а  потом
сверху, справа, слева, со всех сторон полилась музыка. Кто-то высокий, в
крестах и  эполетах,  малиново  позванивая  шпорами,  остановился  перед
княжной, и она, почти ничего не слыша,  не  видя  и  не  понимая,  кроме
собственного восторга от вновь вернувшейся к ней жизни, протянула  этому
человеку руку в перчатке.
   Музыка закружила ее и кружила долго, лишь изредка отпуская, чтобы она
могла перевести дыхание. В один из таких моментов ей показалось,  что  в
толпе мелькнуло знакомое лицо. В  этом  не  было  ничего  удивительного:
вокруг было много знакомых лиц; но это лицо тревожило княжну,  не  давая
ей покоя. Ощущение было странным: княжна  могла  поклясться,  что  очень
хорошо знает этого человека и в то же время была не в  силах  вспомнить,
где она его видела. Отказавшись от приглашения на мазурку, которую очень
любила и страстно мечтала станцевать, Мария Андреевна отошла в  сторонку
и стала у окна, задумчиво  покусывая  веер.  Мелькнувшее  между  чьих-то
затылков  лицо  продолжало  стоять  у  нее  перед  глазами,  как  живое:
правильные мужественные черты, прямой нос, чувственный  рот  с  красными
губами, черные, лихо закрученные усы, выразительные карие глаза и черный
лоскут на лбу, маскирующий, как видно, повязку на ране.
   Княжна мысленно убрала повязку. Обрамленный черными кудрями  лоб  сам
собой дорисовался у нее в уме, словно  Мария  Андреевна  видела  его  до
этого десятки раз. Вернее всего, так оно и было, но вот где? Когда?  При
каких обстоятельствах?
   Внезапно  княжна  ощутила  мощный  безболезненный   толчок   изнутри,
сотрясший все ее тело до последней клеточки. Она вспомнила - вспомнила и
поняла, почему не могла вспомнить этого человека до сих пор.
   Гремевшая вокруг музыка, шарканье подошв по навощенному паркету, звон
шпор и веселый гомон голосов вдруг превратились в однотонный  назойливый
шум,  вызывавший  головную  боль.  Свет  огромной  хрустальной   люстры,
казалось,  потускнел  и  приобрел  неприятный  сероватый  оттенок,  лица
танцующих сделались похожими на грубо раскрашенные маски из  папье-маше.
Они  вертелись  вокруг  в  сатанинском  хороводе,  кривляясь,  ныряя   и
подскакивая. Все они что-то делали, но что?  Неужто  танцевали  мазурку?
Да, кажется, так.
   Княжна с трудом перевела дыхание, только теперь осознав, что  секунду
назад была на грани обморока. Мир постепенно  обретал  глубину  и  цвет;
похожий  на  гул  далекого  прибоя  монотонный  шум  снова  распался  на
составляющие, среди которых уже можно было  различить  музыку,  шарканье
подошв и чей-то казавшийся ненатуральным смех. Этот смех тоже был знаком
княжне, и, повернув голову, она почти сразу отыскала  глазами  человека,
который смеялся этим искусственным смехом.
   Теперь она знала, почему никак не  могла  вспомнить,  кто  он  такой.
Этому человеку было совершенно нечего  делать  здесь.  Более  того,  ему
вообще нечего было делать среди  живых,  ибо  княжна  Мария  уже  больше
месяца полагала его мертвым.  Он  исчез,  не  попрощавшись,  при  весьма
странных и даже подозрительных обстоятельствах, и в то  же  утро  княжна
нашла на дороге его убитую лошадь с окровавленным седлом. То, ради  чего
они оба рисковали жизнью, лежало нетронутым в  седельной  сумке,  а  это
могло означать только одно: нападение, плен, смерть...
   Потому-то я и не могла его вспомнить,  подумала  княжна,  что  он  из
другой жизни. Увидеть его здесь - это даже не то, что столкнуться нос  к
носу  с  привидением.  Это  нечто  иное,  гораздо  более  поразительное,
невообразимое и невозможное.
   Желание танцевать  окончательно  пропало,  от  переполнявшего  княжну
минуту  назад  буйного  восторга  не  осталось  и  следа.  Прислонившись
лопатками к холодной, влажной от испарений сотен человеческих тел стене,
она, обмахиваясь веером, со странным выражением лица наблюдала, как  пан
Кшиштоф Огинский лихо отплясывал мазурку  с  младшей  из  дочерей  князя
Зеленского - Ольгой.
 
*** 
 
   Этим вечером временный управляющий имением княжны  Вязмитиновой  Эжен
Мерсье решил отдохнуть в полном одиночестве. Княжна отправилась на бал к
этому надутому индюку, предводителю так называемого дворянства, так  что
просторный, со вкусом обставленный дом  остался  в  полном  распоряжении
Мерсье на весь вечер и добрую половину ночи. Впрочем,  француз  не  имел
намерения закатывать здесь  оргии  с  цыганами,  медведями  и  дамочками
легкого поведения. Он хотел только тишины, одиночества и покоя, чтобы не
нужно было постоянно контролировать выражение своего лица  и  обдумывать
каждое слово перед тем, как произнести его вслух, из опасения  сболтнуть
лишнее. Он ничего не имел против княжны Вязмитиновой: по-своему она  ему
даже нравилась. Она была  мила,  довольно  неглупа,  отменно  воспитана,
умела удивить не женской решительностью и храбростью, обладала  недурным
характером, не говоря  уже  о  прелестной  мордашке  и  сногсшибательном
телосложении. Вот только это ее глупое мягкосердечие и наивность,  порой
граничащие с настоящим кретинизмом! Ежедневно сталкиваясь с проявлениями
этих качеств молодой хозяйки, немудрено было сойти с ума. Чтобы этого не
произошло, Мерсье старался помогать княжне - где словом, а где и  делом,
как это было в  случае  со  старостой.  Да,  он  помогал  ей  совершенно
бескорыстно - а почему бы и нет, если уж он все  равно  застрял  в  этой
дыре?! Это можно было расценивать как своеобразную плату  за  постой,  и
только.
   Прихватив с собой бутылку бордо и редкостной красоты  бокал,  учитель
танцев придвинул глубокое кресло к жарко полыхавшему камину, с удобством
расположился в  нем,  перекинув  ноги  через  подлокотник,  и  не  спеша
откупорил вино. Камин относился к одному из немногих,  не  вызывавших  у
Мерсье никаких сомнений, достоинств этой срубленной из огромных  дубовых
плах берлоги. Другим достоинством был отменный винный погреб, третьим  -
горничная Дуняша, которая умела  обворожительно  краснеть  и  прикрывать
лицо ладонью, когда ее невзначай щипали за тугой упругий зад.
   Мерсье наполнил бокал и, глядя сквозь него на огонь,  попытался  хотя
бы теперь решить, к какой категории - достоинствам или недостаткам - ему
следует отнести хозяйку этого дома. Она была приятна на  вид,  неизменно
ровна и дружелюбна в обращении.
   Она нисколько не мешала Мерсье заниматься тем, чем он  занимался,  но
дальше этого дело не шло, и пойти, судя по всему, не могло.  Всесторонне
обдумав этот вопрос, Мерсье решил, что  княжна  -  явление  нейтральное,
вроде обеденного стола,  за  которым,  с  одной  стороны,  можно  хорошо
поесть, а с другой - больно удариться об этот  же  стол  мордой.  Первое
бывает приятно, второе - не очень, но, что характерно, стол  оказывается
не при чем в обоих случаях...
   Мерсье медленно, смакуя каждый глоток, осушил бокал и снова  наполнил
его до краев. Вино было превосходным, а опьянеть  он  не  боялся  -  это
случалось  с  ним  крайне   редко,   почти   никогда.   Чтобы   напиться
по-настоящему,  ему  требовалась  доза,  которая  убила  бы   на   месте
африканского слона. Это была какая-то патология,  которая,  впрочем,  во
множестве случаев оказывалась весьма полезной.
   В камине мирно потрескивали березовые дрова,  распространяя  по  всей
комнате уютное тепло и едва ощутимый запах дыма. В трубе  гудел  осенний
ветер, где-то хлопал  плохо  закрепленный  ставень.  Мерсье  наслаждался
редкими в его бурной жизни минутами  полного  покоя,  которые  были  тем
более приятны, что он точно знал: никто не ворвется  сюда,  чтобы  снова
послать его в огонь,  под  пули,  на  штыки  и  сабли...  Он  знал,  что
возвращение в безумный мир вероломства и  смерти  неизбежно,  и  даже  в
мыслях не протестовал против того, что считал своим истинным призванием,
но эти мгновения абсолютного мира и покоя  были  для  него  ценнее  всех
богатств на свете.
   Мерсье поставил бутылку на пол возле кресла, поднес  почти  к  самому
лицу свою руку с длинными крепкими пальцами и внимательно осмотрел ее  с
обеих сторон. На тыльной стороне ладони  белела  тонкая  полоска  шрама.
Другие шрамы, которых на  его  теле  насчитывалось  не  меньше  полутора
десятков, были надежно спрятаны под одеждой.  Мерсье  криво  усмехнулся.
Учитель танцев... Надо же было выдумать такое! Но  разве  мог  он  тогда
предположить,  что  его  знакомство  с  этой  напуганной  девчонкой  так
затянется! Хорошо еще, что этот дурак Зеленской отказался нанять  его  в
учителя к своим похожим на ослиц в кринолинах дочерям! Если бы не весьма
затруднительное  и  даже  щекотливое  состояние  денежных   дел   князя,
самозванный учитель  танцев  мог  бы  оказаться  в  довольно  интересном
положении... Впрочем, подумал он, княжнам Зеленским что ни преподавай  -
хоть танцы, хоть прусскую шагистику, - результат будет тот же,  то  есть
нулевой. Никто потом и не разберется, чему их, собственно, учили. Да они
и сами, честно говоря, вряд ли способны  отличить  мазурку  от  хождения
строем. Экие, право, нелепые существа...
   Он поднял голову и насторожился, прислушиваясь к доносившимся снаружи
звукам. Что-то такое там было - что-то, чего быть  не  должно...  Так  и
есть, экипаж.  Может  быть,  все-таки  мимо?  Может  быть,  крестьянская
телега? Какой-нибудь запоздалый мужик возвращается  домой...  Да  полно,
какой мужик! Деревня-то совсем в другой стороне! Да,  это  сюда.  Вон  и
фонари замелькали - бегут открывать ворота... Что это еще за новости?
   Мерсье бесшумно поставил бокал на пол рядом с бутылкой, вскочил и  на
цыпочках подбежал к окну. Чуть-чуть отодвинув тяжелую штору, он выглянул
наружу и увидел въезжавшую в распахнутые настежь ворота карету. Карета и
лошади были знакомые -  это  вернулась  с  бала  княжна.  Мерсье  бросил
быстрый взгляд  на  часы,  мирно  тикавшие  на  каминной  полке.  Начало
одиннадцатого. Странно, подумал он. Какой-то слишком короткий бал... Или
что-то случилось? Обидел ее там кто-нибудь, например... Черт,  ведь  это
же придется, наверное, вызывать кого-то на  дуэль,  чтобы  не  выйти  из
образа  благородного  рыцаря,  находящегося   в   несколько   стесненных
обстоятельствах... Вот не было печали!
   - Кё дьябль! - вслух проворчал Мерсье и, потуже завязав пояс  халата,
пошел встречать княжну.
   Едва увидев ее в дверях, он понял, что его  догадка  была  верной:  с
княжной  что-то  стряслось.  Щеки  ее  были   белее   платья,   прическа
рассыпалась, а широко  распахнутые  глаза,  казалось,  занимали  большую
половину осунувшегося, вдруг постаревшего лица.
   - Эжен, - сказала княжна, скользнув по лицу Мерсье пустым, обращенным
вовнутрь взглядом. - Простите, я не могу сейчас с вами говорить... Вслед
за мной приедет человек. Будьте добры, займите его  на  несколько  минут
разговором. Мне нужно переодеться... и вообще...
   С этими словами она быстро удалилась в сторону своей спальни.  Мерсье
озадаченно посмотрел ей вслед. Переодевание,  конечно  же,  было  только
предлогом, основная же причина странного поведения княжны скрывалась  за
этим таинственным "и вообще". Это "вообще" могло таить в себе  все,  что
угодно, вплоть до отряда драгун, посланного из города, чтобы  арестовать
его, как французского лазутчика. Княжна могла что-то заподозрить,  да  и
без княжны было кому об этом позаботиться...
   На всякий случай он  тоже  сходил  в  свою  спальню,  сбросил  халат,
натянул сюртук и спрятал под его полой  заряженный  пистолет.  Пригладив
щеткой волосы, он вернулся в гостиную и снова подошел к окну, по  дороге
прихватив с камина свою трость со спрятанным внутри клинком.
   Это было сделано вовремя. За воротами снова раздался стук копыт, и во
двор въехал всадник в надвинутой на самые  глаза  шляпе,  до  подбородка
закутанный в просторный плащ. "Рыцарь плаща  и  кинжала",  -  насмешливо
пробормотал Мерсье, скрывая под ироническим тоном владевшую им  тревогу.
Трусость была здесь совершенно не при чем, просто Мерсье очень не  любил
оказываться недостаточно осведомленным относительно происходивших вокруг
него событий. События эти в любой момент могли коснуться  его  лично,  и
тогда обыкновенная неосведомленность могла очень дорого ему обойтись.
   Он до боли в глазах всматривался в высокую фигуру  всадника,  но  так
ничего и не смог разглядеть, кроме плаща и шляпы. Пляшущий свет  фонарей
в руках конюхов был ему плохим подспорьем, да и в любом случае под  этим
черным, насквозь промокшим  от  осеннего  дождя  балахоном  и  шляпой  с
обвисшими полями, с которых текло, как с крыши  деревенского  дома,  мог
спрятаться кто угодно, от почтальона до Вельзевула включительно.
   Опустив на место штору, Мерсье проверил, легко  ли  вынимается  из-за
пояса пистолет, оперся на свою тросточку с сюрпризом  и  стал  в  дверях
гостиной, поджидая гостя. Вскоре в прихожей  послышался  стук  дверей  и
голоса. Румяная Дуняша, заглянув в  комнату,  доложила,  что  к  барышне
приехал с визитом какой-то господин, который не назвался, но сказал, что
их сиятельство его ждут.
   - Просить, - сказал ей Мерсье, и Дуняша, прыснув  в  кулак,  исчезла.
Она никак не могла привыкнуть к выговору француза, а он, в свою очередь,
никак не мог отвыкнуть коверкать русские слова, как в голову взбредет.
   Дверь снова распахнулась, и на пороге появился ночной  гость.  Сапоги
его были  доверху  забрызганы  дорожной  грязью  и  смотрелись  довольно
странно в сочетании с бальным фраком и крахмальной манишкой.  Но  Мерсье
не смотрел на ноги вошедшего; гораздо более занимательным ему показалось
лицо гостя.
   - Кё дьябль! Матка боска! - в один голос воскликнули оба.
   - Какого дьявола, Огинский?! - сразу же перейдя на  свистящий  шепот,
спросил Мерсье.
   - Что вы здесь делаете, Лакассань? - спросил одновременно с  ним  пан
Кшиштоф. - Что за дьявольские шутки?
   - Какие, к черту, шутки, - раздраженно бросил Лакассань.  -  Извольте
объяснить,  что  у  вас  там  вышло  с   княжной.   Вы   что,   вздумали
приволокнуться за нею?
   - Нет уж, сударь, увольте, - по-кошачьи встопорщив усы, прошипел  пан
Кшиштоф. - Теперь ваш черед объясняться. Вы сказали мне, что нашли  себе
теплое местечко. Вот уж, воистину,  теплее  некуда!  Да  знаете  ли  вы,
чертов болван, что поселиться в кратере  действующего  вулкана  было  бы
безопаснее, чем здесь?! Знаете ли вы, в чьем доме свили себе гнездышко?!
   - Тише, тише, - слегка опешив от столь яростного напора, урезонил его
Лакассань. - Что вы, белены объелись? Перестаньте  кричать  и  объясните
толком, в чем дело. Княжна выйдет с минуты на минуту, так что времени на
состязания в драматическом искусстве у нас нет.
   - Княжна! - трагическим шепотом воскликнул  пан  Кшиштоф.  -  О,  да,
княжна! Когда она выйдет, кретин вы этакий, нам  с  вами  конец.  Конец,
понимаете?
   Мерсье или, если угодно, Лакассань, с озадаченным  видом  почесал  за
ухом рукояткой трости.
   - Ничего не понимаю, - честно признался он. - Если княжна Вязмитинова
внушает  вам  такой  панический  ужас,  какого  черта  вы   тогда   сюда
притащились? И вообще, откуда  эта  куриная  истерика?  Она  что,  имеет
привычку  пить  кровь  по  ночам  или  превращается  в  волчицу   каждое
полнолуние?
   Пан Кшиштоф с силой провел ладонью по лицу, собирая с  него  дождевые
капли. Невооруженным глазом  было  видно,  как  он  борется  с  паникой,
загоняя ее обратно в самый дальний  уголок  мозга.  Лакассаню  очень  не
понравилось, что ладонь, которой Огинский провел по своему лицу, заметно
дрожала. Он знал, что имеет дело с отпетым мошенником  и  трусом,  каких
мало,  но  сейчас,  когда  речь  шла   не   об   отряде   неприятельских
кавалеристов, а всего-навсего о безоружной  девице,  почти  ребенке,  он
никак не мог понять, что повергает Огинского в такой, почти мистический,
ужас. Впрочем, это непонимание, скорее всего, означало лишь то, что ему,
Виктору Лакассаню, далеко не все было известно.
   - Скажите, Лакассань, - взяв, наконец, себя  в  руки,  заговорил  пан
Кшиштоф, - что вам известно о моем последнем задании?
   - Очень немногое, - пожав плечами, ответил француз. - Маршал не  счел
необходимым посвящать меня в подробности. Я  знаю  только,  что  задание
касалось какой-то иконы, и что вы его благополучно провалили.
   - О, нет! - горячо воскликнул пан Кшиштоф. - Его провалил не  я...  Я
добыл икону в бою. Охрана была перебита  вся,  до  последнего  человека,
бандиты, которые мне помогали, тоже погибли. Никто обо мне не знал,  все
было разыграно, как по нотам. Я вез икону маршалу, но  по  дороге  волею
случая споткнулся об эту... эту... в общем, о княжну Марию  Вязмитинову.
Пусть вас не обманывают ее манеры  и  внешность,  Лакассань.  Вы  сидите
верхом на бочке с порохом, и фитиль уже подожжен. Бабах! - Он  изобразил
руками взрыв. - И вот вы уже на небесах беседуете  со  святым  Петром  о
смысле жизни, так и не успев понять, что, собственно, с вами  произошло.
Бог мой! - воскликнул он, схватившись  обеими  руками  за  голову.  -  Я
думал, я был почти уверен, что она погибла!  Какая  трагическая  ошибка!
Какая злая ирония судьбы - встретить  ее  на  балу  в  этом  захолустном
городишке!
   - Поделом вам, - процедил сквозь зубы Лакассань. - Будете знать,  как
шляться по балам, тупица. Вы что же, и впрямь решили, что  находитесь  в
отпуску? Говорите  быстро,  что  произошло.  Я  должен  знать,  в  каком
состоянии находятся дела.
   - Я понятия не имею, в каком состоянии находятся дела, -  раздраженно
прошептал пан Кшиштоф. - Она внезапно  возникла  передо  мной  в  толпе,
бледная, как сама смерть... Я как раз закончил танцевать мазурку с одной
из этих ужасных княжон Зеленских... черт, эта корова оттоптала  мне  все
ноги! А потом я вдруг увидел ее и понял, что погиб. Я не знаю,  что  она
намерена делать. Она приказала следовать за ней  сюда,  и  я  не  посмел
ослушаться. Она сказала, что должна со мной поговорить...  Матка  боска,
что же теперь будет?
   - Тише, животное, - прошипел француз. -  Только  попробуйте  закатить
истерику! Я вам живо вышибу мозги и  скажу,  что  так  и  было.  Что  вы
дрожите?  Нас  здесь  двое  сильных,  вооруженных  мужчин...   вы   ведь
вооружены, не так ли? Она не знает, что  мы  союзники,  и  в  этом  наше
преимущество. Не представляю, чем она  вас  так  запугала,  но  мне  она
по-прежнему не кажется ни  опасной,  ни  даже  чересчур  проницательной.
Обыкновенная девчонка голубых кровей,  гордячка  и  неженка,  ничего  не
понимающая в жизни. Она поверит всему, что вы  ей  скажете...  а  вы  уж
постарайтесь,   чтобы   ваше   вранье   прозвучало   как   можно   более
правдоподобно. Да, и еще. Запомните: меня зовут Эжен Мерсье,  я  учитель
танцев...
   - Матка боска, - сказал пан Кшиштоф. - Вы  бы  еще  назвались  арапом
Петра Великого!
   - Тише, болван, она идет! В кресло! И уберите это  постное  выражение
лица! Улыбайтесь!
   Пан Кшиштоф послушно опустился в кресло у камина. Лакассань сунул ему
в руку свой бокал, долил его доверху вином и едва успел юркнуть в другое
кресло, как вошла княжна.
   Мужчины встали. Мария Андреевна действительно  успела  переодеться  и
привести в порядок прическу. На ней было простое домашнее платье черного
цвета - в  знак  траура  по  деду,  надо  полагать,  -  которое  выгодно
подчеркивало ее тоненькую  стройную  фигуру  и  оттеняло  здоровый  цвет
молодой кожи. Княжна была прелестна, хотя румянец все еще  не  до  конца
вернулся на ее щеки, а уголки губ  предательски  подрагивали.  Глаза  ее
блестели  лихорадочным  блеском,  а  тонкие  пальцы  рук  комкали  концы
наброшенной на плечи черной шали.
   - Садитесь, господа, -  негромко  сказала  княжна.  Голос  ее  звучал
ровно, но было хорошо заметно, что  это  стоило  ей  немалых  усилий.  -
Давайте обойдемся без  церемоний.  Вы  уже  познакомились?  Надеюсь,  вы
простите меня за  некоторые  отступления  от  этикета,  которые  я  себе
невольно позволила...
   - Что вы, сударыня! Как можно! -  наперебой  воскликнули  Огинский