форме, где должен был находиться помощник коменданта.
     На платформе  было  людно.  Сюда  группами  и  в одиночку спешили
офицеры и солдаты из расположенного неподалеку участка лагеря. Один из
эсэсовцев,  уже  немолодой  гауптштурмфюрер,  увидел машину и поспешно
направился к ней.
     - Как вы сюда попали? - спросил он.
     Кюмметц вновь извлек из кармана бумагу.
     - От   группенфюрера  Упица,  -  пробормотал  эсэсовец.  -  Прошу
документы.
     Кюмметц и  Аскер  предъявили  удостоверения,  паспорта.  Гауптман
просмотрел их и вернул.
     - Я  Вернер Кранц,  помощник коменданта Аушвица,  - сказал он.  -
Будете иметь дело со мной. Но, простите, пока я занят.
     - И долго нам ждать? - спросил Кюмметц.
     Гауптштурмфюрер поглядел  на  железнодорожный   состав.   Паровоз
сбавлял  ход.  Скрипели тормоза.  Красные грузовые вагоны вздрагивали,
постукивая тарелками буферов.
     - Нет,  - сказал Кранц,  - недолго. Эшелон обычный. Это продлится
не больше часа.
     И он вернулся на перрон.
     Поезд остановился.  У каждого вагона встало по нескольку солдат с
автоматами и дубинками.
     В поезде был  пассажирский  вагон.  Из  его  двери  на  платформу
выпрыгнул  молодой  офицер  с погонами штурмфюрера.  Он и Кранц пожали
друг другу руки.
     - Ну, - сказал Кранц, - кого привезли на этот раз?
     - Все тех же, господин гауптштурмфюрер. Евреи из Венгрии.
     - Сколько?
     - Две с половиной тысячи голов.
     И штурмфюрер   вручил   помощнику   коменданта   лагеря   толстый
запечатанный пакет.  Кранц, не вскрывая, передал пакет стоявшему рядом
унтер-офицеру, махнул рукой.
     - Не мешкайте,  - вполголоса проговорил он,  - на подходе еще два
эшелона.
     Унтер-офицер пустился по перрону бегом.  Он  вбежал  в  будку  со
стеклянной дверью, включил микрофон, щелкнул по нему пальцем.
     - Внимание!   -   сказал   он,    и    голос    его,    усиленный
громкоговорителями,  загремел по перрону.  - Внимание!  Эта информация
предназначена для  заключенных,  которые  только  что  прибыли  и  еще
находятся в вагонах.  Евреи, вас доставили в лагерь Аушвиц, где отныне
вы будете жить и работать.  Мы не хотим  вам  зла,  мы  обеспечим  вас
жильем,  одеждой, едой. Но мы требуем беспрекословного повиновения. За
малейшее неподчинение - расстрел на  месте.  Сейчас  вас  выпустят  из
вагонов. Вы разделитесь - мужчины отдельно, женщины и дети - отдельно.
Вы снимете с себя все свое платье,  а  также  нижнее  белье  и  обувь,
аккуратно сложите там,  где будет указано. Затем вы пройдете в душ, на
дезинфекцию, после чего вам выдадут новое платье и белье. Повторяю: за
неповиновение - смерть,  за слишком медленное раздевание - смерть,  за
попытку уклониться от дезинфекции - смерть.  Внимание,  охране открыть
двери вагонов!
     Эсэсовцы сбили с дверей  теплушек  толстую  проволоку.  Двери  со
скрежетом  раздвинулись.  Из  вагонов  посыпались  люди  с чемоданами,
корзинами,  дорожными мешками.  Те, что помоложе, спрыгивали и спешили
помочь женщинам с детьми.  Старики,  на которых напирали сзади, тяжело
падали на платформу и торопливо отползали в  сторону,  чтобы  не  быть
раздавленными.  Матери,  надрываясь  в  крике,  звали  детей,  которых
потеряли в  сутолоке.  Малыши  плакали  и  продирались  сквозь  толпу,
пытаясь  отыскать  родителей.  Громче  всех  рыдала  девочка лет трех.
Маленькая,  смуглая,  с большими голубыми глазами,  в  которых  застыл
ужас,  она металась по платформе,  прижимая к груди башмачок с красным
пушистым помпоном.
     Заработали дубинки  эсэсовцев.  Не  давая узникам опомниться,  их
стали сгонять в большой оцепленный солдатами круг.
     - Мужчины  -  направо,  женщины  и  дети  - налево,  - командовал
громкоговоритель.  -  Скорее,  евреи,   не   мешкайте.   Помните:   за
промедление - смерть!
     Как бы в подтверждение этого где-то негромко хлопнул выстрел, и в
воздухе   повис  протяжный  вопль.  Толпа  застонала,  шарахнулась  от
вагонов,  заторопилась.  Группа дюжих эсэсовцев  прикладами  карабинов
отделяла молодых и сильных мужчин.  Таких набралось человек триста. Их
построили и увели.
     Остальные раздевались  здесь же,  на платформе.  Женщины были так
ошеломлены,  что не пытались  сопротивляться.  Они  покорно  раздевали
детей, стаскивали с себя кофты, юбки, нижнее белье.
     - Складывайте  вещи  аккуратно,  -  гремел  громкоговоритель,   -
оставляйте   на   одежде   деньги,  кольца,  браслеты,  серьги,  часы,
медальоны,  ожерелья и другие ценности.  Ничто не пропадет  -  за  это
ручается германская армия.
     Не прошло и четверти  часа,  как  все  прибывшие  в  эшелоне  (за
исключением   группы  мужчин,  которых  увели)  были  раздеты  донага.
Эсэсовцы встали в два ряда,  образовав узкий коридор, протянувшийся от
перрона  к дверям огромного облицованного красным кирпичом здания,  на
фронтоне которого было выведено:  "Бад"1.  По  этому  живому  коридору
хлынул поток голых людей.
     1 Бад - баня.
     Минут через  двадцать  люди  были  загнаны  в помещение.  За ними
затворились тяжелые металлические  двери.  Тогда  откуда-то  появилась
колонна  лагерников  в  рваных  полосатых халатах.  Все оставленное на
перроне было запихано в холщовые мешки, и колонна унесла их.
     Подошел улыбающийся гауптштурмфюрер Кранц.
     - Ну,  - сказал он, взглянув на часы, - как видите, я не хвастал:
прошло только сорок пять минут.  Три четверти часа,  и все.  И никаких
эксцессов, трагедий. Полагаю, по возвращении вы доложите группенфюреру
Упицу, как мы тут выполняем свой долг.
     - Они все... сразу? - пробормотал Кюмметц.
     Кранц рассмеялся.
     - Это  абсолютно   безболезненно,   уверяю   вас.   Гуманнее   не
придумаешь.   Запирают   двери,  включают  газ.  Постепенно  наступает
состояние приятного оцепенения.  Оно переходит в сон. И - все кончено:
ты уже в райских кущах!
     Аскер взглянул на перрон.  Несколько мужчин в халатах поливали из
шлангов платформу.  Сильные струи воды шипели и пенились.  На середине
платформы валялся детский башмачок с красным пушистым  помпоном.  Вода
подхватила его,  закружила, понесла. Секунда, другая, и башмачок исчез
в сточной канаве.
     Где-то вдали послышался свисток паровоза. К Освенциму приближался
новый эшелон...

3

     Аскер ночевал   в   маленькой   комнате   одного   из   коттеджей
административного   городка,   расположенного   вне  зоны  концлагеря.
Поднялся он рано и чувствовал себя скверно,  так как  почти  всю  ночь
провел без сна.
     Он побрился,  спустился вниз,  где,  как ему  объяснили,  имелась
столовая,  выпил стакан кофе. Есть не хотелось. Еще вчера, подъезжая к
лагерю,  Аскер почувствовал странный запах.  От Освенцима шел ни с чем
несравнимый густой,  тяжелый дух.  Аскер,  сколько ни старался, не мог
определить его природы.  Он даже подумал,  что это  только  чудится  -
перенервничал,  и  вот  мерещится  всякая чертовщина.  Но прошла ночь,
наступило утро, а смрад не пропадал. И это начисто отшибало аппетит.
     Выйдя из столовой,  он оглядел машину. "Бьюик" следовало помыть -
бока его были серы от пыли. Неподалеку стоял щегольской "мерседес".
     - В чем дело,  приятель? - крикнул шофер "мерседеса", высовываясь
из кабины.
     Аскер показал руками, как поливают из шланга.
     Шофер вылез из машины, протянул руку.
     - Фриц Фиттерман, - представился он.
     - Очень рад. - Аскер пожал руку, назвал себя.
     - Недавно здесь?
     - Вчера привез хозяина.  Дружок группенфюрера  Упица.  Слыхали  о
таком?
     Шофер с уважением кивнул.
     - Так вам что, помыть машину?
     Аскер коснулся ладонью пыльного бока "бьюика".
     - Бедняга очень в этом нуждается. Мы проехали без остановки почти
от самого Гамбурга.
     - Серьезное дельце?
     - Не знаю.  - Аскер пожал плечами.  - Кажется,  за людьми.  -  Он
вынул сигареты, угостил шофера. - А ты кого возишь?
     - Помощника коменданта.
     - Ловко.  -  Аскер  хлопнул  Фиттермана  по плечу.  - К нему мы и
приехали.  Виделись вчера.  А хозяин,  верно,  и сейчас с  ним.  -  Он
взглянул  на  часы.  -  Приказал  приготовить машину к десяти,  сейчас
девять с минутами. Может, успеем помыть, а?
     - Садись за руль.
     До мойки было не больше километра.
     Аскер и  Фиттерман  постояли  в стороне,  пока рабочий - пожилой,
сухонький заключенный - старательно поливал машину из брандспойта.
     - Давно ты здесь? - спросил Фиттермана Аскер.
     - С самого основания лагеря.  Скоро будем  праздновать  пятилетие
Аушвица.   Прибыли   сюда   в   тридцать  девятом  году.  Вокруг  было
картофельное поле,  и ничего больше.  А теперь?  -  Шофер  значительно
поджал губы. - Нет, ты погляди вокруг. Город, настоящий город!
     - А это что - завод?  - Аскер показал на  здание  с  трубами,  из
которых шел густой черный дым.
     - "Завод"!  -  Фиттерман  ухмыльнулся.   -   Послушай,   да   ты,
оказывается, и вовсе желторотый. Ведь ты в Аушвице, парень!
     - Ну так что?
     - А то,  что дымить круглые сутки здесь может только один "завод"
- крематорий.
     Крематорий! Теперь  Аскер  мог  не  доискиваться  причины смрада,
которым был отравлен воздух Освенцима.
     Из ворот  зоны  лагеря  показалась  группа  женщин  - истощенных,
одетых  в  серые  балахоны,  свисавшие  с   плеч   длинными   грязными
лохмотьями.
     - Повели на прогулку невест, - сказал Фиттерман.
     Окруженные эсэсовцами  с  овчарками  на  поводу,  женщины куда-то
брели, стараясь не отставать друг от друга. Сбоку шла красивая немка в
офицерском мундире, с огромным догом на цепочке.
     - Оберауфзеерин1 Мария Мандель,  - проговорил  вполголоса  шофер,
кивнув на немку в мундире.
     1 Оберауфзеерин - начальница женского отделения концлагеря.
     - Куда их ведут? - спросил Аскер.
     - На Унион.
     - Унион?
     - Завод боеприпасов.  Расположен  недалеко.  Там  работает  много
этого сброда.
     Подошел мойщик со шлангом.
     - Ваш автомобиль готов, мсье, - прошамкал он беззубым ртом.
     Фиттерман швырнул ему сигарету.  Аскер раскрыл портсигар и извлек
еще две штуки - больше дать он не рискнул, это было бы неосторожно.
     Глаза мойщика  радостно  блеснули.  Он  схватил  сигареты,  низко
поклонился, отбежал в сторону, закурил.
     - Кто же  эти  женщины?  -  проговорил  Аскер,  оглядывая  узниц,
которые подошли совсем близко.
     Мойщик услышал, спрятал сигареты в рукав.
     - Я мог бы помочь, мсье.
     - Подойди! - приказал Фиттерман.
     Мойщик приблизился.
     - Ты знаешь их? - спросил шофер "мерседеса".
     - Здесь  женщины из разных стран,  мсье.  Я не знаю всех,  но что
касается француженок... Вы слышали такое имя: Поль Вайян-Кутюрье?
     В сознании   Аскера   возник   образ   одного  из  основателей  и
руководителей Коммунистической  партии  Франции,  выдающегося  деятеля
международного рабочего движения,  талантливого писателя и публициста.
В свое время Аскер  с  увлечением  прочел  его  рассказы  из  сборника
"Солдатская война".
     - Так вот, - продолжал мойщик, - женщина, идущая в третьем ряду -
она в халате,  который разодран на боку сверху донизу,  и в обмотанных
брезентом башмаках, - это его жена, Мари-Клод Вайян-Кутюрье.
     - За что она здесь?
     - Не знаю,  мсье.  Мари-Клод - видная общественная деятельница  в
своей стране.  Наверное,  провинилась.  Вероятно, было за что. О, мсье
Анри Петен знает, что делает!..
     - Дальше! - потребовал Фиттерман.
     - Вы,  может  быть,  слышали  также  имя  Жака   Соломона,   зятя
профессора Ланжевена - видного физика,  ученика великого исследователя
атомного ядра, академика Пьера Кюри? Поглядите на ту, что идет рядом с
госпожой Вайян-Кутюрье,  справа.  Это дочь профессора Ланжевена,  жена
Жака Соломона - Элен Соломон.
     Фиттерман присвистнул.
     - Смотри-ка! Любопытно, кто это заарканил этакую кралю?
     Мойщик, опустив глаза, молчал.
     Одна из женщин стала отставать. Видно было, как спутницы пытались
принудить ее идти,  подталкивали,  поддерживали под руки. Но ничего не
помогало.  Узница быстро теряла силы, двигалась все медленнее и вскоре
оказалась  в  хвосте  колонны.  Здесь она задержалась и,  напрягая всю
волю,  некоторое  время  шла  вровень  с  другими.  Аскер   облегченно
вздохнул.   Но  вдруг  лицо  женщины  исказилось  гримасой  боли,  она
вскрикнула,  резко качнула головой,  как  бы  отказываясь  от  борьбы,
которую вела сама с собой, вышла из колонны и села.
     Аскер взглянул на мойщика. Тот был бел. Рука, в которой он держал
сигарету, дрожала.
     Оберауфзеерин Мандель обернулась и что-то прокричала заключенной.
Та с отчаянием покачала головой.
     Колонна продолжала путь. Женщина сидела, обхватив руками голову и
раскачиваясь  из стороны в сторону.  Шедший последним эсэсовец вытащил
пистолет и выстрелил ей в спину.  Узница мягко ткнулась лицом в  землю
и, скрюченная, осталась лежать без движения.
     Мойщик обернулся. Он часто дышал, судорожно раскрывая рот.
     - Кажется, я знал и ее, - прошептал он. - Кажется, это была мадам
Майя Политцер, жена философа профессора Жоржа Политцера...
     И пленный криво усмехнулся.

4

     Кюмметц появился  у "бьюика" в сопровождении помощника коменданта
лагеря гауптштурмфюрера Кранца. Директор был доволен, улыбался, шутил.
Он и Кранц громко разговаривали.  Из их беседы Аскер понял, что первые
двести рабочих уже подобраны,  а сейчас подыщут и  остальных.  С  этой
целью  Кюмметц  и  Кранц направляются в зону,  где размещены пленные с
Востока.
     Они уселись   в   автомобиль   Кранца.  Машина  уже  готова  была
тронуться, когда Кюмметц увидел своего шофера и подозвал его.
     - Поедете с нами, - сказал Кюмметц. - Быть может, придется помочь
в отборе: нам нужно несколько шоферов и механиков.
     Аскер сел рядом с Фиттерманом.
     Поездка длилась  долго  -  лагерь  был  разбросан   на   огромной
территории.  Побывали в блоках,  где содержались чехи,  поляки, сербы,
словаки.
     Наконец эта  часть  лагеря  осталась  позади.  Машина  выехала на
дорогу.
     - К русским, - распорядился помощник коменданта.
     Фиттерман направил машину в сторону,  где смутно белели строения.
Это  были  блоки  советских военнопленных.  Зону окружали две стены из
колючей  проволоки  с  оголенным  электрическим  проводом  вверху,  по
которому шел ток высокого напряжения. Перед проволокой был ров.
     - Район "зондербехандлунг"1,  - сказал Кранц.  - Здесь содержится
категория пленных НН.
     1 "З о н д е р б е х а н  д  л  у  н  г"  -  особое  обращение  с
пленными, имеющее целью их уничтожение.
     - Категория "Нахт унд небель эрлас"2, - усмехнулся Кюмметц.
     2 "Нахт  унд  небель  эрлас"  -  "Мрак  и  туман"  - гитлеровская
директива об уничтожении пленных.
     - Ого, - воскликнул Кранц, - вы и это знаете!
     Кюмметц хмыкнул, иронически скривил губы.
     - Все,  что здесь творится, не такая уж большая тайна. В Германии
знают об Аушвице и  не  обманываются  в  отношении  того,  что  в  нем
происходит. Разве только не совсем точно представляют себе масштабы.
     - Да, - задумчиво протянул Кранц, - такое не спрячешь...
     Машину помощника  коменданта лагеря знали.  Ворота раскрылись,  и
она въехала в зону.  Фиттерману пришлось тотчас же принять в сторону -
навстречу двигалась большая колонна заключенных.
     - Куда это их? - спросил Кюмметц.
     - Работать.
     - Ловко.  - Директор взглянул на часы.  - Скоро  полдень,  а  они
только  отправляются.  Вот  тебе  и особая зона.  Да это курорт,  а не
лагерь.
     - На  работу  их  выгоняют  с  рассветом,  - сквозь зубы процедил
Кранц. - Сегодня задержались - пересчитывали стадо.
     - Это  так  важно  для категории НН?  - В голосе Кюмметца звучала
откровенная ирония.
     Кранц промолчал. Он не забывал, что въедливый старик имеет бумагу
от самого Гейнца Упица.
     - Много их у вас? - спросил Кюмметц.
     - Порядком.  Раньше  в  Аушвице  одновременно  содержалось  тысяч
полтораста - двести, сейчас - почти четверть миллиона3.
     3 Освенцим был самым крупным концлагерем гитлеровцев, представлял
собой систему лагерей,  объединенных под одним общим названием.  В нем
было истреблено свыше 4 миллионов человек.
     Колонна приближалась. Фиттерман прижал машину к обочине, выключил
мотор.
     Аскер взволнованно разглядывал узников.  Почти никто из советских
пленных не имел обуви -  ноги  лагерников  были  замотаны  в  какое-то
тряпье.  Лохмотья,  заменявшие  одежду,  едва  прикрывали  тело.  Люди
находились в последней степени истощения.  Вдобавок  почти  у  каждого
чернели  многочисленные ссадины и кровоподтеки - на голове,  на руках,
на теле.
     А пленные  все  шли.  Большинство составляла молодежь - вероятно,
бывшие солдаты.  Это чувствовалось еще и по тому,  как они  стремились
идти в ногу,  держать строй.  На стоявший в стороне автомобиль пленные
старались не глядеть.
     Один из   сопровождавших  колонну  эсэсовцев  отсалютовал  Кранцу
фашистским приветствием.
     - Песню!  - скомандовал он пленным,  желая доставить удовольствие
начальству. - Петь песню, вы, скоты!
     Десятка полтора заключенных затянули:

                     Если весь мир будет лежать в развалинах,
                     К черту, нам на это наплевать.
                     Мы все равно будем маршировать дальше,
                     Потому что сегодня нам принадлежит Германия,
                     Завтра - весь мир4.
     4 Куплет подлинной нацистской песни,

     Пение нацистских  песен  было  одним  из  звеньев  длинной   цепи
унижений, которую здесь специально разработали для советских людей. По
мысли эсэсовцев, это должно было помочь подавить волю узников, сломить
их, покорить.
     Запевалы, которых никто не поддержал,  едва  добрались  до  конца
куплета и смолкли.
     - Снова! - заорал конвоир. - Петь, черт вас побери!
     Запевалы повторили куплет,  но с тем же успехом. Колонна молчала.
И тогда по головам и  спинам  узников  запрыгали  дубинки  и  стальные
прутья охранников.
     Колонна ушла. Машина продолжала путь. Она обогнула группу бараков
и  остановилась  неподалеку  от  крайнего  строения.  Здесь начиналась
обширная площадь.
     Возле бараков  стояли несколько офицеров.  Один из них поспешил к
Кранцу.  Помощник  коменданта  и  Кюмметц  вылезли  из  автомобиля   и
двинулись навстречу.
     Аскер огляделся. В разных концах площади группы пленных подбирали
камни,  окапывали  деревья,  сгребали и выносили мусор.  Наискосок шла
широкая траншея.  Там,  где остановился автомобиль Фиттермана,  ее еще
только  рыли;  в  конце  площади  в готовую траншею укладывали толстые
серые трубы.
     Фиттерман поднял  капот  машины  и  достал ключи - одна из свечей
работала с перебоями,  ее следовало заменить.  Аскер зажег сигарету  и
направился к траншее.  На дне ее трудились землекопы. Разойдясь, чтобы
не мешать друг другу,  они с усилием  вонзали  лопаты  в  неподатливый
грунт. В воздух взлетали комья тяжелой желтой глины.
     - Хэлло, Губе!
     Аскер оглянулся.  Он  увидел:  Кранц  и  другие  офицеры входят в
барак, Кюмметц стоит у двери и делает ему знак приблизиться.
     Аскер поспешил на вызов.
     - Где вы запропастились,  Губе?  - проворчал Кюмметц.  -  Идемте,
сейчас начнется,
     Облака, застилавшие небо,  разошлись.  Брызнули  яркие  солнечные
лучи.  Сразу стало жарко. Кюмметц расстегнул пуговицы плаща, снял его,
передал своему шоферу, ослабил галстук.
     - Ну-ну, - сказал он, - посмотрим, что нам покажут.
     Из барака вышел Кранц.  За ним появились офицеры.  Группу замыкал
шарфюрер  -  полный,  с  заметным брюшком и одутловатым лицом,  несший
стопку розовых карточек.
     Все направились  к траншее и,  не дойдя до нее нескольких метров,
остановились,  повернувшись лицом к бараку.  Там раздвинулись  широкие
двери. На площадь хлынула толпа лагерников.
     - Строиться! - скомандовал толстый шарфюрер.
     Заключенные рассыпал