ости, батюшка, - сказала она, - однако я так дела не делаю. Слово
дворянское - вещь, конечно, хорошая, а только бумага да чернила,  мнится
мне, ненадежнее будут. Вон  они,  на  подоконнике.  Не  сочти  за  труд,
принеси, голубчик.
   - И что же я должен написать? - с улыбкой спросил пан Кшиштоф.
   - Ты садись, садись, я продиктую.
   Пан Кшиштоф присел  на  канапе  и  под  диктовку  Аграфены  Антоновны
составил следующий документ:
 
   "Я, потомственный дворянин Кшиштоф  Огинский,  сим  удостоверяю  свое
добровольное согласие взять в законные супруги княжну Ольгу  Аполлоновну
Зеленскую, каковой брак должен быть  освящен  святой  церковью  согласно
закону божьему и обычаям людским. Удостоверяю также данное мною  в  этом
слово дворянской чести, в чем и ручаюсь всем своим движимым и недвижимым
имуществом. Составлено в доме князя Аполлона Игнатьевича Зеленского сего
1812 года сентября месяца ... числа".
 
   Он черкнул подпись, бросил перо в чернильницу и с  улыбкой  уставился
на Аграфену Антоновну. Княгиня  выглядела  вполне  удовлетворенной.  Пан
Кшиштоф тоже был доволен: написанная им под  диктовку  княгини  филькина
грамота значила для него столько же, сколько прошлогодний снег. Какое, к
черту, движимое и недвижимое  имущество?  Что  же  до  брака  с  княжной
Ольгой, тут было о  чем  подумать.  Во  всяком  случае,  связанным  этой
бумажкой пан Кшиштоф себя не ощущал. В своей жизни  он  написал  столько
бумажек,  столько  фальшивых  векселей,  невыполнимых   обязательств   и
анонимных доносов, что еще один клочок испачканной чернилами  бумаги  не
имел для него никакой цены. Зато драгоценности, лежавшие на столе,  цену
имели, и цена эта была вполне реальной.
   Аграфена Антоновна подвинула к нему  узелок,  продолжая  придерживать
его ладонью. Другую руку она протянула к бумаге. Пан Кшиштоф, все так же
криво  ухмыляясь,  отдал  ей  документ,  одновременно  резким  движением
выхватив у нее узелок.
   - Что ж, - сказал он, - мы в расчете... маман.
   - Пока, - веско поправила его княгиня. - Пока в расчете. И не забудь,
что я тебе говорила насчет репутации... сынок.
   Они расстались, весьма  довольные  друг  другом  и,  главное,  собой:
каждому казалось, что он получил тучную корову в обмен на воробья.
 
*** 
 
   - Вам известно, что Багратион при смерти? - спросил пан  Кшиштоф.  Он
был непривычно пьян, расхлюстан до полного неприличия и говорил чересчур
громко. На столе перед ним среди многочисленных блюд и тарелок стояла  в
серебряном ведерке со льдом наполовину опорожненная бутылка  шампанского
- явно не первая и даже не вторая. Лакассань  двумя  пальцами  приподнял
бутылку за горлышко и, держа ее на  отлете,  чтобы  вода  не  капала  на
панталоны, прочел этикетку. Шампанское было из дорогих - пожалуй,  самое
дорогое из того,  что  можно  было  достать  в  этой  дыре.  -  Выпейте,
Лакассань... виноват,  Мерсье.  Эжен  Мерсье,  учитель  танцев...  -  Он
хихикнул. - Выпейте за мое здоровье и станцуйте что-нибудь для меня. Ну,
не ломайтесь, милый Эжен, вы же специалист!
   На них уже оглядывались. Лакассань быстро присел к столу  и  отвел  в
сторону руку Огинского, который силился отобрать у него бутылку.
   - Если вы не перестанете орать на весь трактир, - холодно сказал  он,
- мне придется вывести вас отсюда и напомнить,  в  какой  области  я  на
самом деле являюсь специалистом. Потрудитесь объяснить, по какому поводу
вы напились, как свинья?
   - Как это - по какому? - с обидой, но уже гораздо тише  удивился  пан
Кшиштоф, которого обещание Лакассаня несколько отрезвило - не настолько,
впрочем, чтобы он перестал куражиться. - Как это - по какому  поводу?  Я
же вам только что сказал: Багратион умирает...  может  быть,  уже  умер.
По-вашему, это не повод? Ради чего же, в таком случае, мы здесь  торчим?
Может быть, в доме княжны Вязмитиновой завелся маленький амурчик? Такой,
знаете ли, пухленький, розовенький парнишка - совсем без  одежды,  но  с
крылышками. А, господин Мерсье? Смешно  звучит,  правда:  мосье  Мерсье?
Могли бы, между  прочим,  придумать  имя  и  получше.  Бедновата  у  вас
фантазия, сударь, бедновата! А Багратион при смерти... Это я сделал!  Я!
А вы только бродите вокруг, пугаете меня,  мешаете  мне  своими  глупыми
угрозами и болтаете, болтаете... Нет, если вы, помимо всего этого, еще и
время от времени забираетесь под  одеяло  к  княжне,  то  я  вас  вполне
понимаю. Она чертовски хороша... Только  учтите,  она,  как  пантера,  -
красива, но очень, очень опасна... А может, вы зоофил?
   - Багратион еще не умер, -  напомнил  Лакассань,  который  с  большим
интересом слушал эту тираду. Он даже голову склонил к плечу и смотрел на
пана Кшиштофа с любопытством завзятого натуралиста,  изучающего  повадки
только что открытого им животного, у которого  еще  даже  нет  имени.  -
Когда умрет, тогда и будете хвастаться. А  что  касается  зоофилии...  С
чего это вы зачастили к Зеленским? Ходят  слухи,  что  вы  помолвлены  с
младшей из принцесс, Ольгой Аполлоновной.
   - Как, уже? - Пан Кшиштоф затряс головой, чтобы в  ней  хоть  немного
прояснилось. - Интересно, кто же распускает эти слухи?
   - Княгиня Зеленская, - ответил Лакассань,  продолжая  с  любопытством
разглядывать  пана  Кшиштофа.  Под  этим  взглядом  Огинский   несколько
подобрался  и  даже  попытался  застегнуть  воротничок,  вырвавшийся  на
свободу конец которого торчал у него за левым ухом.
   - А, - старательно отводя глаза, небрежно сказал он и махнул рукой, -
это все сплетни. Я ходил к ним, чтобы получить деньги, которые  задолжал
мне князь. Вообразите себе, каков негодяй: проигрался в карты и  вздумал
от меня прятаться! Теперь, конечно, княгиня зла  на  меня  и  распускает
отвратительные слухи. Жениться на одной из ее дочерей  -  бр-р-р!  Такое
может только в страшном сне привидеться, да и то...
   Он снова махнул рукой. Зажатая в ней вилка при этом вырвалась из  его
непослушных пальцев и, крутясь в воздухе, как бумеранг, улетела  куда-то
в глубину зала. Оттуда почти сразу же послышался крик боли и возмущения.
   - То, что князь вздумал от вас прятаться, как  раз  неудивительно,  -
сказал Лакассань, покосившись в ту сторону, откуда донесся крик. -  Меня
удивляет совсем другое: как это вам удалось все-таки  вытянуть  из  него
деньги?
   - Пустяк, - небрежно сказал пан  Кшиштоф  и  непроизвольно  икнул.  -
Пригрозил дуэлью, он испугался и сразу же заплатил... Вот,  как  видите,
отмечаю это событие. Присоединяйтесь, Виктор! Виноват,  Эжен...  Но  все
равно присоединяйтесь. Сегодня я угощаю. Половой! Половой, черт бы  тебя
побрал! Бокал господину Ла... моему гостю!
   Половой принес бокал. Лакассань,  неопределенно  усмехаясь,  наполнил
его и пригубил шампанское. Да, вино действительно было недурным на вкус.
Деньги у Огинского, несомненно, водились. Впрочем, история, рассказанная
паном Кшиштофом, не вызывала у француза ни малейшего  доверия.  Слухи  о
его предстоящей женитьбе тоже казались Лакассаню  весьма  сомнительными,
но в целом ситуация нравилась ему все меньше с каждым проведенным  здесь
днем. Огинский вел себя так, будто он здесь родился и вырос. Он уже стал
героем местных сплетен, а это было плохо -  просто  хуже  некуда.  Более
того, краем уха Лакассань уже успел услышать кое-что и о себе - о себе и
княжне Вязмитиновой, естественно. Возникновение подобных слухов в душной
атмосфере уездного городишки, круглый год утопающего в грязи и сплетнях,
было вполне естественным и предсказуемым, но  совершенно  нежелательным.
Менее всего Лакассань хотел привлекать внимание  общественности  и,  как
следствие этого, властей  к  своей  скромной  персоне.  К  его  великому
сожалению, это внимание уже обратилось на него и с каждым днем  делалось
все более пристальным.
   Это все потому, что мы здесь  застряли,  подумал  Лакассань,  мелкими
глотками попивая ледяное шампанское и рассеянно  наблюдая  за  Огинским,
который с выражением тупого недоумения на лице шарил по скатерти,  тщась
отыскать  свою  вилку.  Нельзя   было   задерживаться   тут   на   такой
непозволительно долгий срок. Дался мне этот Багратион...
   Дело с письмом Багратиону решилось  просто.  Письмо  было  доставлено
адресату  одним  из  лакеев  князя  Зеленского,  Прохором  -  тем  самым
Прохором, который вместе со своим  приятелем  Степаном  сначала  пытался
украсть у княжны Марии лошадей, а затем напал  на  Лакассаня  по  дороге
сюда. Не слишком доверяя вороватому лакею, Лакассань сопровождал его  до
самого дома Багратиона  и  собственными  глазами  убедился  в  том,  что
написанное Огинским  послание  доставлено  адресату,  то  есть  попросту
просунуто в щель приоткрытого окна княжеской спальни.
   Последовавшие за этим события ясно  показали,  что  пан  Кшиштоф  был
прав, утверждая, что такое известие убьет Багратиона так же  верно,  как
выпущенная  в  упор  пуля.  Горячий  темперамент  князя   и   постепенно
копившееся в течение последнего  времени  раздражение  против  домашних,
державших его в неведении относительно положения дел на  театре  военных
действий, сыграли свою роль: в  приступе  безудержного  гнева  Багратион
сорвал с себя повязки, и с этого дня  начал  быстро  угасать.  Лакассань
пару раз встречал домашнего врача князя. В разговоры  они  не  вступали,
поскольку не были  представлены  друг  другу,  но  выражение  физиономии
доктора  говорило  красноречивее  всяких   слов.   Багратиону   остались
считанные дни, и Огинский  имел  кое-какие  основания  для  того,  чтобы
гордиться собой: все-таки эту подлость  с  письмом  придумал  он.  Более
того, он ухитрился не только привести свой замысел в  исполнение,  но  и
остаться при этом совершенно в  стороне:  письмо  доставил  лакей  князя
Зеленского, а  заставил  его  это  сделать  и  заплатил  ему  за  работу
Лакассань - то есть Эжен Мерсье, учитель танцев,  временный  управляющий
имением княжны Вязмитиновой.
   - Кстати, любезный господин Мерсье,  -  слегка  заплетающимся  языком
сказал Огинский, оставив  бесплодные  попытки  отыскать  свою  вилку,  -
сегодня я слышал одну весьма  любопытную  вещь,  имеющую  до  вас  самое
прямое касательство.
   - Вот как? - Лакассань вежливо приподнял брови и снова поднес к губам
бокал.
   - Вот так, представьте себе, - с пьяной иронией сказал пан Кшиштоф. -
Пока вы там,  у  себя  в  деревне,  наслаждаетесь  красотами  природы  и
обществом  молодой  княжны,  спите  до  полудня,   едите   от   пуза   и
коллекционируете глупые сплетни, я здесь  не  теряю  времени  даром.  Вы
знаете, что мне удалось  разведать?  Письмо,  которое  вы  доставили  по
известному нам обоим адресу, было найдено. Сейчас вы  скажете,  что  эта
чепуха, эта мелочь сама собой разумеется и не является,  строго  говоря,
новостью. Об этом, дескать, несложно было догадаться... Это  все  верно,
сударь. Но знаете ли вы, что кое-кто  все-таки  заподозрил  здесь  некий
умысел? Было проведено нечто вроде  расследования,  которое  установило,
что никакого капитана Щеглова в гвардии нет и никогда не было, а значит,
письмо можно считать анонимным и написанным с той именно целью,  которой
оно и достигло...
   - Ну, - сказал Лакассань, - во-первых, этого можно  было  ожидать,  а
во-вторых, при чем тут я? Это касается скорее вас, чем меня.
   - М-да? Так вот, сударь, слушайте  дальше.  Расследованием  занимался
старик  Бухвостов.  Он  производит  впечатление  совершенно  безобидного
создания, занятого лишь ублажением собственного  чрева,  однако  это  не
вполне  соответствует  действительности.  Он  взялся  за   дело   весьма
основательно  и  перво-наперво  с  большим  пристрастием  допросил   всю
прислугу князя Багратиона. И  знаете  что?  Садовник  князя  видел,  что
поздним вечером накануне печального происшествия  вокруг  дома  крутился
какой-то посторонний мужик, по  виду  -  чей-то  дворовый...  Что  будет
дальше, пока неизвестно,  но  княгиня  Зеленская  под  большим  секретом
рассказала мне, что Бухвостов написал в Петербург  и  что  оттуда  якобы
обещали прислать сыщика... Каково это вам, мой драгоценный Эжен?
   "Драгоценный Эжен" нахмурился: известие и впрямь было тревожным. Если
за дело возьмется профессионал, ему не составит особого  труда  отыскать
Прохора. Садовник  опознает  в  нем  человека,  замеченного  возле  дома
Багратиона в ту ночь, и зажатый в угол Прохор непременно укажет на него,
Лакассаня, как на  человека,  передавшего  ему  письмо.  Для  Огинского,
кстати, это был бы отличный способ от него избавиться.  Да,  Огинский...
Нежелание пана Кшиштофа возвращаться к исполнению своих обязанностей при
маршале Мюрате было для Лакассаня вполне  очевидным.  Черноусый  аферист
чувствовал себя здесь, как рыба в воде, и, кажется, уже успел  снюхаться
с этой мегерой, княгиней Зеленской.
   Экая дьявольщина, подумал Лакассань. А с другой  стороны,  я  сам  во
всем виноват. Нечего было  здесь  засиживаться,  нечего  было  позволять
Огинскому действовать по-своему... Нужно было просто пробраться  в  дом:
Багратиона, зарезать его в постели, вскочить на лошадей и гнать во  весь
опор в сторону Москвы.
   - Вся эта чепуха не стоит выеденного яйца, - небрежно сказал он, -  и
означает лишь то, что мы  с  вами  непозволительно  загостились  в  этом
вонючем городишке. Нам пора в дорогу, вы не находите?
   - Нам? - Пан Кшиштоф выглядел  искренне  удивленным,  и  Лакассань  с
очень неприятным чувством отметил, что он,  оказывается,  вовсе  не  так
пьян, как казалось в начале разговора. - Вам, милый Эжен!  Вам.  У  меня
здесь дела, не обессудьте. Передайте мой привет  и  наилучшие  пожелания
своему хозяину. Кстати, можете попытаться получить  с  него  те  деньги,
которые  он  задолжал  мне  за  устранение  Багратиона.  Мне   почему-то
думается, что это будет потруднее, чем взыскать долг с князя Зеленского.
Бог вам в помощь, любезный господин Мерсье! Я останусь здесь.
   Вот так штука, подумал Лакассань. Что же  такое  должно  было  с  ним
случиться, чтобы он перестал меня  бояться?  Странно,  странно...  Когда
записной трус начинает вести  себя  как  отчаянный  храбрец,  это  может
означать  только  одно:  ему  есть  ради  чего  рисковать.   И   княгиня
Зеленская... Что-то зачастил к ней наш герой. Это неспроста  -  вся  эта
странная,  возникшая  на  пустом  месте  дружба,  эти  упорные  слухи  о
предстоящем венчании с княжной Ольгой... Если бы Зеленские были  богаты,
все было бы ясно, но ведь у князя ветер свищет в карманах, и все три его
ужасные дочери  -  бесприданницы.  Это  же  всем  известно,  так  какого
черта?.. О чем он думает, этот идиот Огинский, что затевает?
   Не имеет значения, жестко сказал он себе.  Никакого.  Что  бы  он  ни
затевал, у меня есть четкий и недвусмысленный приказ Мюрата:  проследить
за тем, чтобы Огинский выполнил порученное ему дело и вернулся за  новым
заданием. Или погиб. Одно из двух, третьего не дано.
   - Вы останетесь здесь лишь в одном случае: если  вдруг  скоропостижно
скончаетесь и будете похоронены на местном кладбище, - твердо сказал он,
комкая салфетку и раздраженно швыряя ее на  стол.  -  И  это  непременно
произойдет,  если  вы  будете  придерживаться   избранной   вами   линии
поведения. Это не угроза, а констатация факта. Подумайте об этом и дайте
мне знать, когда примете решение. И хватит пить, черт бы вас побрал!
   С этими словами  он  резко  поднялся  и,  не  оглядываясь,  вышел  из
трактира.
   Пан Кшиштоф смотрел ему в спину до тех пор, пока Лакассань не скрылся
за дверью, а потом криво усмехнулся в усы.
   - Пошел к черту, - сказал  он.  -  Я  тебя  не  боюсь.  Эй,  половой!
Принеси-ка мне, любезный, бумаги и чернил. Надобно составить письмецо.
 
Глава 9 
 
   В тот день Лакассань оказался  в  городе  не  один.  Узнав,  куда  он
собрался, княжна Мария высказала  желание  отправиться  с  ним:  простая
вежливость требовала отдать Зеленским хотя бы один из их  многочисленных
визитов. Отказать  ей  было  нельзя,  да  и  незачем:  в  сущности,  она
совершенно не мешала Лакассаню, и он никак не мог взять в  толк,  почему
Кшиштоф Огинский с такой настойчивостью предупреждает  его  о  том,  что
княжна может быть крайне опасной. Внимательно наблюдая за княжной, он не
находил в ней тех качеств,  которые,  по  его  мнению,  делали  человека
опасным. Эта хрупкая миловидная девушка была чиста  и  бесхитростна,  то
есть, являлась прирожденной жертвой, а вовсе не охотником. Пострадать от
столь безобидного создания мог лишь такой бездарный идиот, как Огинский,
- в точности так же, как неуклюжий садовник выкалывает себе глаз, спьяну
напоровшись им на ветку пышного розового куста,  усыпанного  прекрасными
цветами. Разумеется, после такого приключения садовник,  если  он  глуп,
станет  считать  розовый  куст  опасным  и,  проходя  мимо  него,  будет
прикрывать уцелевший глаз обеими руками  -  до  тех  пор,  пока  однажды
сослепу не споткнется и не сломает  себе  шею.  И  тогда,  возносясь  на
небеса, он пребудет в уверенности, что проклятый розовый  куст  все-таки
его доконал, в то время как кусту нет и никогда не было до него никакого
дела: он просто растет там, где его посадили.
   Княжна выглядела слабой и беззащитной, и Лакассань,  который,  как  и
многие жестокие люди, был весьма сентиментален, искренне сочувствовал ей
и помогал, чем мог - разумеется, тогда, когда это не шло вразрез  с  его
собственными планами. Поездка княжны  в  город  с  визитом  этим  планам
нисколько не препятствовала, и он в самых любезных  выражениях  высказал
свое удовольствие от предстоявшей совместной прогулки.
   Именно по этой причине, в то время как Лакассань беседовал в трактире
с пропивавшим драгоценности княгини  Зеленской  паном  Кшиштофом,  Мария
Андреевна, сидя в душной, безвкусно обставленной  гостиной,  пила  жидко
заваренный чай с засахарившимся вареньем и, героически борясь с зевотой,
вела светскую беседу с Аграфеной Антоновной и ее дочерьми.
   Разговор, как водится в подобных случаях, вертелся  вокруг  городских
сплетен и новостей, главной из  которых,  разумеется,  было  прискорбное
состояние здоровья князя Петра Ивановича Багратиона, и не  столько  само
здоровье - было несомненно, что князь умрет в ближайшие несколько  дней,
- сколько  связанный  с  этим  глухой  подспудный  скандал.  Граф  Федор
Дементьевич Бухвостов по  просьбе  домашних  князя  Багратиона  проводил
неофициальное расследование, за которым,  затаив  дыхание,  следило  все
уездное дворянство. Предварительные результаты упомянутого расследования
и впрямь были скандальными: письмо, из которого князь узнал о вступлении
неприятеля  в  Москву,  было  тайно  подброшено  к  нему  в  спальню   с
несомненною целью достичь именно того результата, которого оно достигло.
Гвардейского  офицера  Щеглова,  именем  которого  было  подписано   сие
изуверское послание, как выяснилось, в природе не существовало; в  таком
маленьком городке, где все знали друг  друга  в  лицо,  находящегося  на
излечении гвардейского офицера не могли не заметить, и,  тем  не  менее,
никто и слыхом не слыхал про капитана  Щеглова.  Следовательно,  письмо,
хоть и подписанное по всей форме, можно было  смело  считать  анонимным,
каковым  оно  и  являлось  по  сути.  Из   этого   напрашивался   весьма
неутешительный и, как уже было  сказано,  скандальный  вывод:  здесь,  в
городе, в кругу хорошо знакомых лиц, подноготная коих была известна всем
и каждому, завелся некий таинственный и  опасный  недоброжелатель  князя
Багратиона, решивший с неизвестной целью  сжить  со  света  "несчастного
Петра Ивановича", как назвала его княгиня Зеленская.
   - Поверите ли, милочка, - говорила она княжне Марии, поднося  ко  рту
серебряную ложечку с вареньем  и  далеко  оттопыривая  при  этом  жирный
мизинец, - мне стало страшно выходить на улицу! Ведь этим негодяем может
оказаться кто угодно! И кто знает, что у него на уме? Заговоришь с ним о
погоде, а он пырнет тебя кинжалом и пойдет себе дальше, как н