чится, чтобы послать весточку в контрразведку!
     Где-то в  уголке  сознания шевельнулась тревожная мысль:  а вдруг
русским удалось установить истинную роль Висбаха в деле с архивами? Но
Упиц отогнал ее:  комбинация была выполнена безукоризненно;  даже если
русские  и  разгадали  ее,  они  не   многого   добьются.   Упиц   был
предусмотрителен, и агент не знает, где расположен тайник. Значит, и в
этом случае "Зеленому" не остается ничего другого, кроме как стоять на
том, что все рассказанное им о тайнике - правда.
     Рассудив так, Упиц стал готовить заключительный этап операции.
     Однако имелось   обстоятельство,  мешавшее  эсэсовскому  генералу
целиком сосредоточиться на работе.  Упиц только что получил материалы,
которые   свидетельствовали   о   том,  что  "верхушечная  оппозиция",
готовившая покушение на  фюрера,  потерпела  окончательное  поражение.
Победил Гитлер.
     Впрочем, читая  между  строк,  генерал  видел,  что   заговорщики
провалились вовсе не потому, что так уж силен и неодолим был тот, кого
они собирались убить.  Дело было в  другом.  Руководители  заговора  -
генерал-полковник Бек, который намеревался стать главой государства, и
генерал-фельдмаршал  Вицлебен,  метивший  на  пост  главнокомандующего
вермахтом,   -   попросту   говоря,  оказались  тряпками,  действовали
нерешительно,  вяло.  Дала о себе знать и глухая вражда,  которая  уже
много лет раздирала гитлеровский генералитет.  Так,  в решающий момент
фельдмаршалы Роммель и фон Клюге струсили и предали своего коллегу  по
заговору генерала фон Штюльпнагеля.
     Гитлер свирепо расправлялся  с  путчистами.  Членов  "верхушечной
оппозиции"  расстреливали,  травили  ядами,  подвешивали  на  железных
крючьях,  подцепив за бок, подбородок или под ребро, дробили им кости,
выворачивали  суставы.  И  Упиц  возблагодарил  бога  за то,  что смог
остаться в стороне от всей этой затеи.  Он  понимал  истинную  причину
ярости  фюрера.  Дела шли все хуже.  Англичане и американцы,  уразумев
наконец,  что русские армии и без их помощи в состоянии  свернуть  шею
германскому  нацизму,  вдруг  заторопились.  Открытие  второго фронта,
откладывавшееся  два  года  под  различными  предлогами,   состоялось.
Шестого июня 1944 года союзники высадились в Нормандии.
     Немцы, имевшие во  Франции,  Бельгии  и  Голландии  группу  армий
"Запад",  насчитывавшую  всего 50 дивизий,  часть из которых к тому же
была на укомплектовании и  переформировании,  не  могли  противостоять
превосходящим   силам   англо-американцев,   которые  обладали  еще  и
подавляющим преимуществом в воздухе. И на Западе началось отступление.
     Однако Гитлера  прежде  всего волновало положение дел на Востоке.
Судьба войны решалась  там,  где  советские  войска,  уничтожая  армии
противника,   быстро   продвигались   вперед.  В  короткое  время  они
освободили Вильнюс,  Гродно,  Брест  и,  преследуя  дивизии  вермахта,
хлынули через государственную границу Польши.
     И вот последние данные:  русские перешли Неман и оказались  возле
самых границ Германии!
     Да, Гитлеру было от чего прийти в смятение и ярость.  Он понимал:
только  чрезвычайные меры,  устрашение и террор могут заставить страну
продолжать войну...
     Вошел адъютант.  Он принес шифровку. Главное имперское управление
безопасности в ответ на сообщение Упица об Освенциме писало:  русского
военнопленного,  по  кличке  Андрей,  допросили,  но ничего от него не
добились.  Он уничтожен.  Вчера  группа  советских  пленных  совершила
побег.  Участвовало  более трехсот человек.  Пока поймана и возвращена
лишь незначительная часть бежавших. Ко всем применен приказ "Кугель"1.
     1 Кугель   -   пуля.   Так   был   зашифрован  приказ  верховного
командования гитлеровских  вооруженных  сил  о  немедленном  расстреле
военнопленных,  бежавших и пойманных вновь.  Приказ не касался граждан
Великобритании и США.
     Вскоре Упицу подали второе сообщение. Радиобюро гестапо отмечало:
неизвестный передатчик, действовавший из района Карлслуста, уже десять
дней молчит. Зато отмечена незарегистрированная рация, "почерк" работы
которой тот же,  что и карлслустской станции,  но действует она уже из
района Остбурга.
     Неизвестная рация!..  Военная контрразведка обнаружила ее сигналы
в   эфире  уже  давно,  год  назад.  Но  станцию  долго  не  удавалось
запеленговать - она применяла особую антенну,  посылавшую радиосигналы
узким пучком, сообщения ее были всегда кратки, и это затрудняло работу
пеленгаторов.  Наконец установили,  что она действует из  окрестностей
Карлслуста.   Были   предприняты   все   меры,   чтобы   обнаружить  и
ликвидировать станцию.  Однако это не  удалось  -  рация  работала  по
весьма сложной системе чередования частот, дней и часов передач, и это
сводило на нет все усилия контрразведки.  К тому же действовала она из
различных  мест  района.  Не менее трудным делом оказалась расшифровка
перехваченных радиограмм. Лучшие специалисты просиживали ночи напролет
над непонятными сочетаниями цифр и букв, выловленных в эфире радистами
контрразведки.  Но только однажды удалось добиться частичного успеха и
прочитать коротенькое сообщение. А потом станция перешла на новый код,
не поддававшийся разгадке.  В гестапо подозревали:  владельцы  тайного
передатчика  применяют  специальную  шифровальную машину - дьявольское
изобретение русских,  о котором в германской контрразведке ходили лишь
смутные   слухи.  Но  и  одной  расшифрованной  радиограммы  оказалось
достаточно, чтобы немцы переполошились - в сообщении шла речь о тайном
хранилище архивов,  и передала эти данные рация,  которая находилась в
Карлслусте,  то есть именно там,  где и расположено хранилище!.. После
этого  и  задумал  Упиц свою комбинацию с заброской через линию фронта
агента и перебежчика.
     Упиц вновь  прочитал  полученную  шифровку.  Рассеялись последние
сомнения. Теперь он был уверен, что добился своего. Если из Карлслуста
в   Остбург   перебазировалась  рация  русских,  то  с  ней,  конечно,
переместились и ее хозяева.  Итак,  советская разведка перенацелена на
Остбург.
     Группенфюрер облегченно вздохнул.
     Вечером его ждал сюрприз.
     Адъютант ввел посетителя.  Это был человек,  на разведку которого
теперь фактически работал Улиц.
     - Вы? - только и смог выговорить группенфюрер.
     - Как  видите,  я,  -  усмехнулся гость.  - Полагаю,  у вас можно
раздеться?
     Упиц, все  еще не оправившийся от удивления,  кивнул.  Посетитель
небрежно бросил на спинку  кресла  пыльник,  швырнул  туда  же  шляпу,
уселся и закурил.
     - Ну,  - сказал он,  выпуская клуб дыма,  - как идут  наши  дела,
дорогой Упиц?


Глава восемнадцатая


     Время от  времени  из  далекого  Остбурга  пробивалась  в  Москву
тоненькая  прерывистая  ниточка  морзянки.  Ее  всегда  ждали,  спешно
расшифровывали.  В  предельно лаконичных сообщениях Аскер докладывал о
ходе  работы.  Ему  стремились  помочь,  ориентировали  в  обстановке,
передавали специальную информацию.
     Но последние  недели  связи  не  было.  Напрасно  лучшие  радисты
управления  вызывали  станцию Аскера.  Она не отвечала.  Генерал Лыков
распорядился,  чтобы эфир держали  под  наблюдением  круглосуточно.  И
теперь операторы установок сменяли друг друга, не выключая аппаратуры.
Однако все было тщетно. Керимов молчал.
     Генерал понимал,   сколь  многочисленны  причины,  из-за  которых
возможно временное нарушение связи.  Могло быть  и  так,  что  Керимов
поставлен  в  положение,  при  котором не в состоянии выйти на связь в
течение какого-то времени.  Обстоятельства,  словом,  обычные для тех,
кто работает во вражеском тылу. И все же Лыков нервничал, беспокоился,
и это передалось другим работникам, связанным с операцией Керимова.
     Лыков снял трубку и позвонил к радистам.  Ответил Рыбин,  который
последние  сутки  почти  не  выходил  из  аппаратной,  -  если   связь
восстановится,  он  должен немедленно переговорить с разведчиком;  для
таких целей имелся специальный код.
     - Молчит, - сказал Рыбин.
     - Молчит.  - Лыков помедлил.  - Так вы в  случае  чего  сразу  же
мне...
     - Конечно,  Сергей  Сергеевич,  -  мягко  сказал  Рыбин,  понимая
состояние начальника.
     Лыков положил трубку.
     - Дела... - проговорил он.
     Трудные выдались дни.  Руководство уже дважды вызывало Лыкова:  с
операцией  в  Остбурге  следовало  торопиться,  ибо советская разведка
получала все новые данные,  свидетельствовавшие о том, что фашистскими
архивами интересуется не только она.  Генерал понимал, что промедление
может дорого обойтись.  Но что он мог сделать  сейчас?  Только  ждать.
Ждать и надеяться на своего посланца.
     Вновь прогудел  телефон.  На  этот  раз  о  Керимове   справлялся
полковник Чистов.
     И опять потянулись часы  ожидания.  Шагая  по  кабинету,  генерал
раздумывал над тем, что могло произойти в Остбурге. Потом усилием воли
заставил себя сесть за стол и заняться  бумагами,  которые  уже  давно
принес адъютант.
     В шестом часу вечера он встал,  запер  документы,  решив  идти  к
радистам.  Он  понимал  -  там  и без него предпринимается все,  чтобы
связаться с разведчиком. И все же...
     В приемной раздались быстрые шаги. "Рыбин", - подумал генерал.
     Дверь распахнулась.  Полковник Рыбин,  улыбаясь,  держал высоко в
руке  лист  бумаги.  Он  рассказал:  Керимов  вышел  на  связь точно в
установленный час.  Перерыв был вызван  неисправностью  передатчика  и
поисками  замены  негодной  детали.  Разведчик  сообщал об операции на
конспиративной квартире гестапо и об истинной  роли  Макса  Висбаха  в
деле  с  архивами.  Тот  показал,  что  тайника в Остбурге нет.  Больм
подтвердил показание Висбаха.  После  разоблачения  Висбаха  честность
перебежчика Георга Хоманна доказана. Керимов просил учесть это.
     Прогудел телефон начальника. Лыков протянул к трубке руку.
     - Он уже знает, звонил, - быстро сказал Рыбин.
     Лыков кивнул, снял трубку.
     - Зайдите ко мне, - сказал начальник.

     Генерал Лыков  вернулся  через  полчаса.  Он  и  Рыбин уселись за
маленький столик у  окна.  Лыков  положил  перед  собой  лист  бумаги,
похлопал  по  нему рукой.  Это было подготовленное специальной службой
оперативное сообщение. Указывалось: в Берлине отмечено появление Фреда
Теддера,  доверенного  лица руководителя иностранной разведки.  Теддер
был  конспиративно  принят  начальником  первого  управления   абвера,
генералом Эрвином Лахузеном. Затем он исчез.
     Сегодня Теддер объявился в Остбурге,  где встретился, тоже тайно,
с группенфюрером Гейнцем Упицем. Цель встреч не установлена.
     - Неужели архивы? - спросил Рыбин.
     - Да. - Лыков кивнул. - Очень может быть.
     Как уже   говорилось,   органы    государственной    безопасности
Советского  Союза  получили  немало  сведений  о том,  что иностранная
разведка интересуется архивами германской секретной службы, особенно -
архивами, относящимися к Востоку, стремится заполучить их в свои руки.
Имелись данные о настойчивых попытках этой разведки установить контакт
с  работниками  РСХА и абвера,  отмечались встречи представителей двух
разведок, происходившие в нейтральных странах.
     И вот, когда на одном из участков деятельности советской разведки
достигнут успех - ценой огромных усилий установлена истина о хранилище
на Эльбе и можно приступать к подготовке операции по изъятию архивов -
на пути майора  Керимова  и  разведчиков,  действующих  в  Карлслусте,
возникло новое препятствие.
     Особенно тревожило,  что Теддер пошел на такой  рискованный  шаг,
как приезд во вражескую страну. Видимо, его хозяева форсируют события,
решив завладеть архивами, чего бы это ни стоило.
     Лыков вызвал полковника Чистова.  Втроем они засели за разработку
плана дальнейших действий. Надо было торопиться.


Глава девятнадцатая

1

     На рассвете   узники  Освенцима,  перевезенные  в  Остбург,  были
подняты,  пересчитаны и отконвоированы на завод "Ганс Бемер". Здесь их
уже  ждали,  развели по цехам и расставили с таким расчетом,  чтобы на
каждого пленного приходилось по два немца  -  последние  обязаны  были
наблюдать  за  лагерниками.  Кроме  того,  во  всех  цехах  и пролетах
вступили на дежурство наряды лагерной охраны,  блокировавшие выходы из
помещений.
     В отделении токарных станков механического цеха  в  числе  прочих
пленных  оказался  Трофим  Кныш  -  маленький  худощавый  человек  лет
тридцати пяти,  тихий и невзрачный на вид.  Но вскоре о нем узнал весь
завод.  Началось  с  того,  что  Кныш  за  два  часа  наладил  большой
многошпиндельный автомат,  над пуском которого больше суток безуспешно
бились  заводские  механики.  Вскоре  вокруг  него  собрались  десятки
немецких рабочих.  Они с удивлением наблюдали,  как русский  снимал  с
обрабатываемой  детали  стружку  невиданной толщины.  К тому же станок
вращался  на  скорости,  которая  почти  наполовину  превышала  обычно
допустимую.
     В обеденный перерыв немецкие металлисты угощали Кныша сигаретами,
кто-то  из  токарей поделился с ним едой,  налил из термоса кофе.  Все
это,  разумеется,  делалось украдкой,  ибо охрана не разрешала,  чтобы
пленные сближались с "вольными".
     Во второй половине дня  потребовались  новые  резцы  и  кое-какой
инструмент.  Вместе  с  двумя немецкими рабочими в кладовую отправился
Кныш - мастер уже успел оценить светлую голову и золотые руки русского
станочника.
     Кладовщик Кребс отнесся к Кнышу  с  неприязнью.  Он  считал,  что
пленные вообще не должны работать на неприятеля. Но уж если их к этому
принудили,  следует тянуть лямку,  а не лезть вперед и хвастать  своим
мастерством, ибо все это сильно смахивает на предательство.
     Кладовщик с  угрюмым  видом  наблюдал   за   тем,   как   пленный
неторопливо отбирает нужные резцы, решительно откладывая в сторону те,
которые по каким-либо причинам ему не нравятся.
     - Бери, что дают, - не выдержал наконец Кребс. - Нечего копаться,
словно жук в навозе.
     Кныш поднял   голову.   Они   встретились   взглядами.  В  глазах
кладовщика было презрение, во взоре пленного - вопрос. Он молча указал
на один из забракованных им резцов,  и Кребс,  тоже опытный металлист,
вынужден был признать, что резец действительно плох.
     Выглядел пленный  неважно.  Кребс с невольным сочувствием оглядел
его тонкую шею,  желтое лицо с острыми скулами и глубоко  ввалившимися
глазами.
     "Он ведь страшно голоден",  - подумал кладовщик, отошел к столику
и,   вернувшись,   положил  перед  Кнышем  кусок  хлеба,  яйцо  и  две
картофелины.
     Пленный посмотрел   на   еду,  затем  вопросительно  взглянул  на
кладовщика.
     - Бери,  -  сказал  тот,  отводя  глаза,  - бери,  тебе это будет
кстати...
     Кныш понимающе кивнул и быстро спрятал еду под одежду.
     Кребс тронул его за плечо, замотал головой.
     - Здесь  поешь,  -  сказал  он.  -  Там  могут  отнять.  Да еще и
зуботычин надают.
     Пленный не согласился. Мешая украинские и немецкие слова, помогая
себе мимикой и жестами, он пояснил, что должен передать еду товарищам.
Сам  он  поел немного - накормили в цехе.  А вот товарищи...  им очень
нужна еда!
     Кребс кивнул, отвернулся.
     Отобрав инструмент,  посидели,  покурили. Рабочие, которые пришли
вместе с Кнышем, стали его расспрашивать. Вступил в беседу и Кребс.
     Пленный охотно отвечал на вопросы.  В его семье все токари:  дед,
отец,   два   брата  и  вот  он  сам.  Ему  приятна  похвала  немецких
станочников.  Но это вряд ли заслуженно.  Вот если бы они  видели  его
отца!..  Незадолго  перед  войной  отец с семьей переехал с Украины на
Урал.  Отец славился мастерством на Украине,  стал известен и на новом
месте. Он простой рабочий, но к нему приезжали советоваться профессора
из Москвы!
     Урал... Кребс  напряг  память и с трудом выговорил сложное слово:
Златоуст.  Вслушиваясь в его быструю речь,  Кныш  кое-как  понял,  что
кладовщик  знает немного об Урале и весьма ценит златоустовскую сталь.
Кребсу приходилось иметь с ней дело, и он считает, что та сталь ничуть
не хуже знаменитой немецкой из Золингена.
     Вечером мастер доложил о Кныше инженеру,  тот - директору завода.
Кюмметц был доволен.  Подумать только, в первый же день выявился такой
талант! Надо продолжать поиски других способных рабочих с Востока. Нет
сомнения,  что  такие найдутся.  Да,  по всему выходит,  что он не зря
съездил в Аушвиц.
     Наутро директор  побывал  в  цехе  и убедился,  что новый русский
токарь и в самом деле работает великолепно.  Чтобы подзадорить других,
Кюмметц  объявил:  пленному  назначается  полуторный  пищевой рацион и
дарится двадцать марок.
     Помощник начальника лагерной охраны,  в свою очередь, сказал, что
разрешает старательному и трудолюбивому рабочему  свободный  выход  из
цеха на заводской двор,  где имеется лавочка,  а также освобождает его
от всех лагерных работ.
     Трофим Кныш   счастливо   улыбался   и   подобострастно  кланялся
директору и офицеру.
     Лагерники, находившиеся  в цехе,  молча наблюдали за этой сценой.
Иллюзий  насчет  добросердечности  и  гуманности  нацистов  у  них  не
возникало  -  только  сегодня  утром  эсэсовцы  расстреляли  пленного,
который вышел на поверку без обуви, украденной у него ночью.

2

     Аскер вкатил машину на заводской двор,  остановил  у  гаража.  Он
только что привез Кюмметца и,  пользуясь свободным временем, собирался
сменить в моторе масло.
     Он поднял капот мотора и принялся за дело.
     За действиями шофера внимательно наблюдал из  окна  цеха  пленный
Кныш.  Появление директорского автомобиля взволновало его. Он вернулся
к работе,  несколько минут сосредоточенно размышлял,  потом  остановил
станок и вышел.
     Кныш подошел к Аскеру,  когда тот,  расстелив на земле  резиновый
коврик,  уже  приготовился  было  лезть  под  автомобиль.  На  ломаном
немецком языке Кныш попросил разрешения помочь и, не дожидаясь ответа,
взял разводной ключ и скользнул под машину.
     Аскер был озадачен.  Он  присел  на  корточки,  заглянул  вниз  и
пододвинул пленному железный противень.
     - Возьмите,  - сказал он,  - поставьте под картер и  отвертывайте
пробку.
     Кныш принялся орудовать инструментом.  Вскоре из картера  хлынула
тяжелая черная струя.
     - Откуда вы? - спросил Аскер. - Доставлены из Аушвица?
     - Точно, - сказал пленный по-русски. - От сержанта Авдеева.
     Что это - провокация?  В первое мгновение Аскеру показалось,  что
так  оно и есть.  Но если немцы установили его подлинное лицо,  да еще
каким-нибудь образом выяснили взаимоотношения с Авдеевым,  они  бы  не
стали производить проверку. Это ни к чему. Его взяли бы сразу. Значит,
не провокация. Что же тогда?
     - Товарищ  гвардии  старший  лейтенант,  -  продолжал пленный,  -
Авдеев наказал...
     - Тихо, ты!
     Аскер оглянулся.  Мимо проходила группа  рабочих.  Из-под  машины
видны  были  их ноги - чуть согнутые,  ступавшие короткими судорожными
шагами. Очевидно, рабочие несли какую-то тяжесть.
     - Товарищ  гвардии  старший  лейтенант,  гляньте-ка,  - прошептал
Кныш.
     Аскер увидел, как пленный извлек из-под одежды кинжал с блестящей
витой ручкой.
     - Ваш?  - тихо спросил Кныш. И, видя, что собеседник не отвечает,
сам же заключил: - Ваш ножик!
     - Спрячь!
     Кныш убрал нож.
     - Наказал вам доставить. Вроде, значит, пароля.
     Аскер испытующе оглядел лагерника.  Тот  лежал  на  боку,  худой,
желтый,  и,  не  мигая,  смотрел  ему в глаза.  И вдруг Кныш заплакал.
Как-то сами собой побежали по лицу слезы, закапали с остренького носа,
и сухой,  пыльный асфальт мгновенно впитывал их,  будто промокательная
бумага.
     - Не сомневайтесь, - захлебываясь, нервно дергая шеей, проговорил
он, - не брешу, не предатель я...
     - Как звать? - спросил Аскер.
     - Чего?
     - Имя, говорю, как?
     - Кныш - фамилия. А имя - Трофим. Старшина Тр