инку  скамьи,
посмотрел на француза сквозь полную рюмку. Парикмахер... Что  же,  очень
может быть, что и парикмахер. Похож, ничего не скажешь.  Худой,  щуплый,
пальцы тонкие, гибкие, как червяки, глазенки подлые, а выбрит так,  что,
кажется, даже блестит маленько, будто лакированный.  Лошадь  ему...  Или
две. А сундук золота в придачу ему не требуется?
   - Лошадь тебе, - сказал он вслух.  -  Или  две...  А  может,  ты  еще
скатерть-самобранку попросишь или, скажем, царевну, чтоб по ночам скучно
не было? Нету у меня лошадей! Для хороших людей и то нету, а  для  тебя,
басурмана, и подавно. Откудова я знаю: может, ты шпион?
   - Я не есть шпион, - терпеливо возразил  француз.  -  Я  есть  хотеть
лошади.
   - А я, - грозно приподнимаясь и с угрозой нависая над столом,  сказал
Гундосый, - есть хотеть дать тебе в рыло, если ты сей момент не  унесешь
отсюда ноги! Половой! Поло...
   Он осекся, увидев направленный прямо ему в  живот  пистолет,  который
как-то незаметно возник в руке парикмахера  Поля  Жако.  Откуда  он  его
вытащил? - растерянно подумал  Гундосый.  Из  рукава,  что  ли?  Так  не
поместится он в рукаве, такой здоровенный...
   - Сидеть, - тихо, но очень убедительно  сказал  француз,  и  Гундосый
послушно плюхнулся на скамью. - Сидеть  и  слушать  мне.  Нужно  лошади.
Срочно нужно, прямо сегодня.
   - Рожу я их, что ли? - буркнул Емеля. - Нет в Москве  лошадей.  Были,
да все вышли. Где я их тебе возьму?
   -  Где  хотеть,  там  и  брать,  -  лаконично   ответствовал   чертов
парикмахер. Он  убрал  руку  с  пистолетом  под  стол,  но  Гундосый  не
сомневался, что дуло по-прежнему направлено ему в живот. Он  представил,
что может сотворить с его кишками выпущенная почти  в  упор  пистолетная
пуля, и похолодел. - Искать, - продолжал француз.  -  Найти  -  получить
награда. Не найти - сильно жалеть.
   - Ишь ты, - проворчал Маслов. - Экий ты, братец, страшный...  Жалеть,
говоришь? А не пошел бы ты в ж...!
   - Получать лошади,  потом  уходить,  -  спокойно  ответил  француз  и
замолчал, потому что прибежал  запыхавшийся,  с  подносом  на  вытянутых
руках, половой, решивший,  как  видно,  что  Гундосый  звал  его,  чтобы
поторопить с обслуживанием.
   - Еще чего-нибудь изволите? -  с  поклоном  спросил  он,  кося  одним
глазом на француза.
   - Пошел вон, - коротко ответил Гундосый и сунул половому рубль.
   Половой сложился пополам в поклоне и исчез, как не был.
   - Ну, ладно, - нехотя сказал Гундосый, вяло полоща деревянную ложку в
плошке со щами. - Допустим, достану я тебе  лошадей...  Хотя  черт  меня
задери, ежели я знаю, где их взять! Сколько заплатишь?
   - Быть довольным, - пообещал француз. - Верить мне, я не обмануть.
   Гундосый криво ухмыльнулся и принялся неторопливо есть,  одновременно
пытаясь решить, что ему делать с этим дошлым парикмахером.  Можно  было,
конечно, попытаться раздобыть для него лошадей,  но  Гундосый  очень  не
любил, когда на него давили. Кроме того,  у  француза  был  пистолет,  с
которым он явно умел обращаться лучше, чем Маслов со своим. Как бы  беды
не вышло, подумал Емельян. Кто его, басурмана, знает... Ты ему лошадь, а
он тебе - пулю, вот и в расчете...
   - Деньги у тебя с собой? - не переставая хлебать щи,  угрюмо  спросил
он.
   Француз молча достал из-под полы и издали показал ему  толстую  пачку
банкнот. Гундосый кивнул, и деньги исчезли. Э, паря, а ведь ты не  такой
уж и дошлый, подумал Гундосый Емеля. Кто ж тебя учил так-то дела делать?
Может, у вас в Париже такие фокусы и проходят, ну, а у нас тут не Париж,
у нас  тут  Москва  первопрестольная,  белокаменная...  У  нас  на  ходу
подметки режут, а ты, теленок, посреди кабака при  всем  честном  народе
этакими деньжищами машешь. Тут тебе  и  крышка,  ломовой  извозчик  Иван
Борисов.
   План созрел сам собой, подсказанный беспечным поведением  покупателя.
Заманить его в темный угол и,  когда  отвернется,  пустить  ему  пулю  в
затылок или просто пырнуть ножом -  тихо,  мирно,  без  лишнего  шума...
Забрать деньги,  смотаться  домой,  очистить  тайник  под  половицей,  и
поминай, как звали...
   - Ты иметь  трудный  професьон...  трудный  работа,  -  вдруг  сказал
француз. Гундосый в ответ лишь неопределенно пожал  плечами  и  промычал
что-то невразумительное: дескать, работа как работа, хвастать нечем,  но
и жаловаться грех.  -  Я  смотреть  за  тобой  весь  вчерашний  день,  -
продолжал парикмахер Поль  Жако,  -  ты  совсем  не  отдыхать.  Даже  не
ночевать дома.
   Гундосый уронил ложку в щи и  медленно  поднял  голову,  непонимающим
взглядом уставившись на собеседника. Француз улыбался.
   - Я приходить к тебе  вчера  вечером,  -  снова  заговорил  он  таким
безразличным тоном, словно речь шла о  погоде,  которая  стояла  прошлым
летом. - Ты где-то ходить, я решал подождать... Надо иметь хороший замок
в дверь, Гундосый Емеля! - наставительно воскликнул он. -  Плохой  замок
есть плохой гард... плохой охрана! Ты знать этот вещь? Сидеть смирно! Ты
знать этот вещь?
   Гундосый Емеля снова опустился на лавку, с  которой  не  помнил,  как
вскочил, и слепо зашарил пальцами по столу, зачем-то отыскивая ложку. Он
отлично знал вещицу, которая лежала сейчас на ладони у француза, то есть
там,  где  ей  совершенно  не  полагалось  находиться.   Находиться   ей
полагалось совсем в другом месте, а именно в  тайнике  под  половицей  в
полуподвальной  каморке,  которую  Гундосый  из   экономии   занимал   в
принадлежавшем ему четырехэтажном доходном доме. Вещица эта представляла
собой золотой нательный крест  с  бриллиантами  и  рубинами,  полученный
Гундосым от одного проигравшегося купца за пару ломовых битюгов.
   - Ты, - хватая воздух широко  открытым  ртом,  просипел  Гундосый,  -
ты!..
   - Я не нуждаться в твои деньги, -  спокойно  сказал  француз,  убирая
крест в карман. - Я хотеть получить лошади. Взамен я отдавать тебе  твое
богатство - все до последней копейки. Попытаться меня убить - никогда не
узнать, где деньги. Попытаться от меня убежать - получить пулю в  спина.
Ты все хорошенько понять?
   - Пропади ты пропадом, нехристь,  -  немного  придя  в  себя,  сказал
Гундосый. - И что ты за человек? Ни стыда  в  тебе,  ни  совести...  Ну,
стреляй, что ли, чего тянуть! Нету у меня лошадей, и взять их негде!
   - Искать, - повторил француз, замкнув тем самым разговор в  идеальное
кольцо, из которого Гундосый не видел никакого выхода.
   Без всякого аппетита проглотив свой  обед  и  допив  водку,  трезвый,
невыспавшийся и  злой  Емельян  Маслов  покинул  кабак  в  сопровождении
француза, который шел с ним рядом, путаясь в чересчур длинном  для  него
извозчичьем кафтане и поминутно поправляя сползавшую на глаза шапку.
   На углу они  расстались.  Маслов  отправился  на  поиски  лошадей,  а
француз с любезной улыбкой пообещал ждать Емельяна у него на квартире  -
он-де нуждался в отдыхе и не хотел  проситься  на  постой  к  незнакомым
людям. Кроме того, сказал он, так Гундосому будет легче найти его, когда
отыщутся лошади - хорошие  лошади,  подчеркнул  он,  значительно  подняв
кверху указательный палец.
   Свернув за угол и пройдя еще с квартал, Гундосый Емеля остановился, и
стал думать. Первым  его  побуждением  было  бежать  без  оглядки,  пока
француз не передумал и не вызвался сопровождать его в  поисках  лошадей.
Это был, несомненно, самый простой выход из сложившейся ситуации - самый
простой и, главное, самый безопасный. Однако, вспомнив,  о  какой  сумме
идет речь, Гундосый издал тихий  страдальческий  стон.  Было  совершенно
ясно, что сбежать, вот так, за здорово живешь, оставив целое состояние в
руках какого-то приблудного парикмахера, он попросту не сможет. Порешить
француза  тоже  никак  не  получалось:  он  полностью  обезопасил  себя,
перепрятав деньги. Как ни крути, выходило, что  нужно  и  впрямь  искать
лошадей - то есть,  лезть  из  кожи  вон  и  нести  прямые  убытки  ради
сохранения жизни и основного капитала.
   По Москве между тем с самого утра  громыхали  обозы.  Гундосый  Емеля
свирепо косился  на  телеги,  фуры,  коляски  и  кареты,  катившиеся  по
мостовой. Все эти экипажи - все до единого! - были запряжены лошадьми, и
большинство из этих лошадей были сытыми, здоровыми, сильными животными -
не чета тем полутрупам, которыми на протяжении последних двух-трех  дней
промышлял Гундосый. Именно такие  лошади,  судя  по  всему,  требовались
проклятому французу, который так неожиданно и так крепко взял  Гундосого
за глотку. Пропади он пропадом, этот кабак, подумал Гундосый. И  на  кой
черт он туда поперся?
   Впрочем, кабак тут был ни при чем. Француз сам признался, что  следил
за Масловым целые сутки и побывал у  него  на  квартире.  Значит,  не  в
кабаке, так в каком-то другом месте, но проклятый  цирюльник  непременно
отыскал бы его.
   Мимо, подскакивая в седлах, с  лязгом,  звоном  и  топотом  проскакал
отряд драгун. Гундосый скривился и плюнул им вслед, стараясь, чтобы  это
вышло незаметно для посторонних. Драгун он не любил  вообще,  а  сегодня
вид этих самоуверенных задавак и, главное, их сытых  породистых  лошадей
казался самым настоящим оскорблением, наподобие плевка в  физиономию.  А
Гундосый очень не любил, когда ему плевали в физиономию... Впрочем,  еще
больше он не любил, когда его по этой физиономии били, а такое  при  его
специальности случалось, увы, частенько.
   Гундосый пробегал по городу все утро - как и следовало  ожидать,  без
всякого результата. Лошадей в Москве, как всегда, было  сколько  угодно,
но ни одна из них  не  продавалась.  Счастливые  обладатели  этих  столь
распространенных  в  средней  полосе  России  тягловых  животных  просто
смеялись Гундосому в лицо, а некоторые обещали побить палками,  если  он
сию минуту не уберется вон. Гундосый послушно  убирался:  он  не  любил,
когда его били палками. На свете, к сожалению, было очень  много  вещей,
которых не любил Гундосый Емеля, и все они, как на грех, собрались  этим
утром вокруг него, словно сговорившись загнать его в могилу.
   К полудню он окончательно убедился в том,  что  было  и  так  ясно  с
самого  начала:  достать  лошадей  законным  путем   не   представлялось
возможным. В этом была какая-то злая ирония судьбы: человек, через  руки
которого прошли сотни, если не тысячи лошадей,  не  мог  раздобыть  даже
самой завалящей клячонки, причем именно тогда, когда от  этого  зависела
его жизнь. Гундосый понял,  что,  если  он  хочет  остаться  в  живых  и
сохранить если не свои деньги,  то  хотя  бы  надежду  их  вернуть,  ему
придется украсть лошадей.
   Это тоже было не так-то просто: для  начала  проклятых  скотов  нужно
было разыскать.
   С этой целью несчастный барышник снова начал бегать по городу, на сей
раз обращаясь со своими вопросами к  людям  совершенно  иного  сорта.  У
Гундосого были весьма  обширные  связи,  далеко  простиравшиеся  во  все
стороны - как вверх, в так называемые высшие слои общества, так и  вниз,
на самое его дно.
   Новая  тактика  довольно  быстро  дала  результат:   профессиональный
попрошайка  и  наводчик  по  прозвищу  Соколик,  промышлявший  в  районе
Ордынки,  за  определенную  мзду  сообщил  ему  необходимую  информацию.
Информация эта заключалась в том, что в конюшне дома князей Вязмитиновых
до самого завтрашнего утра будут стоять как раз две неплохие лошади. При
лошадях, по словам  Соколика,  находились  только  двое  лакеев  да  еще
какой-то  раненый  солдат.  Из  хозяев  в  доме  была   только   барышня
шестнадцати годков от роду, которую можно  было  смело  не  принимать  в
расчет.
   Гундосый  понял,  что  это  его   единственный   шанс,   и   принялся
действовать. Он  полагал,  что  сумеет  довольно  легко  договориться  с
дворовыми. Некоторые сомнения вызывал у него  солдат  (почему  солдат?..
зачем?.. откуда взялся?..), но тут ему нежданно-негаданно  повезло:  как
раз в тот момент, когда он приблизился к  нужному  дому,  из  ворот  его
вышел какой-то пехотинец с перебинтованной рукой и, поправив  на  голове
шапку, скорым шагом двинулся прочь. За плечами у  солдата  висел  ранец,
через плечо была перекинута скатанная шинель, на боку болтался  тесак  в
ножнах, а в руках он нес ружье со штыком - словом, сей  доблестный  воин
явно собрался в поход, и о нем можно было забыть.
   Как и ожидал Гундосый,  договориться  с  дворовыми  оказалось  легко.
Правда, они попробовали было хитрить  и  торговаться,  но  где  им  было
тягаться с Емельяном Масловым! Эта  парочка  раскормленных  холуев  была
ему, что называется, на один зуб, и за каких-нибудь  десять  минут  дело
было решено и оговорено во всех деталях. Гундосый сторговал  лошадей  за
пятьсот рублей - деньги для дворовых людей  невиданные  и  баснословные.
Это была как раз та сумма, что лежала сейчас у Гундосого  за  пазухой  -
иными словами,  все,  что  у  него  оставалось.  Правда,  чтобы  забрать
лошадей, нужно было дождаться темноты, но это, по мнению Гундосого,  уже
были мелочи.
   Скрепив договор рукопожатием, он отправился к  себе  домой,  француз,
как и обещал, дожидался его там, в  сапогах  развалившись  на  хозяйской
кровати и дымя сигарой. Выслушав сообщение Маслова, он  молча  кивнул  и
продолжал как ни в чем не бывало курить свою вонючую сигару,  глядя  при
этом в черный от грязи потолок. Пистолет лежал рядом с ним на постели  -
так, чтобы его можно было легко достать рукой.
   Тихо, чтобы не  услышал  француз,  скрипнув  зубами,  Гундосый  Емеля
покинул свое собственное жилище и отправился  на  поиски  местечка,  где
можно было бы хоть немного подремать до наступления темноты.
 
*** 
 
   Далеко на западе еще горела тоненькая полоска  заката,  но  во  дворе
княжеского дома уже царила  непроглядная  темень.  Никто  не  потрудился
зажечь на улице  фонари;  окна  покинутых  домов  напротив  были  темны.
Правда, это обстоятельство сослужило конокрадам плохую службу: чтобы  не
заплутать в незнакомом дворе и не переломать себе ноги,  споткнувшись  о
какое-нибудь невидимое препятствие, им пришлось-таки засветить фонарь, и
плясавший на каменных плитах круг желтоватого  неяркого  света  послужил
княжне Марии отличным ориентиром.
   Она увидела Степана, который, светя себе  под  ноги  фонарем,  вел  в
сторону ворот разнузданную лошадь. Прохор, выглядевший в темноте  просто
неясным силуэтом, шел следом за ним со второй лошадью.
   Ситуация была ясна. На минуту княжна почувствовала себя растерянной и
беспомощной: она не  ожидала,  что  все  произойдет  так  скоро.  Строго
говоря, в глубине души она вообще  не  верила,  что  это  случится.  Ну,
спросила она себя, и что теперь делать? Звать на помощь? Бежать  вниз  и
попытаться уговорами и посулами остановить воров?
   Возможно, месяцем раньше именно так она бы и поступила.  Но  за  этот
месяц переменилось очень многое  и,  прежде  всего,  сама  княжна  Мария
Андреевна.  Когда  первый  испуг  прошел,  она  с  неожиданной  ясностью
осознала, что дома вокруг пусты на целый квартал, что уговорами делу  не
поможешь, и что рассчитывать она может только на себя. У нее было только
два выхода: молча  отсидеться  за  опущенными  шторами,  позволив  ворам
спокойно довести начатое ими дело до конца, или  остановить  их.  Первый
путь был проще и безопаснее; в конце концов, княжна  теряла  всего  лишь
лошадей, без которых вполне могла обойтись. Любой из  покидающих  Москву
помещиков не отказался бы дать ей место в одном из своих экипажей;  дело
было не в этом. Дело было в том, что  именно  на  такое  поведение  юной
княжны рассчитывали грабители. Они попросту не  принимали  в  расчет  ее
присутствие в доме, словно она была  кошкой  или  комнатной  собачонкой,
которая только и может, что тявкать в форточку, трусливо поджав хвост.
   Еще не успев принять окончательного решения, княжна  взялась  дергать
раму, пытаясь открыть окно. Оконную задвижку, как назло, заело намертво;
она как будто состояла в сговоре с ворами. Тяжелая штора мешала  княжне,
стесняя ее движения, и она одним раздраженным рывком сорвала ее с колец.
Вслед за шумом упавшей  на  пол  ткани  раздался  звон  стекла:  осознав
тщетность своих усилий, Мария Андреевна выбила окно  стволом  пистолета,
который, как оказалось, все это время был у нее в руке.
   Световое  пятно  испуганно  замерло  посреди  двора.  Княжна  провела
стволом пистолета по  периметру  выбитой  рамы,  убирая  мелкие  осколки
стекла, и навела оружие на яркий кружок света.
   - Далеко ли собрались, любезные? - сказала она тоном, которого  вовсе
от себя не  ожидала.  Неожиданно  для  нее  в  этом  вопросе  прозвучала
насмешка, ядовитая, как содержимое зубов  лесной  гадюки.  -  Стойте  на
месте  и  не  пытайтесь  погасить  фонарь.  Предупреждаю,  у  меня  есть
пистолет.
   Наступила продолжительная пауза, во время которой было слышно только,
как осторожно переступают копытами лошади. Затем раздался  другой  звук:
кто-то шумно чесал в затылке, после чего из темноты послышался голос,  в
котором  осторожность  в  одинаковых  пропорциях  смешалась  с   ленивой
наглостью:
   - Ишь ты, пистолет... Ну, и чего теперь? Стрелять,  что  ли,  будешь,
ваше сиятельство?
   - Немедленно отведите лошадей обратно в конюшню и ложитесь  спать,  -
уверенным тоном приказала княжна, оставив последний вопрос  без  ответа,
поскольку сама еще не знала, сможет ли на самом деле выстрелить.
   - Извиняйте, ваше сиятельство, - откликнулся  все  тот  же  голос,  -
никак нам невозможно на такое согласиться. Вы нам не хозяйка, мы вам  не
слуги, так что извиняйте. Пошли, что ли, Прохор?
   - А что же, пошли  так  пошли,  -  отозвался  из  темноты  Прохор.  -
Прощевайте, ваше сиятельство, не поминайте лихом.
   - Я полицию позову, - не зная, что еще сказать, пообещала княжна.
   - А вот этого не надо, - с ленивой угрозой в голосе сказал Степан.  -
Шуметь, ваше сиятельство, вовсе ни к чему. Полиция нынче далеко. Пока-то
дозоветесь... Мало ли что может с вами стрястись! Не доводите до  греха,
ваше сиятельство!
   - Да как вы смеете?  Я  на  вас  князю  пожалуюсь,  -  сказала  Мария
Андреевна.
   - Воля ваша, - не стал  возражать  Степан.  -  А  только  нам  к  его
сиятельству князю Зеленскому возвращаться резона нету. Все  равно  после
войны всем воля обещана, так что...
   - Ищи ветра в поле, - закончил за товарища Прохор.
   -  Ну,  тогда  пеняйте  на  себя,  -  сквозь  зубы  произнесла  Мария
Андреевна. - Я стреляю!
   - Воля ваша, - насмешливо сказал Степан.
   - На  здоровьице,  -  добавил  Прохор.  -  Глядите  только,  сами  не
пораньтесь!
   Хорошо помня о своем  первом  опыте  обращения  с  пистолетом,  Мария
Андреевна  крепко  стиснула  рукоять  обеими  руками  и  двумя  большими
пальцами взвела тугой курок, моля бога только о том, чтобы пистолет  был
заряжен и чтобы порох на  полке  оказался  сухим.  Старательно  прищурив
левый глаз, она навела пистолет немного левее и ниже фонаря,  чтобы,  не
дай бог, и в самом деле не попасть в Степана, затаила дыхание и спустила
курок, невольно зажмурившись в самый последний момент.
   Все получилось как нельзя лучше. Пистолет оказался заряжен, порох  на
полке не отсырел, и  грохнуло  так,  что  у  княжны  зазвенело  в  ушах.
Пистолет зло подпрыгнул, сильно ударив ее по рукам,  но  княжна  была  к
этому заранее готова  и  не  выпустила  оружие  из  рук.  Бледное  пламя
стремительным толчком выплеснулось из дула, пороховой дым  на  мгновение
заволок оконный проем, и увесистый свинцовый шарик, ударившись о камень,
высек из него длинную желтоватую искру  прямо  под  ногами  у  испуганно
шарахнувшегося назад Степана.
   Княжна бросила разряженный пистолет, метнулась к стене  и  сорвала  с
крюков длинноствольное охотничье ружье. Ей потребовалось  на  это  очень
немного времени, но, вернувшись к окну, она  поняла,  что  могла  бы  не
торопиться: оба лакея  князя  Аполлона  Игнатьевича  стояли  на  прежних
местах,  замерев  в  странных  позах,  как  люди,  на   полуша