фе, как обычно?..
   Вот это "как обычно" и внушало мне  некоторый  оптимизм  и  отчаянную
надежду на то, что даму, подставившую меня так жестоко  и  подло,  можно
будет разыскать...
   Всю дорогу до "Лилии", трясясь  на  задней  площадке  троллейбуса,  я
тоскливо размышляла о том, как много потеряла, оставив  театр.  То,  что
"представляли" сегодня ребята на сцене, конечно, было не  искусством,  а
шизофреническими бреднями Бирюкова. (Он, как и многие другие,  вероятно,
считал, что неизвращенный Шекспир - это скучно.) Но тем не менее это был
театр.
   Хороший, плохой, модный,  немодный  -  но  театр!  Театр  "с  пыльным
запахом портьер" и "золотым светом рампы",  со  сценой,  залитой  светом
софитов, и закулисными интригами. Мне, кстати,  всегда  было  интересно,
почему про театр в основном пишут так скучно,  банально  и  однообразно?
Как-то,  еще  в  Новосибирске,  к  нам  на  репетицию   приходила   одна
журналистка, жаждущая записать актерские  байки.  Ей  рассказали  и  про
калошу пожарника, рухнувшую с потолка во время чеховской "Чайки", и  про
исполнителя роли Дзержинского, явившегося на спектакль пьяным и в  ответ
на замечание ехидно сообщившего: "Вы еще Ленина не видели!"
   Журналисточка добросовестно конспектировала, а в результате  написала
про все тот же "пыльный запах портьер" и "закулисные  интриги".  Правда,
она же и стала автором самой смешной байки,  выдав  в  статье  "шедевр":
"Выйдя  на  сцену,  он  ногой   зацепился   за   софиты".   К   сведению
непосвященных: софиты - это  осветительные  приборы,  расположенные  под
самым потолком, а журналисточка, вероятно, имела в виду рампу.
   В общем, театр, несмотря ни на что, оставался театром. Только  в  нем
не было меня. Однажды я уже думала о  том,  что  мне  придется  оставить
сцену, как в ту пору, когда на моем горизонте появился Пашков. Красивый,
умный, обаятельный!
   Казалось, что это главный  приз,  уготованный  мне  судьбой.  И  приз
конечно же не захочет, не позволит,  не  потерпит,  чтобы  я  продолжала
играть. Кстати, мои коллеги всячески укрепляли меня  в  этом  убеждении,
авторитетно заявляя:
   - Конечно, в одну руку сунет кастрюлю, в другую - ребенка, а  на  шею
еще  свои  грязные   носки   повесит!   Вот   тогда   и   поиграешь,   и
порепетируешь...
   Я плакала чуть ли  не  на  каждой  репетиции,  мысленно  прощаясь  со
сценой, с друзьями, с несыгранными ролями  и  даже  с  "пыльным  запахом
портьер". (Он ведь действительно пыльный и какой-то особенный!) А  когда
рассказала обо всем Пашкову совершенно в духе сказки: "Вот поженимся мы,
родится у нас сынок, пойдет  в  погреб,  поскользнется  на  этой  гнилой
ступеньке и убьется", тот только рассмеялся и на следующий же  спектакль
заявился с огромным букетом роз.
   - Играй, моя хорошая, играй! - сказал он, целуя мои пальцы. -  Видно,
зла ко мне судьба - не могла послать бухгалтершу или повариху!..
   И меня, идиотку, только через несколько лет осенило: он имел  в  виду
совсем не то, что не станет чинить препоны  моей  тяге  к  искусству,  а
просто "не поженимся мы, не родится у нас  сынок,  не  поскользнется  на
гнилой ступеньке", ну  и  так  далее...  А  тогда  я  не  могла  даже  и
представить, что через несколько лет все-таки брошу театр из-за Пашкова,
но отнюдь не затем, чтобы варить ему борщи и воспитывать его детей...
   Троллейбус тем временем остановился напротив хозяйственного магазина.
   Чуть левее, в торце  соседнего  здания,  белела  дверь  с  затейливой
вывеской "Лилия". Я сошла на тротуар, поправила на  плече  сумочку  и  с
преувеличенной бодростью  зашагала  к  кафе.  Нельзя  сказать,  чтобы  я
чего-то  боялась.  Скорее  опасалась,  как  бы  встреча  с  барменом  не
оказалась безрезультатной.
   Началось  с  того,  что   за   стойкой   вместо   него   обнаружилась
неестественно рыжая девица с отвратительной фиолетовой помадой на губах.
   - Простите, вы не подскажете, как мне найти одного молодого человека.
Он здесь у вас работает,  -  проговорила  я,  усаживаясь  на  вертящийся
табурет перед стойкой.
   - А заказывать что-нибудь будете? - в ответ  осведомилась  девица,  с
нескрываемым презрением разглядывая мою простенькую курточку и  школьный
хвостик, стянутый резинкой.
   А цены в "Лилии", между прочим, были внушительные. В прошлый раз мы с
Ольгой смогли позволить себе только по чашечке кофе и паре бутербродов.
   - Заказывать буду. Но позже... Скажите, вот здесь же за стойкой стоял
такой высокий  молодой  человек.  Волосы  еще  у  него  курчавые,  глаза
светлые... Где он сейчас?
   - Ну, знаете, курчавых и высоких у нас много!
   - Он блондин. Лицо немножко полноватое...
   - А глаза? Серые или голубые?
   Пришлось ответить про глаза. Потом про  фигуру.  Потом  про  походку.
Причем было абсолютно ясно, что мерзкая барменша прекрасно  понимает,  о
ком я говорю, и просто издевается. Поэтому я ничуть не удивилась,  когда
она в конце концов злорадно и торжествующе выдала:
   - Славик Болдырев его зовут, если вы, конечно, не знаете... А  сейчас
он взял "без содержания". Причем надолго. И как  ни  странно,  не  велел
раздавать его адрес налево и направо!.. Особенно посторонним женщинам!
   Я подозревала, что про посторонних женщин рыжая, снедаемая  ревностью
и безответной страстью к господину Болдыреву, добавила от  себя.  Ну  не
тянул Славик на Казанову, и скрываться от навязчивых девушек ему не было
абсолютно никакого резону! Однако ситуация  от  этого  не  менялась:  за
стойкой вместо кудрявого сердцееда стояла эта крыса, и я почти физически
чувствовала, как тает отведенное мне время.  Еще  две  попытки  все-таки
выспросить адрес, привели  только  к  тому,  что  барменша  окончательно
озлилась. Я озлилась тоже и назло  ей  заказала  трехслойный  бутерброд,
весь напичканный бело-красной рыбой и  черно-красной  икрой.  А  плюс  к
бутерброду - потрясающе дорогое и столь же гнусное  пирожное  с  бокалом
коктейля. Коктейль был сладкий, бутерброд - соленый, я ела и давилась.
   Но зато все это стоило ровно столько, сколько с утра имелось  в  моем
кошельке.
   Теперь там оставались только два пластмассовых жетона на метро.
   Минут через десять из подсобки  появился  какой-то  мужик  с  черными
усами  и  в  дорогом  костюме.  Рыжая  тут  же  напустила  на  себя  вид
легкомысленный и невинный. Я же, не сводя  с  нее  угрюмого  взгляда,  в
очередной раз впилась  зубами  в  толстый  бутерброд.  Мужик  повертелся
немного за стойкой, о чем-то негромко переговорил с барменшей и собрался
уже нырнуть обратно в подсобку, но не тут-то было!
   - Эй, милейший! - небрежно и царственно бросила я, отставив  бокал  с
коктейлем. - Не могли бы вы на секунду подойти сюда?
   Усатый явно опешил от такой наглости, но тем не менее подошел.
   - Игорь Николаевич, с вашего позволения,  -  насмешливо  представился
он.
   - Лейтенант налоговой полиции Мартынова, - не моргнув глазом  соврала
я.
   И тут  же,  пока  он  не  успел  опомниться  и  попросить  документы,
затараторила:
   - Я несколько удивлена поведением ваших служащих. Похоже,  они  не  в
курсе, что граждане  Российской  федерации  обязаны  оказывать  офицерам
налоговой полиции всяческое содействие. Десять минут  назад  я  пыталась
узнать  у  девушки  в  баре  координаты  вашего   сотрудника   Вячеслава
Болдырева, однако...
   -  А  что  случилось?  -  встревожился  Игорь  Николаевич.  -  У  нас
какие-нибудь  проблемы?  Или  у  Болдырева  проблемы?  Если  что-нибудь,
касающееся кафе...
   Мне ужасно хотелось сказать нечто вроде "вопросы здесь задаю  я",  но
пришлось сдержаться и ограничиться туманным и пугающим:
   - Я не могу делиться служебной информацией.
   Усатый засуетился  и,  пролепетав  "сейчас,  секундочку",  кинулся  в
подсобку. По пути зыркнул на рыжую, как сокол на  диетического  мышонка.
Через пару минут вернулся, держа в заметно подрагивающей руке  небольшой
белый листочек.
   - Вот адрес и телефон, - выдохнул он, положив листок на стол. -  Если
нужно, я могу срочно вызвать Болдырева на работу, А вы пока  пообедаете.
За счет заведения, естественно. Могу порекомендовать фрикасе из барашка,
салат "Золотой октябрь", а из закусок...
   - Нет, спасибо, - давясь слюной и из последних  сил  звеня  сталью  в
голосе, сказала я. - Мне удобнее побеседовать с  Вячеславом  в  домашней
обстановке...
   Уже уходя и мысленно оплакивая так и не  съеденное  мной  фрикасе  из
барашка, я услышала, как Игорь Николаевич настойчиво  рекомендует  рыжей
засунуть свою идиотскую ревность вкупе с дурью  куда-нибудь  в  укромное
место...
   К счастью, Болдырев жил всего в двух кварталах от кафе, поэтому  мне,
счастливой обладательнице  пустого  кошелька,  удалось  сэкономить  силы
перед вечерним пешим марш-броском от Кузьминок до  Люберец.  Свернув  во
двор, я оглядела старый  пятиэтажный  дом  с  затейливыми  балкончиками,
потом села на лавочку и задумалась. Недавние опасения  овладели  мной  с
новой силой. Мне представлялось,  как  Славик,  кудрявый,  белобрысый  и
недоумевающий, взглянет на меня сочувственно и спросит: "А  с  чего  .вы
взяли, будто я что-то о ней знаю?..
   Нет, есть, конечно, постоянные клиенты, которых помнишь  в  лицо,  но
вообще-то бар - не  исповедальня,  и  домашних  телефонов  нам  тоже  не
оставляют... Ничего, к сожалению, про вашу  Ольгу  сказать  не  могу.  Я
ведь, как ее зовут, только от вас узнал".
   Картинка подкупала реализмом, но тем не менее  я  встала  и  вошла  в
подъезд. Здесь было как-то сыро и пахло мокрой  известкой.  Шаги  гулким
эхом отдавались  от  зеленых,  свежевыкрашенных  стен.  Тридцать  первая
квартира должна была, по моим подсчетам, находиться на четвертом  этаже.
Я миновала второй этаж, потом третий, и вдруг...
   Грохот  бьющейся  посуды  был  таким  неожиданным  в  сонной   тишине
подъезда, что я даже вздрогнула. Затем что-то с  тяжелым  стуком  упало.
Наверное, стол или табурет. Снова загремела посуда.
   Шум доносился из-за двери с заветным номером 31. Видимо,  сегодняшнее
недосыпание все  еще  сказывалось,  и  реакции  мои  были  до  крайности
замедленны, потому что испугалась я лишь после того, как прижалась  ухом
к холодному дерматину и услышала  глухой  мужской  мат,  снова  какой-то
грохот и яростное: "Я убью  тебя,  сволочь!  Ты  у  меня  дерьмо  будешь
жрать!" А потом (что самое жуткое!) звук стремительно  приближающихся  к
двери шагов! Скорости, с которой  я  метнулась  на  лестничную  площадку
пятого этажа, наверное, позавидовал бы хороший спринтер.
   Бегство было весьма своевременным, потому что спустя несколько секунд
дверь тридцать первой квартиры распахнулась и оттуда выскочил мужчина  в
ветровке и  капюшоне,  надвинутом  на  самые  глаза.  На  спине  у  него
отпечатался след  от  побелки.  Это  было  единственным,  что  я  смогла
рассмотреть, вжавшись в решетку перил  и  едва  дыша  от  ужаса.  Скорее
всего, в одной руке он что-то нес - слишком уж кренился  набок.  Или  же
просто был от рождения кособоким.
   Как только незнакомец в  ветровке  протопал  вниз  по  лестнице,  все
стихло.
   Я еще немного посидела, поскуливая от страха, как  побитая  кошка,  а
потом на цыпочках спустилась вниз. Приоткрытая дверь внушала мне ужас, а
шестое чувство подсказывало: в квартире второй  в  моей  практике  труп,
Следуя нормальной  житейской  логике,  надо  было  бежать  отсюда  сломя
голову, но на меня, как всегда не вовремя, напали  угрызения  совести  и
чувство гражданского долга. Возможно, несчастный  белокурый  Славик  был
еще жив и нуждался в помощи.
   Мысленно проклиная свою дурость и заранее обдумывая  макет  памятника
из чистого золота, который должна будет установить мне рыжая барменша, я
толкнула дверь и вошла в квартиру. Под ногами валялись какие-то  бумаги,
яичная скорлупа, пустые  кармашки  из-под  дискет,  разорванная  газета.
Здесь, похоже, что-то в спешке искали. Но самое страшное, что в квартире
стояла абсолютная, жуткая тишина -  ни  стона,  ни  хриплого  дыхания  -
вообще ничего!
   Все так же на цыпочках я прошла в  комнату.  Незаправленная  кровать,
книги на полу, в углу -  россыпь  кассет,  выдвинутый  ящик  письменного
стола. И тут...
   Если бы я уже была памятником, то немедленно рассыпалась бы на тысячу
маленьких золотых слитков, а мои алмазные глазки выпали бы  из  глазниц.
Впрочем, мои естественные серые, дымчатые  едва  не  вылезли  от  ужаса,
когда я услышала чьи-то тяжелые шаги  в  прихожей,  потом  знакомый  уже
голос, произнесший:
   - Ты еще жив, гад? Ну-ну!..
   Дверь хлопнула, в замке повернулся ключ. Я, как хамелеон  меняя  цвет
от серого до зеленого, медленно сползла по стене.  Теперь  мне  хотелось
только одного: всю оставшуюся жизнь провести в  милой  и  уютной  камере
одиночного заключения и не  лезть  никогда,  ни  при  каких  условиях  в
расследования убийств и бандитские разборки.  Однако,  как  ни  странно,
снова повисла тишина. Я еще немного выждала и выглянула в коридор.
   Посреди прихожей стояло красное пластмассовое помойное ведро, грязное
до неприличия. Впрочем, на фоне обрывков, огрызков и яичной скорлупы оно
смотрелось весьма органично. Проклиная все на  свете  и  ужасаясь  своей
догадке, я метнулась на кухню, выглянула в окно и успела увидеть парня в
ветровке, бодренько заворачивающего за угол дома. Бодренько,  но  отнюдь
не поспешно!
   "Дура! Идиотка! Истеричка!"  -  азбукой  Морзе  отстучало  у  меня  в
голове. И тихим эхом откуда-то снизу донеслось: "Мяу!"
   Я опустила глаза. Толстый серый кот с плотно прижатыми к голове ушами
смотрел на меня  испуганно  и  любопытно.  Он  попытался  спрятаться  за
холодильником, но при его внушительной массе эта затея была обречена  на
провал.
   Похоже, кота недавно лупили.
   И было за что! На полу, рядом  с  газовой  плитой,  валялись  осколки
трехлитровой банки, на  линолеуме  матово  поблескивали  остатки  густой
сгущенки.
   Вся сгущенная лужица пестрела кошачьими следами.
   - Пообедал, говоришь? - печально спросила я у кота.
   - Мяу, - жалобно ответил он.
   - Ну что же, давай тогда знакомиться: я - Женя.  А  ты,  похоже,  тот
самый гад и сволочь?
   Животное снова грустно мяукнуло.
   Нужно ли говорить, что, кроме "гада", никаких других живых, полуживых
и мертвых существ в квартире не обнаружилось? А входная дверь  оказалась
закрытой на самый что ни на есть  примитивный  замок,  который  с  обеих
сторон отпирается  только  ключами.  На  сердце  отчего-то  снова  стало
тревожно. Я сжала виски ладонями  и  тихо  заскулила.  Белокурый  Славик
Болдырев вышел из дому всего на какие-то несчастные  пять  минут,  чтобы
вынести мусорное ведро, и меня, одержимую дурацким героизмом, угораздило
именно в это время ворваться в его квартиру!
   Теперь  я  заперта  здесь  на  неопределенный  срок...  Похоже,   мой
персональный ангел-хранитель  слыл  на  Небесах  большим  пакостником  и
юмористом!
   Мне казалось, что я и не спала вовсе - так, дремала, чутко вздрагивая
от  каждого  шороха.  Однако  мужской  голос  возник  из  вязкой  тишины
абсолютно неожиданно и подействовал  на  меня  подобно  внезапному  реву
пожарной сирены.  Я  вскочила,  точно  ошпаренная,  села  на  Славиковой
кровати и принялась отчаянно таращить  узкие  спросонья  глаза,  пытаясь
сориентироваться в окружающей реальности.
   Рядом со мной сидел здоровенный, коротко стриженный парень.  Глаза  у
него были карие и абсолютно круглые.  На  меня  он  смотрел  со  светлым
любопытством малыша, впервые в жизни увидевшего в зоопарке обезьяну.
   - Ты кто? - спросил парень, вероятно, уже во второй или в третий раз.
   В моей тяжелой и гулкой, как чугунок,  голове  промелькнули  варианты
ответов, которые мне приходилось  давать  на  этот  вопрос  в  последнее
время. Ни "инспектор налоговой полиции", ни "продюсер с "Мосфильма",  ни
"безработная актриса" для данного случая не подходили...
   - А что? - с вызовом брякнула я только для того, чтобы не молчать.  И
тут в дверном проеме нарисовался Славик Болдырев собственной персоной.
   - Да, действительно, кто вы такая и что здесь делаете?
   На меня он взирал, мягко говоря, недружелюбно, желваки под кожей  его
ангельски-розовых щек тяжело перекатывались.
   - Ну во-первых, не воровка и не мошенница.  -  Голос  мой  подрагивал
жалко и гаденько, вызывая, вероятно, сомнения в правдивости  слов.  -  А
во-вторых, давайте поговорим спокойно... Я, собственно,  и  пришла  сюда
для того, чтобы с вами поговорить.
   - И для этого вскрыли замок? - поддельно изумился Болдырев.
   - Ничего я не вскрывала. Вы  меня  сами  заперли,  когда  с  мусорным
ведром вернулись... Я просто увидела, что дверь  открыта,  заглянула  на
секундочку...
   - Леха, ты прикинь,  как  она  круто  заглянула!  -  Славик  состроил
брезгливую физиономию и упер руки в бока. - Не в прихожую, не на  кухню,
а сразу в дальнюю комнату! По шкафам рыться, что ли? Бабки искать?
   Я немедленно обиделась:
   - Да что тут найти-то можно? Стадо мамонтов влегкую потеряется!..
   Грохот я за дверью  услышала  и  мат,  вот  и  зашла.  Подумала,  тут
какие-то разборки и вас спасать надо... Идиотка!
   -  Точно!  -  охотно  согласился  Болдырев.  -  Или  слепошарая.   Ты
"Криминал" по телевизору хоть раз смотрела?  Видала,  что  с  квартирами
после разборок бывает? Видала или нет? Ты что, зашла  -  кровь  увидела?
Стулья переломанные?
   Дырки от пуль в стене? Чего ты в дальнюю комнату поперлась?
   Мои глаза к тому времени уже расширились  до  нормального  состояния,
сонная припухлость спала.
   В общем, выглядеть я  стала  более  или  менее  прилично,  что  лучше
всякого зеркала отразил заинтересованный взгляд Лехи. Вдохновленная этим
обстоятельством, я несколько обнаглела и заявила:
   - Ну, крови, возможно, и не было. А яичная  скорлупа  по  всему  полу
валялась. И помидоры тухлые. А еще картофельные очистки и шмотки  стогом
навалены. Нормальный человек при нормальных обстоятельствах такой бардак
развести не может!
   Леха жизнерадостно ухнул, Славик же обиделся:
   - У себя дома командуй, ладно?
   На  несколько  секунд  повисла  тишина,  нарушаемая  лишь  монотонным
шуршанием. Похоже, кот на кухне рылся в остатках мусора. Я не знала, что
сказать в свое оправдание, Славик не знал, на чем дальше строить систему
обвинения. Молчание прервал Леха, хлопнув себя по коленям и предложив:
   - Ну что, ребята! По пивку в таком случае дернем,  что  ли?  Барышня,
похоже, безвинно пострадала, ей за это бутылочка "Балтики" полагается.
   Болдырев неопределенно пожал плечами и молча вышел  из  комнаты.  Или
"Балтикой" не хотел делиться, или просто общество ему мое не нравилось.
   Впрочем, я не только не страдала по этому поводу, но даже все  время,
пока он  отсутствовал,  усиленно  аккумулировала  положительные  эмоции.
Кареглазый Леха не сводил с меня глаз. При этом он совершенно не походил
на  профессионального  донжуана.  Физиономия  простецкая,  но  по-мужски
привлекательная, глаза  круглые,  как  пуговицы,  подбородок  -  в  меру
квадратный,  из  тех,  какие  мне  нравятся.  И  вел  он   себя   весьма
располагающе.  Вместо  того  чтобы   выспрашивать   паспортные   данные,
телефончик и интересоваться  моим  свободным  временем  после  полуночи,
просто спросил:
   - А что тут у Славки громыхало-то? На кого он матюгался?
   - На кота, наверное,  -  предположила  я.  -  Кот,  похоже,  сгущенку
разлил, еще и съел половину.
   - Бедный Мессер! -  усмехнулся  Леха.  -  Теперь  опять  неделю  одни
картофельные очистки жрать будет.
   - Бедный кто?
   - Мессер. Мессершмитт его полное имя. Видела, какой он здоровый?  Как
бомбардировщик!..
   Так непринужденно, без излишних реверансов, мы перешли на "ты". Когда
вернулся   Славик,   между   нами   уже   установилось   что-то    вроде
психологической близости. Физически это выразилось в том, что Леха, пару
минут поерзав на месте, все-таки придвинулся ко мне поближе. Наши  плечи
теперь почти соприкасались. Гнус