тира.
   Трактир оказался полуразрушенным деревянным строением,  действительно
сильно пострадавшим от пожара. Что это был за пожар, от  которого  дотла
сгорела крыша, но почти  не  пострадали  бревенчатые  стены,  оставалось
только гадать. Пока кучер выпрягал  лошадей  и  отводил  их  в  укрытие,
княжна оставалась  в  карете  -  здесь  было  не  так  холодно,  как  на
промозглом  ветру  со  снегом,  и  не  так   страшно,   как   в   темном
полуразрушенном доме, населенном если не призраками,  то  уж  крысами-то
наверняка.
   Отведя лошадей в уцелевший сарай, Игнат издалека махнул княжне  рукой
и  прокричал  что-то  неразборчивое.  Княжна  решила,  что  это  просьба
подождать еще немного, и стала наблюдать за тем, как кучер, вооружившись
топором, вступил в победоносную схватку с остатками торчавшего вкривь  и
вкось забора, намереваясь, по всей видимости, употребить их  в  качестве
топлива для костра.
   Наломав достаточное количество дров, он схватил их в охапку и потащил
в дом. Княжна поплотнее закуталась в  медвежий  полог  и  откинулась  на
подушки, представляя себе, как приятно будет протянуть озябшие ладони  к
живому  пламени.  Между  прочим,  подумала  она,  недурно  было   бы   и
перекусить. Еды вполне достаточно  для  двоих,  и,  хотя  Игнат,  скорее
всего, неважный собеседник, с  ним  все-таки  будет  не  так  одиноко  и
страшно, как было тогда, в ночном лесу...
   Она путешествовала налегке, взяв с  собой  из  прислуги  одного  лишь
кучера, человека бывалого и не  робкого  десятка.  Дворовые  -  не  все,
конечно, но многие, - плакали, провожая ее, и просили взять их с  собой,
но княжна, уже имевшая некоторый опыт передвижений вблизи театра военных
действий, справедливо рассудила, что  там,  куда  она  направляется,  от
дворни будет  гораздо  больше  помех  и  ненужных  хлопот,  чем  пользы.
Подумать было страшно - пробираться через  разоренные  войной  места  со
всем этим шумным, привыкшим  к  сытой  и  относительно  спокойной  жизни
обозом, который, помимо всего прочего, нужно было еще и кормить!
   Ей показалось, что она слышит какой-то шум  -  не  то  треск,  не  то
грохот падения чего-то тяжелого, не то человеческий крик,  -  и  княжна,
подавшись вперед, отодвинула занавеску. За окном кареты по-прежнему было
темно,  и  в  темноте  летел  снег  -  стремительно,  наискосок,   почти
параллельно земле, сливаясь на лету в длинные  зыбкие  полосы.  За  этой
полупрозрачной подвижной кисеей темной громадой  возвышался  трактир,  и
княжне даже удалось разглядеть на фоне темного неба  облепленные  снегом
ребра обугленных стропил. Больше ничего интересного снаружи не  было,  и
княжна решила, что шум ей просто почудился.  А  может  быть,  это  Игнат
оступился и упал с каких-нибудь ступенек, рассыпав дрова, подумала  она.
Не расшибся ли он ненароком? Надо бы сходить проверить...
   Но идти никуда не хотелось. Под медвежьим пологом было тепло и уютно,
особенно если натянуть его до самых глаз, спрятать ладони в рукава и  не
вынимать их оттуда. Пять минут,  решила  княжна,  снова  откидываясь  на
подушки. Подожду пять минут, а потом пойду и посмотрю, как  у  него  там
идут дела. Пора бы ему  управиться.  Хотя,  вообще-то,  дрова  наверняка
сырые. Пока они разгорятся...
   Мария Андреевна  покинула  свою  усадьбу  рано  утром,  еще  затемно,
торопясь покрыть при дневном свете как можно большее  расстояние.  Нужно
было спешить, потому что армия, а вместе с нею и фельдмаршал Кутузов, не
стояла на месте, неутомимо преследуя  отступающего  неприятеля.  Кутузов
был  последней   надеждой   княжны,   поскольку   на   беспристрастность
проводимого флигель-адъютантом Стебловым расследования  рассчитывать  не
приходилось. Только Кутузов мог обелить ее в  глазах  государя  и  всего
мира - Кутузов да еще молодой Вацлав  Огинский,  безвестно  затерявшийся
где-то среди заснеженных полей и лесов, в громе пушек и  лязге  жестоких
сабельных стычек. Где он, Вацлав, жив ли еще? Помнит ли о ней?
   Княжна вдруг представила, какое  лицо  сделалось  у  графа  Стеблова,
когда ему доложили об ее спешном отъезде. Она вздохнула: как ни  приятно
было натянуть нос этому увешанному орденами зазнайке; ее отъезд все-таки
сильно  напоминал  бегство,  и  это  очень  не  нравилось   княжне.   Не
приходилось сомневаться в том, как будет  истолкован  и  в  каком  свете
подан этот отъезд княгиней Аграфеной Антоновной  и  другими  членами  ее
кружка.  Граф  Бухвостов,  этот  великий  знаток  светской  жизни,  был,
несомненно,  прав:  порой  случается  такая  чепуха,  от  которой  потом
невозможно отмыться до самой смерти. Но зачем же, с  отчаянием  подумала
княжна о Кшиштофе Огинском, зачем он это сделал? Неужели из-за того, что
я спасла икону? Но ведь это вышло совсем случайно, и моей заслуги  здесь
гораздо меньше, чем его собственного недосмотра. Кстати, зачем ему  была
нужна икона? Он не выглядит чересчур набожным...
   Дверца кареты вдруг распахнулась - без стука, без  какого  бы  то  ни
было предупреждения. Княжна  открыла  глаза  и  сердито  подняла  брови,
намереваясь поинтересоваться у  Игната,  не  сошел  ли  он  с  ума,  что
врывается к ней, не потрудившись хотя бы кашлянуть в кулак, и  испуганно
замерла, не в силах понять, спит она или нет.
   - Неожиданная встреча, не правда ли? - хриплым  простуженным  голосом
сказал пан Кшиштоф Огинский. - Можно сказать, что это сюрприз. Право, не
знаю, кто из нас больше удивлен - вы или я. Осмелюсь  добавить,  однако,
что я несказанно рад снова видеть вас, княжна. Какими судьбами?..
   Княжна, наконец, поняла, что не спит. Она никогда не видела Огинского
таким, и значит, он никак не мог присниться ей в подобном нелепом виде -
в каком-то невообразимом, воняющем мокрой псиной зипуне, в бабьем платке
поверх  шелкового  цилиндра,  с  густо  облепленными  снегом,  бессильно
повисшими  книзу  усами  и  обветренными,   мокрыми   от   талой   воды,
ввалившимися от усталости щеками.
   - Вашими молитвами, - сухо ответила она,  незаметно  запуская  правую
руку под медвежий полог и нашаривая подле  себя  рукоятку  пистолета.  -
Ваши упражнения в эпистолярном жанре дали, наконец, долгожданные плоды.
   - Вы изволите говорить загадками, - сказал пан Кшиштоф, но глаза  его
при этом предательски вильнули. - Увы, я  не  в  состоянии  вас  понять,
княжна.
   - Сейчас поймете,  -  пообещала  Мария  Андреевна,  осторожно  взводя
большим пальцем тугой курок пистолета. - Сейчас...
   Вторая дверца кареты вдруг открылась, впустив внутрь  порыв  ледяного
ветра пополам со снегом.  Вместе  с  этими  климатическими  явлениями  в
карету проникло  какое-то  изможденное,  обросшее  клочковатой  нечистой
бородой, крайне подозрительное и при этом смутно знакомое лицо.
   - Полно, принцесса, - сказало это  лицо  до  боли  знакомым  голосом.
Несмотря на совершенно разбойничий вид,  выражалось  лицо  на  чистейшем
французском языке. - Не вздумайте пугать Огинского пистолетом.  Не  надо
этого делать, умоляю! Он  у  нас  и  без  того  никогда  не  числился  в
храбрецах, так не доводите же беднягу до заикания!
   - Игнат! - крикнула княжна. - Игнат, на помощь!!!
   - Не надо кричать, принцесса, - сказал бородатый приятель  Огинского.
- Игнат все равно не  придет.  Я  попросил  его  подождать  в  сторонке,
отдохнуть... Словом, кричать бесполезно.
   - Вы его убили, мерзавец, - уверенно сказала княжна. - Зачем вам  все
это понадобилось, Эжен? То есть, я хотела сказать...
   -  Виктор,  -  закончил  за  нее  француз.  -  Капитан  гвардии   его
императорского величества Наполеона Бонапарта  Виктор  Лакассань.  Прошу
любить и жаловать, как говорят  у  вас  в  России.  Хотя  мне  почему-то
кажется, что наша с вами любовь умерла, так и не успев  родиться.  Право
слово, жаль! Что же до вашего Игната, то... Ну, подумаешь, мужик! Что он
вам? Править каретой сможет и Огинский, а мы с вами будем беседовать всю
дорогу, как старые добрые друзья. Помните, как мы путешествовали вместе?
Ведь мы хорошо с вами ладили, принцесса Мари! Я был почти влюблен в вас.
Я и сейчас почти влюблен, но вот именно почти. Мне не нравится пистолет,
который вы прячете под шкурой этого несчастного животного... Отдайте его
мне, прошу вас, и наши отношения снова станут безоблачны  и  чисты,  как
небеса в погожий денек.
   - Откуда вы взяли, что у меня  есть  пистолет?  -  надменно  спросила
княжна, не  зная  как  ей  быть:  подчиниться  требованию  француза  или
все-таки попытаться выстрелить в него.
   - Это написано у вас на лице, - сказал Лакассань.  -  Кроме  того,  я
успел неплохо вас изучить и знаю, что вы привыкли решать  свои  проблемы
самостоятельно, не полагаясь на провидение. А в таком  путешествии,  как
это, без оружия не обойтись. Ну же, давайте его сюда! Огинский,  что  вы
смотрите, помогите принцессе расстаться с ее игрушкой!
   И по форме, и по содержанию это был приказ, отданный тоном  человека,
который привык, чтобы ему подчинялись. Капитан Лакассань разговаривал  с
Огинским как со своим денщиком, и княжна ожидала  ответной  вспышки  или
хотя бы возражения со стороны заносчивого  поляка.  Однако  пан  Кшиштоф
ничего не сказал. В  его  опущенных,  воспаленных  от  встречного  ветра
глазах на мгновение вспыхнул и тут же погас тусклый мрачный огонь, и это
было все.  Протянув  руку  в  тонкой  перчатке,  которая  очень  странно
смотрелась рядом с рукавом мужицкого зипуна, он одним рывком  сдернул  с
коленей Марии Андреевны медвежью шкуру, выставив на  всеобщее  обозрение
спрятанный там пистолет.
   - Если вы попытаетесь выстрелить,  клянусь,  я  вас  убью,  -  сказал
Лакассань.
   В руках у него ничего не было, но тон, которым были  произнесены  эти
слова, казался страшнее любого оружия, француз не угрожал - он ставил  в
известность, только и всего. Мария Андреевна молча отдала ему  пистолет.
Лакассань издевательски поклонился и жестом предложил  княжне  выйти  из
кареты.
   - Разведите огонь, - коротко скомандовал он  Огинскому.  -  Принцесса
продрогла, да и нам с вами не мешало бы согреться.
   Огинский молча повиновался. Глядя ему в спину,  княжна  не  могла  не
обратить внимания на то, что молодецкая выправка  пана  Кшиштофа  теперь
оставляла желать много лучшего. Он заметно сутулился и волочил ноги, как
будто двигался через силу. В нем  словно  появилась  какая-то  невидимая
глазу, но глубокая трещина, через которую жизненные силы красавца-поляка
уходили в мерзлую землю.
   Переступая  через  горелые  доски  и  обломки  мебели,  они  вошли  в
помещение, некогда служившее обеденным залом трактира. Здесь было темно,
и Огинский сразу же споткнулся обо что-то и едва не упал.
   - Пся крэв! - выругался он. -  Вы  могли  бы  не  бросать  здесь  эту
дохлятину!
   - Так оттащите его в сторону, если он  вам  так  мешает,  -  спокойно
откликнулся Лакассань. - Право, нельзя же быть таким неуклюжим!
   Княжна поняла, что они говорят об убитом кучере, и закусила губу. Она
ожидала приступа дурноты, испуга, нервной  дрожи,  но  ничего  этого  не
было. Было лишь четкое осознание того  неопровержимого  факта,  что  она
будет следующей жертвой этой странной парочки. Она оглянулась на дверной
проем, видневшийся в кромешной  темноте  смутным  прямоугольным  пятном,
чуть более светлым, чем окружавший ее мрак,  и  вздрогнула,  когда  рука
невидимого в темноте Лакассаня твердо  взяла  ее  за  руку  чуть  повыше
локтя.
   - Не стоит этого делать, принцесса, - негромко сказал  француз.  -  В
этой темноте легко споткнуться и сломать себе шею, как это чуть было  не
сделал наш неуклюжий приятель.  Кроме  того,  куда  вы  побежите?  Одна,
ночью, в мороз, без лошадей,  без  еды  и  огня...  Это  верная  смерть,
принцесса, даже если не принимать во  внимание  моего  умения  стрелять.
Скажу вам не хвастаясь, что стреляю я просто  отменно.  Да  и  Огинский,
насколько мне известно,  тоже  недурно  владеет  пистолетом.  Вы  должны
понимать, что соображения этикета нас не остановят, мы теперь просто  не
в том положении, чтобы смотреть, кто у нас на мушке -  женщина,  ребенок
или старик. Мы находимся в глубоком вражеском  тылу,  принцесса,  а  вам
отлично известно, что это такое.
   Пока он говорил, Огинский не стоял на месте. Княжна  слышала  тяжелый
шум волочившегося по захламленному полу тяжелого  тела,  треск  каких-то
гнилых досок, пыхтение и произносимые сквозь зубы ругательства. Потом  в
темноте раздался стук кресала о кремень,  брызнули  искры,  и  синеватым
пламенем  вспыхнул  трут,  осветив  сосредоточенное  усатое  лицо   пана
Кшиштофа.
   - Ага, - сказал он, - вот оно...
   Теперь стало видно, что трактир уже использовался кем-то  в  качестве
убежища от непогоды. Посреди обеденного зала на полу лежал  ржавый  лист
кровельного железа, на котором чернели головешки давно погасшего костра.
Рядом с ними были свалены обломки досок - по всей видимости, тех  самых,
которые добыл Игнат. Чуть поодаль  княжна  заметила  оброненный  кучером
топор, вид которого на мгновение зажег в ее душе слабую искорку надежды.
Впрочем, Мария Андреевна тут же опомнилась:  даже  если  бы  ей  удалось
завладеть топором,  в  схватке  с  двумя  опытными,  сильными  и  хорошо
вооруженными мужчинами толку от него было бы столько же,  сколько  и  от
гребенки для волос. Она вспомнила Степана и Прохора, незадачливых лакеев
князя Зеленского, дважды вступавших в схватку с Лакассанем  и  оба  раза
проигравших. В первый раз они  использовали  в  качестве  оружия  именно
топор, во второй - вилы, но француз все равно сделал с ними, что  хотел.
Поначалу он ограничился простым избиением - вероятно, просто потому, что
убийство тогда  не  входило  в  его  планы.  А  когда  ему  понадобилось
избавиться от лакеев, он сделал это  среди  бела  дня  так  же  легко  и
свободно, как прогуливающийся по саду человек убивает  у  себя  на  щеке
комара. А ведь тогда он был один!
   Огинский огляделся по сторонам, подобрал топор, разом избавив  княжну
от всех одолевавших ее сомнений, и принялся щипать лучину. Через  минуту
над железным листом расцвел робкий оранжевый огонек, набиравший силу  по
мере того, как пан Кшиштоф подкладывал в него щепки.  Скоро  костер  уже
горел в  полную  силу,  и  продолжавший  возиться  около  него  Огинский
размотал и отбросил в сторону бабий платок, которым  была  обвязана  его
голова.
   Не дожидаясь приглашения, княжна присела подле  огня  и  протянула  к
нему озябшие ладони. Мозг ее продолжал лихорадочно  работать  в  поисках
выхода, и вдруг ей показалось, что выход найден.
   Пистолет у нее отобрали, но при ней все еще  оставалось  оружие  куда
более грозное и эффективное, чем все пистолеты и шпаги на свете. До  сих
пор ей как-то не приходило в голову, что написанная паном  Кшиштофом,  -
разумеется, им, поскольку никто иной сделать  этого  просто  не  мог!  -
анонимка поставила под удар не  только  ее,  но  и,  в  первую  очередь,
Лакассаня, с которым Огинский состоял в не до конца понятных княжне, но,
несомненно, партнерских отношениях.  Раньше  подобная  мысль  просто  не
пришла бы Марии Андреевне в  голову,  но  теперь,  когда  подлость  пана
Кшиштофа и его склонность к предательству больше  не  являлись  для  нее
секретом, она уже не сомневалась, что анонимка - дело именно его  рук  и
что написана она вовсе не из верноподданнических чувств. Чего он пытался
добиться этим  письмом,  по-прежнему  оставалось  для  княжны  секретом.
Вернее, ближайшая его цель была ясна: он хотел одним ударом избавиться и
от княжны, и  от  своего  приятеля  Лакассаня.  Но  вот  зачем  это  ему
понадобилось? Как бы то ни было, его цель так и не была достигнута  -  и
княжна, и Лакассань были живы и здоровы, а  пан  Кшиштоф,  сам  того  не
ведая, оказался в весьма щекотливом положении. Что будет, если  показать
французу копию анонимки?
   Княжна представила себе, что может произойти в таком случае, и утолки
ее губ слабо шевельнулись  -  так,  что  это  почти  напоминало  улыбку.
Картинка получалась весьма заманчивая. Мария Андреевна представила,  как
два негодяя одновременно выхватывают пистолеты и, направив  их  друг  на
друга, разом спускают курки и падают в разные стороны, картинно раскинув
руки.
   Сказки, подумала княжна. В жизни так не бывает.  В  жизни  кто-нибудь
один непременно промахнется, но это все-таки шанс. Пока  они  тут  будут
выяснять отношения, можно попытаться тихонько улизнуть...
   Лакассань вдруг завозился, вынул из кармана своего драного  мужицкого
армяка окурок сигары, прикурил от головешки, встал и, ничего не  говоря,
удалился в темноту. Пан Кшиштоф  продолжал  неумело  тюкать  топором  по
доскам, откалывая от них  щепки.  Он  занимался  этим  с  такой  угрюмой
сосредоточенностью, словно на всем белом свете  не  было  более  важного
дела.
   - Пан Кшиштоф, - тихо окликнула его княжна, - вы должны мне помочь.
   Огинский на мгновение поднял на  нее  мрачный  и  пустой,  ничего  не
говорящий взгляд и снова опустил глаза. Тюк, сказал его топор. Тюк, тюк.
Затрещала подгнившая доска. Пан Кшиштоф ухватился обеими руками за  края
трещины и с силой развел их  в  стороны,  разодрав  доску  пополам,  как
легендарный Самсон пасть не менее легендарного льва.
   - Вы должны помочь мне бежать, - продолжала Мария Андреевна, -  иначе
я позволю  Лакассаню  ознакомиться  с  содержанием  письма,  которое  вы
отправили на высочайшее имя.
   Занесенный для очередного удара топор замер в воздухе, и на мгновение
княжне показалось, что он сейчас опустится ей на голову. Она напряглась,
но отливающее оранжевым в отблесках костра лезвие снова с  тупым  стуком
упало на очередную доску: тюк!
   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - не поднимая головы,  пробормотал
Огинский.
   - Я говорю о находящейся при мне  копии  некоего  письма,  -  сказала
княжна, - на основании которого меня обвиняют в государственной  измене.
Письмо это могло быть написано только одним человеком, и этот человек  -
вы, сударь, поскольку только вам известны подробности недавних  событий.
Вы отлично понимаете, о чем  я  говорю,  и  совершенно  напрасно  тянете
время. Когда вернется Лакассань, разговаривать будет поздно. Да я  и  не
стану с вами разговаривать, а просто отдам письмо  ему.  Пользы  мне  от
этого будет немного, но зато я получу удовольствие, наблюдая за тем, как
вас раздавят на месте, словно мокрицу, каковой вы и являетесь  на  самом
деле. Решайте, сударь. У вас есть время до возвращения вашего  приятеля,
не больше.
   Пан Кшиштоф махнул топором и с нечеловеческой силой  обрушил  его  на
висевший в воздухе край доски. Доска подскочила и непременно ударила  бы
его по лбу противоположным краем, если бы Огинский вовремя не  прикрылся
локтем.
   - Дьявол, - обессиленно  сказал  пан  Кшиштоф.  -  Вы  не  понимаете,
княжна... Вы просите о невозможном, потому что я такая же  жертва  этого
человека, как и вы.  Поверьте,  я  действовал  и  продолжаю  действовать
исключительно по принуждению. Это страшный человек, княжна,  и  пытаться
одолеть его - очень опасное занятие. Мне нужны твердые гарантии  на  тот
случай, если я...
   - Оставьте, сударь,  -  перебила  его  княжна.  -  Вы  выбрали  очень
странное и неподходящее время  для  того,  чтобы  требовать  гарантий  и
вообще торговаться.
   - Это верно, - сказал у нее за спиной веселый голос Лакассаня. Княжна
вздрогнула: она совершенно не  слышала,  как  он  подошел.  -  Наш  друг
Огинский просто обожает торговаться, у него душа лавочника. Не  спорьте,
приятель, это так. И обижаться на меня не стоит, потому что на правду не
обижаются. Так гласит народная мудрость, хотя, по моим наблюдениям, чаще
и сильнее всего мы ненавидим именно тех, у кого хватает смелости сказать
нам прямо в глаза правду о нас. И это в корне не правильно,  потому  что
правду о себе надобно знать, дабы не попасть впросак по неведению. Итак,
вот вам правда о  вас:  вы  трус  и  лавочник,  Огинский.  Запишите  это
где-нибудь, чтобы  не  забыть,  и  перечит