венных наук. Вот
он в окружении студентов жарко спорит в одной из пивных города. Тема -
только что купленная  газета  с  телеграммой  об  убийстве  в  Сараево
эрцгерцога  Фердинанда.  Будет  война  или нет?  А если будет,  то чем
кончится?  Победит ли народ?  Сбросит  ли  наконец  ярмо  угнетения  и
рабства?..
     И - война.  Как в хронике,  мелькают кадры.  В  еще  не  обмятой,
пахнущей  нафталином  шинели  шагает он в строю солдат,  а по сторонам
беснуется толпа - их забрасывают  цветами,  лентами...  Так  для  него
началась  война.  Совсем  иначе  закончилась.  С  русского  фронта  он
вернулся в вагоне с решетками - за братание с солдатами противника, за
агитацию против войны он осужден.  Был приговорен к расстрелу, но меру
наказания смягчили - он кавалер двух орденов за храбрость.
     Шуберту предстояло  отсидеть  десять  лет  в тюрьме.  Там-то он и
связал окончательно свою судьбу с судьбой  рабочего  класса  Германии.
Да,  по-настоящему все началось там...  Шуберт вспоминает день,  когда
был амнистирован и вышел на свободу.  У тюрьмы ждала Эмми.  Она была с
ним  всюду  -  и  на войне,  хотя их разделяли тысячи километров,  и в
тюрьме...  И вот Эмми ласково улыбается, протягивает руки. У нее такие
же,  как  и прежде,  золотистые волосы,  а глаза - с ними не сравнится
никакая небесная синь!.. В этот день они стали мужем и женой.
     "Эмми..." -  шепчет  Шуберт,  и  к горлу подступает ком.  Ее нет.
Никогда не будет.  Она подарила ему дочь, такую же голубоглазую, как и
сама. Но у Шуберта нет и дочери.
     Он вспоминает:  зима,  ночь; та ночь, когда взяли и его и их; уже
шла  вторая  мировая война,  уже было страшное поражение армий Гитлера
под Москвой,  на Волге.  К ним  ворвались  в  тот  час,  когда  Шуберт
заканчивал  статью  в  подпольную газету партии.  И - десять месяцев в
лагере под Прагой.  Десять месяцев,  каждый день, каждый час которых -
пытка,  медленное умирание.  Эмми и малютка не могли выдержать. А он -
бежал.  Он бы хотел умереть подле них.  Но он не принадлежал себе. И -
бежал с группой людей, которые смогли сберечь свою волю, силы. То было
год с небольшим назад. Тогда-то и повстречал он впервые этого человека
-    светловолосого,    ясноглазого,    действовавшего    под   именем
оберштурмфюрера Краузе...  Встретил и полюбил.  Ведь бывает же  так  -
поговоришь  с  человеком  час,  а  запомнится  на всю жизнь!..  Смелый
человек. Смелый и многое умеет. Он, Шуберт, знает толк в этих делах...
     Бум! -  снова  бьют часы.  Половина десятого.  Шталекер не дает о
себе знать. Что же делать? Ясно одно: ждать больше нельзя!
     И Шуберт  решился.  Погасив  свет,  поднял  с  окна маскировочную
штору.  Темно.  Небо  затянуто  тучами.  Накрапывает   дождь.   Погода
подходящая.  Он опустил штору,  вновь включил свет. Надел плащ, шляпу,
переложил в боковой карман пистолет. Вышел в коридор. Сказал несколько
слов хозяйке. Потом хлопнула входная дверь.
     Шуберт отправился на поиски Аскера.  Он не  мог  оставить  его  в
беде.


Глава семнадцатая

1

     В девять часов  вечера  штандартенфюрер  Больм  вошел  в  кабинет
генерала  Упица и доложил,  что вернулся штурмфюрер Торп,  ездивший по
заданию в концлагерь.
     - Позовите его, - распорядился Упиц.
     Торп явился.
     - Вы прямо оттуда? - спросил Упиц.
     - Да, господин генерал, только что. День выдался напряженный, и я
едва успел обернуться в оба конца. Всего доставлено семьсот человек. В
пути  от  Аушвица  до  Остбурга  происшествий  не  было.  Всю   партию
разместили  в  отделении  лагеря,  близ  завода.  Для  этого  очистили
несколько бараков.
     - Но там было переполнено,  - сказал Больм. - Куда же девали тех,
что содержались прежде?
     - То  была  категория  "зондербехандлунг".  К  тому  же в бараках
вспыхнула эпидемия  дизентерии.  Словом,  больше  они  ни  на  что  не
годились.
     Группенфюрер Упиц понимающе кивнул.
     - Продолжайте, - сказал он. - Кто этот человек?
     - Один из вновь прибывших. Обычный пленный.
     - Что побудило его доносить на своих товарищей?  Вы разобрались в
этом, Торп?
     - Весьма  веская причина,  господин Группенфюрер.  Он надеется на
лучшую участь. Он хочет жить.
     Упиц поднял свою тяжелую голову,  долго разглядывал Торпа,  будто
видел его впервые.
     - Значит,  -  медленно  проговорил  он,  постукивая карандашом по
столу,  - значит,  Торп,  если я правильно понял вас,  тысячи пленных,
которых тщетно вербуют в национальные легионы вермахта, в формирования
ост-полиции,  в осведомители гестапо и абвера, - все они жить не хотят
и только о том и мечтают, чтобы подохнуть?
     Упиц говорил негромко,  спокойно  произнося  слова.  Однако  Торп
нервно  переступил с ноги на ногу.  Он,  как и другие контрразведчики,
успел за  недолгий  срок  пребывания  в  Остбурге  Упица  изучить  его
характер.  И  Торп  знал,  как  легко подвержен Группенфюрер приступам
безудержной ярости.
     - Я неправильно выразился, - пробормотал Торп, - я хотел...
     - Так говорите,  черт вас побери,  ясно, коротко, четко! Кто этот
человек? Что собой представляет? Поймите: я должен знать, можно ли ему
верить!
     - Он  в плену почти два года,  господин группенфюрер.  На хорошем
счету.  За  дисциплинированность  был   назначен   помощником   капо1,
сортировал  одежду ликвидированных.  Утверждает,  что у себя на родине
был репрессирован.  Что-то уголовное...  кажется, воровство изделий на
заводе.
     1 Капо - заключенные, занимавшие должность в гитлеровских тюрьмах
и лагерях.
     Доложив это, Торп смолк, нерешительно поглядел на шефа.
     - Дальше, - сказал Упиц. - Говорите дальше.
     Почувствовав, что генерал остыл, Торп облегченно перевел дыхание,
приободрился.
     - Быть  может,  вы  пожелаете  сами  допросить  этого   человека,
господин Группенфюрер? - спросил он.
     - Вы привезли его?  - Упиц удивленно откинулся в кресле.  - Зачем
вы это сделали?
     - Я рассудил,  что это нелишне,  - пробормотал контрразведчик.  -
Человек меня заинтересовал, и я подумал: господину группенфюреру будет
любопытно на него  взглянуть,  быть  может,  возникнут  дополнительные
вопросы...
     - В самом деле, не вызвать ли его сюда? - вставил штандартенфюрер
Больм.
     - Где он? - спросил Упиц.
     - Внизу, господин группенфюрер.
     - Ладно, давайте его.
     Торп вышел  и вскоре вернулся.  Следом шел пленный,  конвоируемый
автоматчиком. Оставив узника у порога, солдат вышел.
     Упиц оглядел лагерника.  Это был худой, высокий человек с длинным
лицом, одетый в полосатую робу.
     - Говори, - приказал Упиц по-русски.
     - Я  знаю  по-немецки,  -  поспешно  сказал   пленный,   угодливо
улыбнувшись. При этом его тощее, костистое тело резко согнулось, будто
переломилось в пояснице.
     Упиц кивнул.  Пленный продолжал. Он рад, что может оказать услугу
германским властям.  Он всей душой ненавидит страну,  в  которой  имел
несчастье  родиться.  И  сделает все,  чтобы доказать свою преданность
великой Германии, ибо его давнишняя мечта - заслужить право навсегда в
ней остаться.
     - Короче, - пробурчал Упиц. - Повтори свои показания.
     Лагерник закивал, шагнул вперед.
     - Я из Аушвица,  господин  генерал,  прибыл  с  партией  пленных,
отобранных, чтобы...
     - Известно. Говори дальше.
     - В  Аушвице  мне  довелось  хорошо узнать...  Я давно подозревал
этого человека, господин генерал... Я только не мог... Я хотел...
     - Короче!
     - Это случилось ночью.  Я не спал,  молча лежал в чуть освещенном
бараке.  Не мог заснуть:  разболелся зуб. Вдруг - голоса. Прислушался:
беседуют двое на соседних нарах.
     - Кто такие?
     - Одного не  опознал  -  было  темно,  господин  генерал.  Другой
оказался моим соседом по нарам.
     - Звать?
     - Андрей.
     - Фамилия?
     - Все  называют  его  просто  Андрей.  У  него есть,  конечно,  и
фамилия, но я ее не знаю. Вообще в лагере только номера...
     - А как зовут тебя?
     - Станислав Цюпа, господин генерал.
     - Продолжай, Цюпа.
     - Слушаюсь,  господин генерал.  - Пленный,  облизнув губы, сделал
еще  шаг.  - Так вот,  чую разговор.  Тихо говорят.  Этот самый Андрей
взволнованно рассказывает:  "Поднял голову - и обомлел:  он!" - "Да не
может быть такого!" - отвечает другой. - "Он, он самый!" - "Командир?"
- "Да.  Командиром моим был, гвардии старшим лейтенантом". Они перешли
на шепот,  - продолжал Цюпа,  - и я долго не мог ничего разобрать.  Но
было  понятно:  Андрей  убеждает  в  чем-то  того,  другого.  А   этот
сомневается,  не верит.  "Ладно, - сказал Андрей, - я тебе докажу!" Он
слез с  нар,  исчез.  Через  минуты  две  вернулся.  "Гляди,  говорит,
внимательно гляди!" Я незаметно приподнялся,  передвинулся к краю нар.
И увидел в руках Андрея кинжал. Запомнил: ручка винтом, блестящая.
     - Кому доложили? - спросил Упиц.
     - Не мог,  господин генерал.  - Предатель  весь  подался  вперед,
затряс  головой.  -  Никак не мог,  вот как перед богом!  Это же ночью
происходило.  Разве выйдешь? Высунешь голову за дверь - пуля. А наутро
нас  построили,  разделили  на  группы.  Одну,  в  которую  попал и я,
погрузили в вагоны и отправили сюда. Здесь только и смог...
     - Как же ты узнал Андрея, видел кинжал, но не опознал второго?
     - Тот,  второй,  спиной ко мне был,  затылком. А по затылку разве
определишь?  Мы же все... обросшие, да и халаты одинаковые. Уши только
запомнил - уши у него большие и торчат...
     - Уши, - проворчал Упиц. Он заглянул в лежащие на столе бумаги. -
Это было?..
     - В ночь на девятнадцатое число, господин генерал.
     - И тот, Андрей, он что - утверждал, будто видел своего командира
накануне?
     - Да.
     - Восемнадцатого?
     - Выходит так, господин генерал.
     - Тогда и кинжал получил?
     - Именно!
     - И в тот день лагерника Андрея за черту блока не выводили? Точно
помнишь?
     - Не ходил он в тот день никуда.
     - Чем же он занимался?
     - А  возле  бараков работал.  Утром поверка была,  осмотр одежды.
Потом половину отправили на Унион, остальные в лагере были. Он площадь
обходил, камни подбирал, траншею рыл.
     - Хорошо. - Упиц обернулся к Торпу: - Проследите, чтобы в бараках
ни о чем не догадались.  - Генерал вновь взглянул на предателя. -Учти,
Цюпа,  ты должен видеть все,  слышать  все,  докладывать  все.  Будешь
полезен - будешь жить, и жить хорошо. Иди!
     Лагерника увели. Упиц обратился к штандартенфюреру:
     - Теперь слушаю вас, Больм.
     - Справки навел,  господин группенфюрер.  Восемнадцатого числа  в
блоке  русских,  точнее,  близ  блока  посторонних  не было всю первую
половину дня. Имеются в виду люди, которых лагерник, по кличке Андрей,
не  мог  видеть  раньше.  Во  второй  половине  дня этот блок посетили
помощник коменданта Аушвица гауптштурмфюрер Вернер  Кранц,  его  шофер
шарфюрер  Фиттерман  и  с  ними  -  директор завода "Ганс Бемер" Артур
Кюмметц с шофером Генрихом Губе.
     - Кого же из четверых подозреваете?  - Упиц скривил губы. - Уж не
помощника ли коменданта лагеря Аушвиц?
     - Разумеется, не его. Кранц и Фиттерман работают в Аушвице со дня
основания лагеря, пять лет. Оба - на самом лучшем счету.
     - Тогда  остается мой друг директор Кюмметц,  с которым мы вместе
росли и учились,  вместе вступали в  НСДАП  и  воевали  против  врагов
фюрера  и  нации.  Видимо,  Артур  Кюмметц и есть тот самый неуловимый
советский разведчик, за которым вы так безуспешно охотитесь!
     - Имеется  еще  шофер господина Кюмметца - Генрих Губе,  - сказал
Больм.
     Упиц пожал плечами.
     - Что ж,  проверьте его.  Проверьте шофера, это не так уж трудно.
Но,   сдается  мне,  дело  в  ином.  Там  были  и  другие  посетители,
штандартенфюрер Больм!
     - Но, господин группенфюрер...
     - Вы не знаете о них, Больм?
     - Врачи из Аненэрбе?1 - услужливо подсказал Торп.
     1 Аненэрбе - преступная организация,  зашифрованная как "Институт
по  изучению наследственности",  находившаяся в ведении Гиммлера,  где
проводились садистские опыты над заключенными.
     - Они самые.
     - Какие же это посторонние?  Они находятся в Аушвице  более  двух
недель! - Больм с сомнением покачал головой.
     - А в блоке русских появились впервые.  Причем именно в тот день.
Именно   восемнадцатого  числа,  Больм,  Цель?  Выполняли  предписание
руководителя института штандартенфюрера Вольфрама Зиверса  -  отобрать
для  опытов  по  стерилизации  около сотни молодых русских.  Вот среди
этих-то врачей и надо пошарить как следует. Вы понимаете меня?
     - Да, господин группенфюрер.
     - Звоните в Берлин,  распорядитесь от моего имени, чтобы вплотную
занялись Аушвицем. Не забудьте Андрея.

2

     В начале одиннадцатого часа ночи от здания гестапо отошла большая
закрытая  машина.   В   ней   находились   штандартенфюрер   Больм   и
штурмбанфюрер   Беккер.   Автомобиль   пересек   почти  весь  город  и
остановился на  восточной  окраине  Остбурга,  метрах  в  двухстах  от
небольшого двухэтажного коттеджа.  В этом обособленном домике, скрытом
от  посторонних  глаз  густо   разросшимся   садом,   была   одна   из
конспиративных   квартир  местной  контрразведки,  где  принимались  и
инструктировались наиболее тщательно засекреченные агенты.
     Здесь сегодня  должна  была состояться встреча Больма и Беккера с
агентом по кличке "Зеленый".
     Высадив офицеров,  шофер  тотчас отъехал за угол и приготовился к
длительному ожиданию.
     Контрразведчики направились к домику, пересекли сад, поднялись на
крыльцо. Беккер отпер входную дверь, пропустил начальника, вошел сам.
     Десятью минутами  позже  у  домика  появился  мужчина  в  плаще с
поднятым воротником и надвинутой на лоб кепке.  Дверь была не заперта.
Он отворил ее и вошел.
     Гейнц Больм и Бруно Беккер сидели в небольшой  гостиной,  курили,
лениво переговариваясь.
     Беккер первый услышал, как скрипнула, отворяясь, дверь.
     - Он,- сказал Беккер.
     Больм кивнул.
     В передней  раздались шаги.  В комнату вошел человек.  Он откинул
воротник плаща, снял кепку.
     Это был сварщик Макс Висбах.

     Висбах стал  секретным  сотрудником  контрразведки  лет  двадцать
назад.  Он был хитер, ловок, действовал изобретательно и потому весьма
высоко  ценился  местным руководством,  а также группенфюрером Упицем,
который лично знал "Зеленого" и не раз прибегал к его услугам.
     Висбах, работавший  одно время в Мюнхене,  первый разнюхал о том,
что  в  окружении  начальника   штурмовых   отрядов   Рема   назревает
недовольство,  произносятся  крамольные речи.  И,  быть может,  доклад
"Зеленого"  и  положил  начало   закату   карьеры   этого   ближайшего
сподвижника Гитлера.
     Затем Висбах помог гестапо отыскать и  выловить  двух  работников
Компартии Германии, за которыми охранка безуспешно охотилась несколько
лет.  Он  же,  собственно,  и  подсказал  идею  операции  "Гиммлер"  -
провокацию  с  польскими  военными  мундирами,  документами и оружием,
благодаря которой нацисты получили возможность поднять шум  по  поводу
мнимой  польской  агрессии  и  ввести в действие "План вейс" - то есть
напасть на Польшу.
     Минувшей весной,  когда  Упиц  ломал голову над тем,  как отвести
внимание советской разведки от тайного  хранилища  архивов,  он  вдруг
вспомнил о Висбахе.  Агент был срочно вызван в Берлин.  Упиц обрисовал
ему обстановку:  сейчас,  в сорок  четвертом  году,  русская  разведка
настолько  же  окрепла  и  улучшила  работу,  насколько  стала  слабее
германская разведка и контрразведка.  За  примерами  ходить  недалеко.
Известно,  что  в  районе  одного  тайного хранилища архивов секретной
службы действуют советские разведчики, однако, несмотря на все усилия,
ликвидировать  их  пока не удалось.  Ценнейшие документы находятся под
угрозой того, что ими завладеет противник. Как обезопасить архивы?
     Висбах пожал  плечами и посоветовал вывезти архивы и запрятать их
в новом месте, более тщательно.
     Упиц ответил,  что  это  невозможно.  И  пояснил:  архивы слишком
громоздки,  чтобы их можно было вывезти тайно.  А  раз  так,  операция
теряет смысл.  Кроме того,  ресурсы страны на пределе, может просто не
хватить сил и средств на то, чтобы в короткое время оборудовать другое
такое хранилище.
     "Где расположен тайник?" - спросил Висбах.
     Упиц уклонился от ответа.
     "Но не в Остбурге?"
     "Да, не в Остбурге", - сказал Упиц.
     Висбах попросил время,  чтобы подумать.  Через несколько дней  он
явился и представил план.  Сущность его заключалась в том, чтобы сбить
с толку русскую разведку,  пустить по ложному следу,  устроить на этом
пути засаду,  перехватить и уничтожить разведчиков.  Архивы окажутся в
безопасности. Гестапо, таким образом, убьет двух зайцев.
     Упиц молча слушал,  не отвергая и не одобряя высказанной Висбахом
идеи. Развивая ее, агент сказал:
     "Все будет  зависеть  от  того,  сумеем  ли  мы  убедить  русскую
разведку в том,  что архивы не там,  где они  находятся,  а  в  другом
месте, скажем, в Остбурге".
     "Как же этого добиться?"
     "Трудно, но возможно.  - Висбах помедлил. - Придется, быть может,
пожертвовать двумя-тремя людьми".
     Он изложил свой план. Надо подобрать преданного агента, заслать к
русским.  Там агент инсценирует провал,  раскаяние на допросе  и  дает
показание:  ему-де  известно  о  тайном  хранилище  архивов  в  районе
Остбурга.  Причем  агент  должен  во  всех  деталях  описать  истинное
хранилище - его расположение, внутреннее устройство, характер упаковки
документации.  Это нужно для того, чтобы русские, если они уже имеют о
тайнике  некоторые  сведения,  не  усомнились  в  показании,  поверили
"раскаявшемуся".  Тогда они переключатся на Остбург.  А здесь их будут
ждать...
     "Не годится, - сказал Упиц. - Вполне надежных и преданных агентов
не бывает".
     "Но..."
     "Вы приятное    исключение,    дорогой   Висбах,   -   усмехнулся
группенфюрер. - Однако посылать будем не вас - другого. А тот, другой,
возьмет да и раскроется перед русскими.  Нет,  тут следует действовать
иначе. Во-первых, агента нельзя посвящать в подготавливаемую операцию.
Об архивах он должен узнать как бы случайно для себя, абсолютно должен
быть убежден в том,  что  хранилище  находится  в  Остбурге,  а  не  в
каком-либо ином месте.  Во-вторых, агента следует провалить так, чтобы
он и не подозревал,  что его подставили.  В-третьих, следует подобрать
не очень стойкого человека, который обязательно бы покаялся на допросе
и выложил советской контрразведке то, что "узнал" об архивах. Тогда он
будет  держаться  этих показаний,  что бы с ним ни делали,  видя в них
свой самый главный шанс остаться в живых! Вы уловили мою мысль?"
     "Она великолепна,  господин  группенфюрер!  - воскликнул Висбах.-
Главное в ней то,  что агент не изменит показаний, даже если его будут
распиливать на кусочки.  Он-то ведь убежден, что говорит чистую правду
и что в этой правде - его спасение!"
     "Именно так,  Висбах.  Но  пойдем дальше.  Мы не гарантированы от
случайностей.  Агента могут подстрелить  при  переброске  через  линию
фронта.  При  аресте  он вдруг окажет сопротивление и будет убит.  Он,
черт возьми, может заболеть и умереть! Ничто не исключено. Ведь, кроме
всего прочего,  может случиться так, что он возьмет да и не раскроется
на допросе".
     "Или ему не поверят!"
     "Ваша правда, Висбах, ему могут и не поверить. Русские знают свое
дело,  провести  их не так-то легко...  Короче говоря,  вывод:  одного
агента  недостаточно.  Нужен  еще  и  другой.   Как   говорится,   для
страховки".
     "Второй агент с такими  же  показаниями?"  -  Висбах  поморщился,
поджал губы.
     "Не обязательно агент".
     "Погодите! - Висбах приподнялся с кресла. - А что, если это будет
перебежчик?"
     "Которого подготовят   по   такому   же  принципу?"  -  задумчиво
проговорил Упиц.
     "В точности  по тако