы  подчеркивались  его  сибирское
простодушие и близость к народу.
   Простой сибирский парень Витенька Сударев  свободное  время  посвящал
таким народным сибирским забавам, как сауна, казино  и  боулинг,  а  вот
словами  "бакс"  и  "цент",   действительно,   чаще   пользовались   его
заместители. Именно они непосредственно контролировали  оптовые  закупки
туалетного мыла и дешевой косметики на московских и питерских  фабриках,
а также их рознично-оптовую продажу  в  Новосибирске.  Сударев,  в  силу
своего директорского положения, осуществлял общее руководство.
   Правда,  в  душе  Витенька  был  художником,   а   совсем   даже   не
мылоторговцем.
   С моим Пашковым они частенько беседовали о литературе вообще и поэзии
в  частности.  Когда  Сережа  со  своей  журналистской  позиции  пытался
критиковать сударевские пробы пера, Витина жена скучно  и  со  значением
замечала:
   - Конечно! Всегда проще опустить  друга,  чтобы  хоть  таким  образом
подняться до его уровня и почувствовать, что тоже кое-что значишь.
   Пашков не обижался, а Сударев так  и  вовсе  не  обращал  на  супругу
внимания. Он считал ее глупой толстой курицей.  Меня  он  считал  глупой
тощей курицей. К тому же  дешевой  актриской.  Поэтому  его  сегодняшний
визит вызывал здоровое изумление. А еще тоску. Витька был другом Сергея.
А любое напоминание о Пашкове  до  сих  пор  погружало  меня  в  мрачную
меланхолию...
   Сударев  тем  временем  поправил  перед  зеркалом  прическу,  смахнул
невидимые пылинки с лацканов светлого, буклированного пиджака и спросил:
   - Пойдем где-нибудь пообедаем, что ли?
   Я пожала плечами и через десять минут вернулась в прихожую уже  не  в
халате, а в платье мышасто-серого цвета с небольшой перламутровой брошью
на плече. Конечно, вариант не ресторанный,  но,  во-первых,  было  очень
сомнительно, что Витенька поведет меня  дальше  ближайшего  кафе,  а  во
во-вторых,  профессиональная  необходимость   одеваться   сексуально   и
вызывающе в последнее время сильно утомляла.
   Однако сударевскую щедрость я недооценила. Мы действительно поехали в
ресторан. Правда, в дешевенький  и  на  маршрутке,  но,  как  говорится,
дареному коню... Нам даже выделили некое подобие  кабинета  -  уголочек,
отгороженный от зала  цветастой  ширмой.  Креветки  с  овощами  принесли
вполне приличные, да и пиво подали холодное.
   Я сделала пару глотков, приятно удивляясь тому, что  кружка  идеально
чистая, и приготовилась слушать. То, что мой адрес Витеньке  дала  Ленка
Журавлева, я уже знала. Оставалось понять, зачем он, собственно, ко  мне
притащился.
   - Ну так вот, Евгения, - начал Сударев с места в карьер, - хочу  я  с
тобой поговорить о друге моем  задушевном,  небезызвестном  тебе  Сергее
Пашкове...
   Начало было оптимистичным. Я поморщилась.
   - ...Представь, его судьба меня волнует. Да и твоя тоже. Не знаю, что
уж там между вами произошло...
   "Ага! Не знаешь, как же!  Небось  без  твоего  участия  не  обошлось,
кобель драный!" - подумала я, но мило ему улыбнулась:
   - И не нужно, Витя, знать. Ни к чему в этом копаться.  Дело  прошлое,
что уж теперь говорить?
   Тут бы ему благоразумно уняться, чувствуя, что рыльце-то в пушку,  но
нет же - Витенька придал лицу покровительственное выражение и выдал:
   - Ох, зря упорствуешь, Евгения! Парня-то ты такого можешь  больше  не
встретить. Вернулась бы, на грудь  ему  кинулась,  заплакала...  У  вас,
женщин, со слезами просто, у актрис тем более - на  лампочку  посмотреть
достаточно...
   Думается мне, что Сергей тут же растаял бы и бегство твое  простил...
Да и потом, если уж разобраться, что особенного случилось? Ну  слышал  я
краем уха, что он, так сказать, не оценил должным образом твою  верность
и любовь...
   Лучше  бы  он  этого  не  говорил!   Тем   более   таким   откровенно
снисходительным тоном, явно подразумевающим продолжение:  "Он  -  мужик,
ему положено. А ты, глупая курица, прижми хвост и радуйся, если  любимый
вообще  соизволил  вернуться!"  Сударевские  серые   глазки   насмешливо
щурились, губы вздрагивали, готовые вот-вот расплыться  в  улыбке,  а  у
меня внутри все потихоньку  закипало  от  ярости.  Вилку  в  креветку  я
вонзила  с  остервенением,  сигаретой  затянулась,   закашлявшись,   как
пионерка, первый раз пробующая курить в туалете.
   - А было ли что оценивать, ты уверен? - Проклятая нервная  дрожь  все
не унималась, но в глазах моих уже вспыхнул профессиональный  стервозный
огонек. - Я про "любовь" и "верность"... Сдается мне, Витенька, что ты и
в самом деле не в курсе. Да и Пашков твой драгоценный, наверное, тоже...
Квартирка тебе моя не понравилась? Так какая ни на есть, а моя.  Личная!
Я ведь ее не снимаю, один очень  хороший  человек  мне  ее  подарил.  На
первое время. "Потом, - сказал, - что-нибудь поприличнее подберем".
   Врать я всегда умела вдохновенно и  убедительно,  поэтому  ничуть  не
удивлялась сейчас  тому,  что  глаза  Сударева,  насмешливо  сощуренные,
постепенно все более округлялись.
   - Человек этот, правда, хороший, и знакома  я  с  ним  давно.  А  что
касается моего бегства от Пашкова... Неловко, конечно, что Сережа теперь
себя виноватым чувствует, но, сам пойми, и, мне стервой оказываться тоже
было не с руки, а тут такой повод! При случае передай ему мои извинения.
   - Так значит, ты с  этим  твоим  "хорошим  человеком"?..  -  все  еще
немного недоверчиво начал Витенька.
   Я легко и непринужденно рассмеялась:
   - Да. Еще когда встречалась с Пашковым...  Вить,  ну  что  делать  из
этого трагедию? Все мы люди, все человеки!
   - И кто же он, если не секрет?  Квартиры,  смотри-ка  ты,  направо  и
налево раздаривает!
   - Во-первых, давай-ка без намеков! - По  логике  тут  мне  полагалось
обидеться. - Никаких там "налево" и "направо".  Мы  с  ним  без  налево,
знаешь ли... А во-вторых, занимается он какими-то своими делами здесь, в
Люберцах, я в них не лезу...
   - Любер,  что  ли?  -  неожиданно  обрадовался  Сударев.  -  Бандюган
местный?
   Ну, ты, Женька, даешь!
   Вообще, сам факт моего подлого предательства огорчил его очень мало.
   Окончательно переварив информацию, он даже повеселел, тон взял весьма
игривый и, что прискорбно, начал вылавливать под столом мою коленку.
   - Вкуса у тебя нету, Женька, вот что я тебе скажу! - вслух  размышлял
он, одной рукой орудуя вилкой, а другой пытаясь  ухватить  мою  ногу.  -
Бандюган! Это же пошло. Бесперспективно к тому же. Да и не романтично.
   "Мылоторговец  зато  романтично",  -  подумала  я,  задвигая   нижние
конечности куда-то под соседний столик.
   Поведение  Сударева  злило  и  обижало  меня  несказанно.  Однако   я
осознавала, что сама дала повод, намекнув на развратность своей  натуры,
поэтому решительных действий пока не предпринимала и  из  последних  сил
пыталась делать вид, что ничего не происходит. Витя же  униматься  никак
не хотел, поэтому пришлось встать, церемонно откашляться и заявить:
   - Бандюган или не бандюган - не твое дело!  За  обед  спасибо,  а  за
коленки будешь свою жену лапать. Она тебя дома, поди, заждалась,  что-то
подзадержался ты в своем  "бизнес-вояже".  Так  что  поехали  обратно  в
Люберцы, заберешь свою сумку и мотай в аэропорт!
   - Евгения, - поморщился он, отхлебнув пива, - сядь и не актерствуй! Я
ведь с самого начала знал, что ты собой  представляешь.  Классная  баба,
если тебя, конечно, приодеть нормально. А классной бабе  нужен  классный
мужик... В общем, не выделывайся! Не думаю, чтобы с Пашковым ты  познала
прямо уж потрясный секс, так что есть шанс кое-что исправить...
   Честное слово, я хотела всего лишь плеснуть пивом  ему  в  лицо!  Да,
дешевый жест, я согласна, но безобидный! Сама  не  понимаю,  как  кружка
вырвалась у меня из рук. А замах был хороший, сценический - так, чтобы с
последнего ряда партера видно было...
   Дальше   все   происходило   как   в   замедленной   съемке:    пиво,
выплескивающееся из кружки, сама кружка, летящая по какой-то  немыслимой
параболе, открывающийся рот Сударева... Произведение  горно-хрустального
комбината вписалось ему точнехонько в правую скулу, и под глазом тут  же
начал вспухать и багроветь огромный фингал.
   - Идиотка бешеная!  У  меня  в  Новосибирске  презентация  завтра!  -
завопил Витенька,  прижимая  ладонь  к  лицу  и  отплевываясь  от  пива,
сбегающего по кончику носа.
   А я подхватила сумочку и почти бегом покинула зал. Настроение у  меня
было - хуже некуда.
   Всю дорогу до метро перед моим мысленным взором стояла привычная  уже
душещипательная картина: усопшая, я лежу на роскошном диване,  вокруг  -
море хризантем и роз. Черты моего неживого лица так строги и  прекрасны,
что у сурового милиционера  от  жалости  начинает  нервно  подергиваться
квадратный  подбородок.  Но  тем  не  менее  страж  закона   мужественно
продолжает надиктовывать:
   "Умершая - женщина двадцати двух  -  двадцати  трех  лет,  с  прямыми
каштановыми  волосами,  темными  бровями,  губами  средней   полноты   и
бархатистой кожей персикового  оттенка..."  (На  этом  самом  месте  мое
воображение обычно спотыкалось, как резвый пони  о  колдобину.  Понятно,
что эпитетами "бархатистая" и "персикового  оттенка"  может  оперировать
косметолог, но отнюдь  не  мент.  Однако  казенное  определение  "кожные
покровы бледные" совершенно меня не устраивало, ведь цвет лица - один из
немногих предметов моей искренней гордости.) В общем,  далее  милиционер
упоминает для протокола мое безупречное сложение и  витающий  в  воздухе
аромат "Пятой авеню", а потом обращается к обезумевшему от горя  Пашкову
с вопросом: "Вы подтверждаете, что это - Мартынова Евгения Игоревна?"  -
"Да, - глухо отзывается тот. - Только вы не упомянули, что  у  нее  были
чудные, дымчато-серые глаза. И еще,  ей  не  двадцать  три,  а  двадцать
восемь... Было".
   Кто-то из женщин охает: "Надо же!  А  на  вид  -  девочка  девочкой!"
Скорбный Пашков спрашивает:  "Так  и  неизвестно,  отчего  она  умерла?"
Милиционер горько усмехается и отвечает: "Просто в ее жизни было слишком
мало счастья". И все рыдают...
   Да, картинка  прошибала  жалостностью  и  реализмом.  Правда,  "Пятая
авеню" благополучно закончилась месяц назад, внешность у меня  не  столь
романтическая, как получалось по протоколу,  а  самая  что  ни  на  есть
обыкновенная. Но вот счастья мне на самом деле недостает...
   Кстати, мама утверждает, что в моей жизни его так мало потому, что  я
ищу легкие дороги и всегда иду путем наименьшего  сопротивления.  Вместо
того чтобы как все нормальные девочки  закончить  музыкальную  школу  по
классу фортепиано, я выучилась играть на домре (в детстве мне  казалось,
что извлекать звуки из трех струн значительно проще, чем из неимоверного
числа клавиш). Теперь мои ровесницы при  случае  могут  смузицировать  в
компании, хотя бы на уровне "Собачьего вальса", а я вынуждена  сидеть  с
умным видом - не пристраивать же, в самом деле, на  коленях  благородное
подобие балалайки?
   Дальше - больше... Актрисой  я  мечтала  стать,  наверное,  с  пятого
класса, а  "на  актрис",  как  известно,  учат  в  Москве.  Но  ближе  к
выпускному вечеру меня обуяли одновременно ужас, неверие  в  собственный
талант и лень, поэтому Щукинским, Щепкинским  и  школам-студиям  МХАТ  я
предпочла  скромное  Новосибирское  театральное  училище.  В  чем  позже
раскаялась: по окончании мне светила только сцена Областного драмтеатра,
на которой я переиграла всех глупых стервоз и любовниц-разлучниц.
   Девчонки из труппы, посвященные в мою личную жизнь, тоже  сошлись  во
мнении, что я - ленивая трусиха, так  как  смелая  и  готовая  к  борьбе
женщина не сбежала бы в Москву после всей этой  истории  с  Пашковым,  а
принялась  сражаться  за   свое   счастье   и   любовь:   прикупила   бы
суперэротическое  белье,  днем  стала  проявлять   чудеса   нежности   и
хозяйственности, а ночью - изобретательности и гимнастической гибкости.
   Но я, едва начав думать о гибкости и изобретательности, представляла,
как эти самые чудеса проявляла та девица  из  "Звезды",  с  которой  мой
Пашков... В общем, с которой мой Пашков познакомился чрезвычайно близко.
И немедленно в памяти всплывали все отвратительные подробности того дня,
когда он в очередной раз вернулся из своей журналистской командировки  в
столицу, почему-то совпавшей с "бизнес-вояжем" Сударева, сел передо мной
на табуретку, взял мои руки в свои ладони, выдержал паузу и сказал:
   - Я тебе изменил.
   - Как? - спросила я с глупой, дрожащей улыбкой и зачем-то схватила из
вазочки овсяную печенюшку.
   - Так получилось. Прости... Черт, до чего глупо все вышло! Если бы ты
только знала, как мне жаль... Понимаешь, я не мог, не хотел, чтобы между
нами оставалась хоть капля недосказанности... Это просто глупое, нелепое
стечение обстоятельств. Та девушка... В общем, мы с  Сударевым  зашли  в
"Звезду". Ну в казино... И там...
   И на этот раз Пашкову не изменило умение говорить вроде  бы  красиво,
но в то же время ужасно путано. Тонкая, металлическая оправа  его  очков
тускло поблескивала, лоб страдальчески морщился. Никому  не  нужный  чай
стыл на столе, по печенью резво бегала нахальная муха.
   - Понимаешь, она совершенно обычная.
   - Мне это абсолютно неинтересно! -  рявкнула  я,  приходя  в  себя  и
швыряя о пол ни в чем не повинную печенюшку. - Мне абсолютно неинтересно
- где, когда и с кем. Ты понял?
   - Но ты же сама спросила... - как-то растерянно пролепетал он.
   -  Я  спросила  -  как.  Отнеси  это   на   счет   моей   сексуальной
извращенности...
   А теперь - до свидания!
   Пашков ушел, аккуратно притворив за собой кухонную дверь. Я прорыдала
пару дней, а потом сама сказала  "до  свидания"  родному  дому,  родному
театру и родному городу.
   Почему-то  в  минуты  душевных   кризисов   меня   неудержимо   тянет
путешествовать.  Кажется,  что  там,  куда  уносятся  пахнущие   сладкой
тревогой поезда, поджидают  тысячи  вариантов  счастливой  жизни.  Стоит
только сесть в купе, запихнуть чемодан в рундук и...
   Не  повезло  мне  с  самого  начала.  Билеты  оставались   только   в
плацкартные вагоны, всю дорогу в поезде отвратительно воняло нестираными
мужскими  носками,  а  сунувшись  в  первое  же  московское   квартирное
агентство, я с ужасом поняла, что снимать даже плохонькую  однокомнатную
квартиру в столице мне  просто  не  по  карману.  Кроме  того,  главрежи
солидных столичных театров почему-то упор но не желали узнавать  во  мне
свою  будущую  приму.  Режиссеры  экспериментальных  студий  были  более
прозорливыми, но они предлагали такой смехотворный оклад! Нет, вообще-то
я не одержима манией накопительства, но мне надо было как-то  оплачивать
мою малосемейку в Люберцах и хоть что-нибудь есть...
   А еще мне нужны были деньги  на  фишки  в  казино.  Да-да,  ту  самую
"Звезду" я обнаружила  в  районе  "Коломенской"  на  третий  день  моего
пребывания в столице.
   Я питалась исключительно вермишелью с болгарским  кетчупом,  зато  не
могла отказать себе в удовольствии раз в  три  дня  заглядывать  туда  в
своем единственном вечернем платье. Фишек я  брала  самый  минимум,  при
этом  с  катастрофическим  постоянством  проигрывала.  Но  игра,  честно
говоря, занимала меня  очень  мало.  Шурша  лиловым  матовым  шелком,  я
прогуливалась между столами,  изничтожая  тяжелым  насмешливым  взглядом
девушек-крупье. У одной была слишком плоская грудь, у другой явно гнутые
ножки, жалко торчащие  из-под  короткой  юбки,  у  третьей  -  жидкие  и
бесцветные волосы. "В общем,  все  вы,  красавицы  столичные,  мне  и  в
подметки не годитесь!" - мстительно думала я, культивируя в  себе  манию
величия. Огорчало  одно:  девушки  почему-то  не  торопились  ежиться  и
обугливаться под моими взглядами. К тому же я не знала, на какую  именно
позарился мой Пашков, а ненавидеть всех оптом было обременительно.
   Я не знала, кто моя соперница, но  мечтала  отмотать  время  назад  и
волшебным образом устроить  так,  чтобы  Пашков  сделал  свою  охотничью
стойку на кого-нибудь из постоянных клиенток  казино,  женщину  сильную,
независимую, богатую. При одном условии - клиентка эта непременно должна
была оказаться моей хорошей знакомой. Заметив кобелиный  интерес  Сергея
Геннадьевича, я тихонько подхожу к ней и  шепчу  на  ушко:  "Отомсти  за
меня,  пожалуйста!"  Женщина  кивает,  бриллиантовая  серьга  в  ее  ухе
загадочно  мерцает.  Я  снова  скрываюсь   за   какой-нибудь   бархатной
портьерой, а моя знакомая благосклонно улыбается Пашкову, уже пускающему
сладкие слюнки. Они беседуют, пьют вино, вместе ставят  на  какую-нибудь
цифру. Причем ладонь его как бы случайно накрывает ее руку.
   Потом они едут к ней домой. Черный "мере" въезжает в ворота особняка,
Сергей  Геннадьевич  помогает  даме  выйти,  она  роется  в  кошельке  и
протягивает ему пару зеленых бумажек. Охранники ехидно усмехаются.
   "Что это?" - растерянно вопрошает изумленный Пашков. "Ваш гонорар,  -
невозмутимо отвечает дама. - Или, если хотите,  спонсорская  помощь.  Вы
ведь, как я понимаю, альфонс? Пользоваться вашими услугами  у  меня  нет
необходимости,  но  мне  всег