сто обрею голову, чуть отпущу
усы. И - очки. Обычные. Скажем, со стеклами плюс один, простенькие...
     - Это будет.
     - Затем костюм. Что-нибудь типичное шоферское - фуражка с лаковым
козырьком, куртка поскромнее, бриджи, высокие башмаки на шнуровке.
     - Для этого потребуется время...
     - Что ж, подожду. Все равно надо, чтобы отросли усы, - усмехнулся
Аскер.  - Иначе слишком опасно.  Тот,  с кем я  столкнулся  у  дома  с
проходными дворами, хоть мельком, но все же видел меня.
     - Есть еще вдова Герберта Ланге.  Вначале у меня мелькнула  мысль
предупредить ее,  чтобы помалкивала.  Но,  подумав,  понял, что делать
этого нельзя.
     - Ни  в  коем  случае!  Она в таком состоянии...  - Аскер опустил
голову.  - Бедняга Герберт...  Как все нелепо получилось! Представляю,
как  Лизель  убивается.  И  конечно,  считает  меня мародером,  вором,
словом, самым большим мерзавцем.
     - Ничего,  будем надеяться, что все обойдется, - ободряюще сказал
Шуберт.  - Ведь фотографии  вашей  они  не  имеют...  А  вот  со  мною
посложнее.  О,  меня знают великолепно! Каждый шпик может заприметить.
Поэтому днем не выхожу,  в  ночное  время  -  лишь  в  случае  крайней
необходимости.  Как,  например,  сегодня.  А в общем, рискую ничуть не
больше любого солдата,  который  под  пулями  идет  в  атаку...  -  Он
помолчал.  - Да,  тяжело. Тяжело, но нам не надо другой жизни, пока не
кончится война и Германия не вздохнет свободно.  Подумать только,  что
они  сделали  с  людьми,  как  искалечили  их  души!  -  Шуберт встал,
взволнованно заходил по комнате.  - Иной раз спрашиваю  себя:  неужели
это  тот  самый  народ,  что  дал  миру Гете и Эйнштейна,  Бетховена и
Баха?.. Нет, нет! - воскликнул он, видя, что Аскер сделал протестующий
жест.  - Хотите сказать: это не народ - кучка предателей и прохвостов?
Знаю, все знаю. Но почему они взяли верх именно в моей стране!
     Он смолк.  Молчал  и  Аскер.  Так прошло несколько минут,  Шуберт
снова сел, нервно постучал пальцем по столу.
     - Я  знаю:  они  сгинут.  Ни тени сомнения!  Но сколько предстоит
сделать,  чтобы нация снова обрела себя,  вновь налилась  силой!..  Вы
понимаете, какую именно силу я имею в виду?
     Аскер кивнул, взял его руку.
     - То-то  же,  -  Шуберт вдруг широко,  по-детски улыбнулся.  - Но
давайте о вас поговорим...  Желаете вы  на  тот  завод,  где  работает
Висбах?
     - Это было бы подходяще. Но я не знаю, какие у вас возможности...
     - Кое-какие имеются. На заводе работает наш человек.
     - Шталекер?
     - Есть еще и другой...  Словом, попробуем. Не выйдет - попытаемся
на соседний, а там будет видно.
     - Оскар,  - проговорил Керимов,  положив ладонь на руку немца.  -
Год назад вы рассказывали о своей жене и дочери.  Ведь они остались  в
лагере. И... никаких сведений?
     Шуберт не ответил.


Глава тринадцатая

1

     Восьмого ноября  1923  года город Мюнхен был взбудоражен.  Во всю
ширину мостовых двигалась пестрая толпа.  Мелькали береты и тирольские
шляпы с перышком, штатские пиджаки и военные кителя без погон, ботинки
и высокие лаковые сапоги.  Но больше всего было каскеток и  коричневых
рубах,   заправленных   в   такого   же  цвета  бриджи.  Демонстранты,
основательно подогретые пивом и водкой,  самозабвенно орали нацистские
песни.  Почти каждый размахивал резиновой дубинкой,  хлыстом, стальным
прутом.
     Из баров  а  кабачков  выбегали  новые  группы  бюргеров,  мелких
лавочников,  студентов,  дельцов,  раскрасневшихся  от  спиртного,   с
бутылками и палками в руках. Они вливались в толпу, которая все росла.
     Вскоре шествие  запрудило  улицы.  В  реве  демонстрантов  тонули
свистки  полицейских и гудки автомобилей,  тщетно пытавшихся проложить
себе дорогу.
     Толпу вели двое.
     Один был  почти  старик  -  неторопливый,  чопорный,  важный,   с
отличной выправкой, свидетельствовавшей о том, что это бывший военный.
Другой - лет тридцати,  остроносый,  тонкогубый,  с жидкой челкой  над
лихорадочно  блестевшими  темными  глазами.  Первый  был  генерал Эрих
Людендорф, второй - Адольф Шикльгрубер, Гитлер.
     Так начался "пивной путч" мюнхенских нацистов, целью которого был
государственный переворот.
     В толпе  путчистов  можно было заметить малого лет двадцати пяти,
рыжеволосого,  кряжистого и сутулого,  с толстым багровым затылком. Он
имел  привычку  выставлять вперед подбородок и щурить маленькие,  узко
посаженные глаза,  а при ходьбе - сильно  размахивать  руками,  такими
тяжелыми и длинными,  что они, казалось, доставали до колен. Всем этим
парень сильно напоминал гориллу, на которую почему-то напялили штаны и
высокие  башмаки  на  шнуровке.  Он  горланил  громче  других и первым
швырнул булыжник в окно еврейского магазина,  когда путчисты подходили
к Фельдхеррнхалле1. Звали парня Гейнц Упиц.
     1 Фельдхеррнхалле  -  здание-памятник  германским  полководцам  в
Мюнхене.
     В том  году  "пивной  путч"  с  треском  провалился.  Гитлера   и
некоторых  нацистов  даже  засадили  в  тюрьму,  в которой "бесноватый
Адольф", кстати, и написал свою гнусную книжонку "Майн кампф2".
     2 "Моя борьба"
     Несмотря на неудачу,  нацисты не отчаялись.  И  среди  тех,  кого
Гитлер запомнил в тот день, был обезьяноподобный Упиц.
     Вторично Гейнц  Упиц  был  отмечен  фюрером   в   февральские   и
мартовские  дни  тридцать  третьего  года,  когда  гитлеровцы устроили
провокационный поджог рейхстага, а вслед за тем - избиение коммунистов
и  всех  прогрессивно настроенных людей.  В ту пору Упиц действовал не
покладая рук.  Он был одним из тех,  кто  выследил  и  схватил  Эрнста
Тельмана.
     В третий раз об Упице вспомнили в канун июньских событий тридцать
четвертого  года.  В  эти  дни  Гитлер  заканчивал  подготовку к новой
Варфоломеевской ночи  -  расправе  над  сотнями  видных  членов  своей
партии,  ставших  неугодными  ему  и  Герингу.  Гейнц Упиц был вызван,
обласкан  и  назначен  на  ответственный   участок   операции.   После
завершения  "ночи  длинных  ножей",  или,  как  еще  назвали  ту  ночь
сторонники Гитлера,  "чистки Рема",  об Упице с похвалой отозвался сам
Герман Геринг.
     С тех пор Гейнц Упиц пошел в гору.  Некоторое время он работал  в
АПА3,  затем  был  назначен  в  одно из управлений гитлеровской тайной
политической полиции, которое занималось контрразведывательной работой
на  территории  своей  страны,  а с началом войны - и в оккупированных
Германией государствах.
     3 АПА  -  внешнеполитический  отдел гитлеровской партии,  один из
центров нацистского шпионажа.
     Гейнц Упиц   проявил  недюжинные  способности,  воспитывая  кадры
провокаторов  и  шпионов.  Он,  например,  отличился  при   подготовке
пресловутого "Плана вейс"4.  Он был одним из немногих особо доверенных
лиц,  которых посвятили в строжайшую тайну, зашифрованную как операция
"Гиммлер".  Больше того,  Улицу и еще одному человеку,  речь о котором
будет ниже, собственно, и принадлежала сама идея операции. Сущность ее
заключалась  в  том,  что  в  1939  году  гестапо  раздобыло некоторое
количество польских военных мундиров,  оружия и удостоверений личности
военнослужащих  польской  армии,  снабдило  всем  этим группу немецких
агентов,  которая затем напала на радиостанцию в пограничном с Польшей
городе  Глейвице.  Провокация  удалась  -  все  видели  трупы  "подлых
поляков",  то есть немцев-лагерников,  на  которых  парни  из  гестапо
напялили  польскую  одежду  с соответствующими документами в карманах,
расстреляли и оставили там, где происходили "стычки".
     4 "План  вейс"  -  "Белый  план"  -  нацистский план нападения на
Польшу.

     Печать Третьей   империи,   Японии  и  Италии  хором  завопила  о
"польских агрессорах".  Повод,  для того чтобы ввести в действие "План
вейс", был налицо. И Польша запылала в огне войны.
     За участие  в этой операции Гейнц Упиц получил рыцарский Железный
крест с мечами, очередной чин, а также личную награду Генриха Гиммлера
- золотое кольцо и кинжал дивизии СС "Тотен копф".
     С тех пор прошло немало времени.  Гейнц Упиц орудовал в Германии,
во Франции и Норвегии,  в Югославии и Чехословакии,  действовал весьма
энергично,  как говорится,  не за страх,  а  за  совесть.  Руководство
ценило его,  не обходило наградами и чинами. И теперь, к середине 1944
года,  группенфюрер1 Упиц был  одним  из  видных  деятелей  фашистской
контрразведки.
     1 Группенфюрер  -  чин   в   организациях   и   учреждениях   СС,
соответствует генерал-лейтенанту.
     В тот вечер,  когда Аскер Керимов встретился  с  Шубертом,  Гейнц
Упиц  покинул  свой  уютный  особняк  в Берлине,  сел за руль большого
открытого "мерседеса",  вывел машину за  город  и  погнал  по  широкой
бетонной дороге на северо-запад.
     Группенфюрер Упиц любил быструю  езду.  Это  позволяло  отключать
сознание  от  обычных забот и дел.  А нервы генерала очень нуждались в
отдыхе:  почти каждый день с фронтов приходили вести,  одна неприятнее
другой.
     С некоторых пор  опытный  полицейский  Гейнц  Упиц  почуял  новую
грозную опасность. Впрочем, опасность была не так уж нова, о ней давно
знали,  ибо возникла она в тот самый момент,  когда нацисты  пришли  к
власти.  Этой  опасностью  был  народ.  Но  прежде на народ можно было
плевать;  схватив за глотку,  его  держали  в  страхе  и  повиновении,
дурачили безудержной демагогией и спекуляцией на национальных чувствах
и чаяниях немцев.  Да,  прежде это было возможно. Теперь же, когда вся
страна из конца в конец покрылась солдатскими кладбищами,  когда армии
Советов штурмовали подступы  к  восточным  границам  Германии,  а  над
фатерландом  день  и  ночь  висели  эскадры бомбардировщиков англичан,
американцев,  русских,  теперь простые немцы  стали  задумываться  над
многим.  И  Упиц,  к  которому  стекалась  самая  объективная и полная
информация со всех уголков страны,  видел,  что  люди  уже  не  только
шевелят мозгами,  но действуют, и с каждым днем все активнее. С фронта
сообщали:  сделанные на лучших германских заводах авиабомбы,  торпеды,
снаряды,  мины  частенько  не взрываются,  ибо оказываются начиненными
песком или какой-либо иной дрянью.  В Берлине  саботажники  вывели  из
строя   главный   цех  одного  оружейного  завода.  На  другом  заводе
одновременно сгорели все электромоторы.  И так  -  повсюду.  Не  лучше
обстояли  дела  на  транспорте.  В  прифронтовой зоне эшелоны вермахта
летели под откос от руки партизан;  в глубоком тылу поезда  с  военным
грузом  выводились  из  строя германскими антифашистами и беглецами из
лагерей...
     Полная луна стояла высоко в небе.  Дорога просматривалась хорошо,
и Упиц до отказа прижал ногой педаль газа.  Машина  рванулась  вперед.
Вскоре стрелка спидометра закачалась у цифры 120.
     Через полтора часа машина подъехала к  развилке  дорог.  Основное
шоссе  шло дальше,  на Гамбург.  Пологий и широкий съезд вел на запад.
Группенфюрер оглянулся и,  убедившись,  что шоссе  свободно,  повернул
руль влево.
     Еще через  час  "мерседес"  Упица,  на   минуту   притормозив   у
контрольно-пропускного пункта, въехал в Остбург. Высокого гостя ждали.
Едва  автомобиль  остановился  у  здания  гестапо,  к  нему  поспешили
штандартенфюрер    Больм    и    штурмбанфюрер   Беккер.   Почтительно
поздоровавшись,  они проводили генерала в приготовленные апартаменты -
гостю   был   отведен   коттедж,   расположенный   рядом   со  зданием
контрразведки.  В кожаной папке,  которую нес с собой  штандартенфюрер
Больм,  находились материалы, относящиеся к появлению в Остбурге Курта
Краузе и Герберта Ланге.  Группенфюрер Упиц прибыл специально по этому
делу.
     Материалы не могли порадовать генерала. На след спутника Герберта
Ланге пока напасть не удалось.
     За домом покойного велось тщательное наблюдение,  все  посетители
были подвергнуты негласной проверке.  Однако в гестапо понимали:  тот,
кто извлек запрятанную в кухне радиостанцию,  вряд ли вновь появится в
домике  Ланге.  Поэтому контрразведка главное внимание уделяла Лизель.
Адольф Торп навещал ее каждый день.  Но женщина, испытавшая сильнейшее
нервное потрясение,  была в тяжелом состоянии.  В ответ на настойчивые
расспросы Торпа она твердила одно и то же: в доме в эти дни было полно
народу, приходили какие-то люди, но кто именно, она не помнит.
     Или не хочет вспомнить?  Торп подозревал,  что так оно и есть. Но
это были лишь догадки, не больше.
     Гестапо разузнало о всех связях и знакомствах Герберта  Ланге  на
заводе,  где  он  служил  до  мобилизации  в  вермахт.  В  поле зрения
контрразведки попало человек двадцать.  В списке  значился  и  механик
Отто Шталекер.
     Дальнейшая проверка   показала,   что   почти   все   эти    люди
присутствовали на похоронах.
     Ниточка потянулась.

2

     Директор завода артиллерийских  снарядов  и  фаустпатронов  "Ганс
Бемер"  Артур  Кюмметц  выбрал  в  ящике  большую сигару,  понюхал ее,
аккуратно обрезал ножичком кончик и зажег.
     Вошла секретарша.
     - Господин Карл Кригер, - сказала она, вопросительно посмотрев на
директора.
     Кюмметц скосил глаза на большие часы в углу кабинета. На них было
одиннадцать. Часы начали бить.
     - Минута в минуту,  - проворчал Кюмметц.  - Однако он точен, этот
Кригер.
     И он кивнул секретарше. Та впустила в кабинет пожилого человека в
аккуратном  черном  костюме  с галстуком-бабочкой.  Это был заведующий
заводской канцелярией Карл Кригер.
     Начался утренний  доклад.  Все  шло по раз и навсегда заведенному
порядку, который директор Кюмметц самолично разработал и весьма ценил.
Кригер  был  краток.  Изложив  в  нескольких словах существо дела,  он
передавал шефу бумаги,  которые тот подписывал и  возвращал.  Когда  с
бумагами было покончено, Кригер поднялся.
     Кюмметц вновь взглянул на часы.  Доклад длился пятнадцать минут -
ровно  столько,  сколько и полагалось.  Он отпустил Кригера.  Однако у
дверей заведующий канцелярией задержался.
     - Простите,   забыл  доложить...  Кажется,  я  нашел  подходящего
человека.
     - Шофера?
     - Да.
     - Конечно, женщина?
     - Мужчина, господин директор?
     - Из восточных рабочих?
     - Нет.
     - Кто же тогда?
     - Немец, господин директор.
     - Вы сказали: немец?
     - Да.
     - И не калека?
     - Он не инвалид...  То есть инвалид,  но не в том смысле.  У него
целы  руки  и  ноги,  видят  оба глаза.  Он великолепный шофер,  но...
Словом,  чуть-чуть свихнулся.  Его вылечили, но от военной службы пока
освободили.  Так  что практически здоров.  Молод,  силен и великолепно
водит машину.
     - Но что с ним стряслось?
     - Был под бомбежкой.  -  Кригер  покрутил  у  виска  указательным
пальцем. - Однако все это в прошлом, господин директор.
     - Свихнулся?  - Директор отшвырнул сигару.  - Не хватает  только,
чтобы  моей  машиной  управлял  сумасшедший.  Сами-то  вы  в рассудке,
предлагая мне такого шофера?
     Кригер пожал плечами.
     - Вам решать господин директор.  Но вы приказали достать  шофера,
дважды  напоминали  об  этом.  А  где  сейчас отыщешь здорового парня,
который бы ходил без дела? Быть может, все же вызовете его?
     - Он здесь?
     - Да, я сказал ему, чтобы пришел. На всякий случай.
     - Хорошо. Но откуда он взялся?
     - Пришел во вторник, господин директор. Вы знаете - в этот день я
принимаю посетителей.  Вот он и явился.  Прежде чем докладывать вам, я
проверил его,  как мог.  Мы вышли,  и я посадил  его  за  руль  своего
"оппеля". Мы проехали всего несколько километров, но я понял, что могу
его  смело  рекомендовать.  Разумеется,  как  шофера.   Что   касается
документов, то будет, конечно, особая проверка, и тогда...
     - Ладно, - сказал Кюмметц, - давайте его ко мне в кабинет.
     Кригер вышел.  Через  минуту он вернулся и ввел в кабинет Аскера.
Наголо обритая голова,  темные усы щеточкой,  какая-то смесь робости и
растерянности в широко открытых светлых глазах за стеклами очков - все
это в сочетании с тесноватой в плечах курткой зеленой саржи и  желтыми
фланелевыми бриджами сильно изменило внешность разведчика.
     Кюмметц внимательно  оглядел  простоватого  и,  видимо,   чуточку
неуклюжего парня. "Из деревенских", - подумал он.
     - Фамилия?
     - Генрих Губе, - отчеканил Аскер, вскинув голову.
     - Мне надо отвечать:  "господин директор", - сказал Кюмметц. - Вы
поняли?
     - Так точно, господин директор!
     Кюмметц более  четверти  века  провел  на военной службе и больше
всего на свете ценил дисциплину и порядок. Аскер был уведомлен об этом
и действовал по строго разработанному плану.
     - Документы!
     Аскер вынул  и подал паспорт,  шоферское свидетельство,  воинское
удостоверение, бумагу из госпиталя.
     - Вы смотрели их? - спросил Кюмметц заведующего канцелярией.
     - Да, господин директор.
     Кюмметц полистал бумаги, бросил на стол.
     - Откуда родом?
     - Вот, господин директор. - Кригер положил перед ним лист бумаги.
- Я опросил шофера Губе и все записал.
     - Восточная Пруссия, - пробормотал Кюмметц. - Из Пиллау?
     - Так точно,  господин директор.  Только не из самого  города,  а
километров пять к югу. Там хутора. Я с хутора Зельде.
     Аскер отвечал твердо,  не  боясь  ошибиться  или  напутать  перед
человеком,  который оказался бы вдруг жителем тех самых мест. И Пиллау
и Зельде были  изучены  еще  в  Москве,  изучены  в  совершенстве,  до
мельчайших подробностей.  Столь же подробно мог охарактеризовать Аскер
и членов "своей" семьи.  Кроме того,  как уже говорилось  в  одной  из
глав,   советская   разведка  предусмотрела,  что,  проверяя  личность
Керимова-Губе,  немцы могут сделать запрос в Восточную Пруссию. В этом
случае из Пиллау пришел бы благоприятный ответ...
     - Жарко сейчас в ваших краях, - сказал директор.
     - Жарко?  Никак нет. У нас же всегда ветерок с моря. Дует и несет
прохладу...
     - Я  говорю о другом,  - с досадой прервал его Кюмметц.  - Сейчас
Пруссия переживает тяжелые дни, Губе.
     Аскер чуть наклонил голову.
     - Тяжело,  господин директор,  - сказал  он.  -  Что  правда,  то
правда.
     - А как вы очутились в наших местах?  - спросил Кюмметц,  еще раз
внимательно ощупывая взглядом стоящего перед ним посетителя.
     - Сам не знаю,  господин директор.  Последнее, что я помню, - это
вой  пикировщика  русских,  затем  меня  что-то  толкнуло  в голову...
Очнулся в санитарном эшелоне.  И вот - оказался в Гамбурге,  госпиталь
22-40.  Вылечили - приехал сюда. Прочитал ваше объявление в "Остбургер
цейтунг". Хотел было...
     - Но почему не едете к себе, в Пиллау?
     Кюмметц видел,  как стоящий перед ним  человек  смущенно  опустил
голову, как ссутулились его плечи, раскрылись сжатые в кулак пальцы.
     - Говорите, - потребовал Кюмметц.
     - Вы же сами заметили,  что там горячо, господин директор, - тихо
сказал Аскер. - А я хлебнул войны вот до сих пор. - Он провел рукой по
горлу.  - Не поеду.  Здесь проведу те несколько месяцев, что положены,
мне на отдых. Я ведь знаю: и полгода не пройдет, как опять повестка, и
будь добр - надевай погоны.
     - А в Гамбурге почему не остались?
     - Та  же причина,  господин директор.  Дня не проходит,  чтобы не
прилетели англичане или американцы.  Порт горит,  город горит.  Да,  в
Гамбурге и в Пруссии - один черт.
     - Шофер Генрих Губе - счастливчик,  родился в сорочке,  -  сказал
заведующий канцелярией.
     Кюмметц повернул к нему голову.
     Кригер пояснил:
     - Через день после того,  как  Губе  выписался,  госпиталь  22-40
взлетел на воздух.
     - Д-да,  - пробормотал директор.  - Но откуда об этом знаете  вы,
Кригер?
     - После того  как  Губе  явился  ко  мне,  я  звонил  в  Гамбург.
Комендатура  подтвердила  все  то,  что  сейчас  он  рассказал.  Хотя,
конечно, это предварительно, и мы пошлем туда официальный запрос. Туда
и в Пиллау.
     Кюмметц задумался. Затем