ся  в  талии,
так что полковничий мундир круглился у него  теперь  не  на  груди,  как
раньше, а на животе, но в седле Петр Львович  по-прежнему  держался  как
влитой и до сих пор не пропускал ни одной юбки - так же, впрочем, как  и
Федор  Дементьевич,  который  уже  лет  десять  не  садился  на  лошадь,
предпочитая ездить в коляске.
   Полковник прижал Федора Дементьевича к груди, по обыкновению оцарапав
колючими лучами орденов, и  зычным  басом  полкового  командира  крикнул
куда-то в пространство: "Соломатин, водки! Огурцов соленых! Да  поживее,
черт!"
   -  Постой,  Петр  Львович,  -  с  некоторым  трудом   отцепляясь   от
полковничьих регалий, сказал граф Бухвостов. - Экий ты, право,  медведь,
угомона на тебя нету... Постой, говорю. Водка - это  хорошо.  -  Тут  он
заметил, что  почти  дословно  цитирует  флигель-адъютанта  Стеблова,  и
поморщился, как от кислого. - Водка - это хорошо, Петр Львович, однако у
меня к тебе дело. Дело, батенька ты мой, важное и весьма спешное.
   - Где ж это видано,  чтоб  у  нас  на  Руси  важные  дела  без  водки
решались? - пробасил Шелепов, крутя длинный  серебряный  ус.  -  Пойдем,
голуба, пойдем. Выпьем, закусим, поговорим... Что ты, право,  ломаешься,
как девка: и хочется, и колется, и мамка не велит... Соломатин!!!
   Федор Дементьевич невольно присел от акустического удара и сокрушенно
покачал головой: с годами Шелепов нисколько не менялся, только  кудрявая
шевелюра из смоляной сделалась серебряной,  да  вырос  солидный,  как  и
полагается полковому командиру, живот.
   Полковник дружески обнял Федора Дементьевича за плечи и  почти  силой
увлек в столовую, где денщик Соломатин, хорошо знавший  привычки  своего
командира, уже успел накрыть на стол, то  есть  установил  посреди  него
запотевший графин с чистой,  как  слеза,  жидкостью,  глубокую  миску  с
солеными огурцами и блюдо с крупно нарезанным ржаным хлебом.  Все  было,
как всегда: ледяная водка, отличные,  только  что  из  бочки,  аппетитно
хрустящие огурчики  и  свежий,  с  пылу  с  жару,  румяный  хлеб.  Федор
Дементьевич, однако, не испытывал обычного  в  таких  случаях  душевного
подъема, чему были свои, весьма веские причины.
   Петр Львович щедрой рукой наполнил  рюмки  и  протянул  одну  из  них
графу. Отказаться было невозможно. Федор Дементьевич выпил  залпом,  как
это было у них заведено, шумно понюхал ржаную краюху и с хрустом закусил
огурчиком, подумав  при  этом,  что  становится  староват  для  подобных
развлечений: и голова кружится, и печень побаливает,  и  муторно  наутро
так, что хоть в петлю полезай... Говорить он, однако,  по  этому  поводу
ничего не стал, а смачно крякнул и перехваченным голосом промолвил:
   - У-ух-х, хороша, зар-р-раза!
   - Что, брат, Москву увидал? -  со  смехом  спросил  полковник,  снова
наполняя рюмки: он смолоду придерживался того мнения, что  хорошее  дело
растягивать не надобно.
   Федор Дементьевич остановил его, положив свою пухлую ладонь на обшлаг
полковничьего мундира. При этом он заметил, что кожа на тыльной  стороне
ладони  у  Петра  Львовича  сделалась  морщинистой  и  дряблой,   совсем
стариковской.  На  мгновение  Федору  Дементьевичу  стало  неловко:   он
понимал, что дело, ради  которого  он  сюда  явился,  может  стоить  его
приятелю не только карьеры, но и пенсии.
   - Надо бы о деле поговорить, Петр Львович, - непреклонно сказал он. -
Мнится мне, что нынче каждая минута дорога. Прости, старый друг,  не  до
водки мне теперь.
   Непреклонность его была продиктована тем простым  соображением,  что,
сколько бы ни потеряли они с Шелеповым в случае  неудачи,  княжна  Мария
Вязмитинова теряла во сто крат больше, поскольку была молода и совсем не
успела пожить.
   - Ах, вот как, - мигом сделавшись серьезным,  протянул  полковник.  -
Ну, сказывай, что ли. То-то же я смотрю, что  на  тебе  как  будто  лица
нет... Говори,  Федор  Дементьевич,  да  только  по  делу:  не  люблю  я
реверансов твоих светских, не приучен.
   Он уселся в покойное кресло и принялся не спеша  набивать  чудовищных
размеров трубку с затейливо  изогнутым  мундштуком,  изредка  бросая  на
Федора Дементьевича заинтересованные взгляды. Бухвостов некоторое  время
мялся, не зная, с чего начать и как подойти  к  этому  деликатному  делу
(шутка ли - измена государю и  отечеству!),  а  потом  махнул  рукой  на
дипломатию и выложил  все  как  есть:  про  княжну,  про  француза,  про
анонимные письма, про княгиню Зеленскую с ее никчемным  супругом  и  про
флигель-адъютанта Стеблова, который сейчас,  наверное,  уже  стучался  в
запертые ворота вязмитиновской усадьбы.
   Когда  он  закончил,  полковник  Шелепов  долго   молчал,   задумчиво
посасывая мундштук своей трубки и выпуская дым тоненькими  струйками  из
уголка рта. Глаза его были полузакрыты; казалось, что он задремал.
   - Ну, и чего ты от меня хочешь? - спросил он  негромко,  не  поднимая
глаз, в тот самый момент, когда граф уже решил было, что ответа вовсе не
последует.
   Федор Дементьевич в великом затруднении подергал себя за кончик носа,
скосил глаза к переносице, с неловкостью откашлялся и сказал:
   - Это, друг мой, тебе виднее. Нельзя,  чтобы  сей  паркетный  стратег
жизнь девушке испортил. Как хочешь суди,  что  хочешь  говори,  а  этого
нельзя. Нельзя, нельзя и нельзя! Костьми лягу, сам на дорогу с  кистенем
пойду... На дуэль его вызову, петуха этого петербургского!  -  взвизгнул
он неожиданно фальцетом и, застеснявшись, умолк.
   - Ну-ну, - с легким недоумением в голосе сказал Шелепов и  наконец-то
открыл глаза. Глаза у него были серьезные, без единой смешинки. -  Горяч
ты, братец, не по годам. То-то будет потеха для всей округи, когда ты  с
кавалергардом стреляться-то пойдешь! Ты понимаешь ли, на какое дело меня
подбиваешь? Ты говоришь: дело благое, честное. А  Стеблов  твой  скажет:
измена, на кол его, старого пса! На мыло его, мерина сивого...  А?  Как,
говоришь, девицы-то фамилия?
   - Да ты не пьян ли часом? - вскипел Федор Дементьевич. -  Вязмитинова
ей фамилия, Мария Андреевна, князя Александра Николаевича родная внучка!
Вяз-ми-ти-но-ва! -  прокричал  он  по  складам.  -  Ты  понял  ли  меня?
Вязмитинова! А ты мне про измену толкуешь! Вот уж, воистину, старый пес.
Как раз на мыло тебе и дорога, да и то сказать, какое из тебя мыло? Так,
вонь одна...
   Старого князя Петр Львович знал прекрасно, помнил  крепко  и  почитал
едва ли не наравне с Суворовым,  поскольку  именно  под  началом  майора
Вязмитинова  заслужил  свой  первый  солдатский  крест.  Было  это   под
Измаилом, где Федор Дементьевич служил в чине поручика, а  Петр  Львович
числился корнетом.  Поэтому  он  нисколько  не  оскорбился  ругательными
речами графа Бухвостова, а лишь тяжело вздохнул.
   - Александра Николаевича кровь, - сказал он задумчиво. - Да ты уверен
ли, что она чиста? Она ведь даже не дочь ему - внучка...
   - А ты? - сердито спросил Федор Дементьевич. - Ты не уверен?
   - Да нет, кой черт!  -  воскликнул  вдруг  полковник.  -  Это  отрава
какая-то в мозгах, ей-богу! Что за времена настали, скажи ты мне,  Федор
Дементьевич! Приедет ряженый с золотой шпажкой, наговорит с три  короба,
а ты сиди и думай, как быть: по совести или так, как начальство велит...
Баста! - Он грохнул по столу  пудовым,  поросшим  серебристыми  волосами
кулачищем, перевернув свою рюмку и разлив водку по скатерти. - Сроду я с
женщинами не воевал, и драгуны мои с  женщинами  воевать  не  станут!  В
солдаты пойду, в каторгу, в Сибирь!.. Не  позволю,  трам-тарарам,  честь
генерала Александра Николаевича пятнать!
   - Ну, до Сибири-то дело, положим, не дойдет, - негромко заметил  граф
Бухвостов, вертя в пальцах свою рюмку, которую  он  успел  подхватить  в
самый последний момент. - Княжна чиста, даю тебе в том  мое  слово.  Она
едет к Кутузову просить покровительства и защиты, и это покровительство,
я верю, будет ей оказано. Так что нечего кулаками-то махать. Видишь, что
ты наделал? Чисто дитя, а еще полковник...
   - Оно и лучше - без Сибири-то,  -  неожиданно  мирно  и  тихо  сказал
Шелепов. - Староват я уже кайлом-то махать. Да и ты, чай, туда не больно
рвешься. Хотя места там, сказывают, исключительной красоты.
   - Тьфу на тебя, - сказал Федор Дементьевич. Он хотел добавить  что-то
еще, но тут дверь распахнулась, и на пороге, щелкнув  каблуками,  возник
полковничий денщик Соломатин. Он замер на пороге, вытянувшись во  фрунт,
как на смотру. Физиономия у него при этом была какая-то растерянная, что
заметно дисгармонировало с его молодецкой выправкой. Несоответствие  это
было столь велико, что Петр  Ильич  нахмурился  и,  не  донеся  горлышка
графина  до  своей  рюмки,  которую  он  как  раз  собирался  наполнить,
проворчал:
   - Что это с тобой, братец? Аршин проглотил?
   - Виноват, господин полковник, -  сказал  денщик,  совершая  какие-то
странные движения глазами, очень  похожие  на  некие  условные  сигналы,
разобрать смысл которых, впрочем, не представлялось возможным. -  Тут  к
вашему высокоблагородию...
   Договорить он не успел,  поскольку  позади  него  раздались  быстрые,
решительные шаги, сопровождаемые отрывистым звяканьем шпор, чья-то  рука
бесцеремонно смела его в сторону, и в дверном  проеме  мелькнули  хорошо
знакомые Федору Дементьевичу золотые аксельбанты,  ордена  и  аккуратные
бакенбарды  флигель-адъютанта  Стеблова.  Добрейший  Федор   Дементьевич
мгновенно понял, что час расплаты наступил,  и,  схвативши  лежавшую  на
диване газету, поспешно прикрылся ею.
   - Господин полковник, - с порога решительно начал Стеблов,  -  именем
государя императора я  требую  вашего  решительного  содействия.  Велите
срочно  посадить  в  седла  десяток...  нет,  два  десятка  драгун.  Нам
необходимо выступить в течение ближайшего часа...
   - Виноват,  милостивый  государь,  -  раскатисто  отозвался  Шелепов,
нисколько не смущенный этим бешеным напором. - Прежде чем я подниму полк
по тревоге, чего вы, как видно, надеетесь от меня добиться, мне хотелось
бы для начала узнать, с кем я имею честь беседовать. После этого я  льщу
себя надеждою получить разъяснения по поводу вашего странного поведения.
Вы врываетесь ко мне  домой  даже  без  доклада  и  с  порога  начинаете
распоряжаться, словно я служу под вашим началом. А между тем я  даже  не
имею чести знать вас. Вы уж не обессудьте,  батенька,  но  я  -  человек
старой закалки и привык к соблюдению некоторого порядка. Я  -  полковник
Шелепов, что вам, похоже, хорошо известно. А вы...
   Федор  Дементьевич  заметил,  что  держит  газету  вверх  ногами,  но
перевернуть ее не осмелился. "Старею, - подумал он. - Таков ли я был под
Измаилом?"
   Граф Стеблов с видимым усилием подавил  раздражение  и  представился.
Полковник  Шелепов  учтиво  поклонился  и  предложил  гостю  присесть  и
спокойно изложить свое дело.
   - Спешка, милостивый государь, - сказал он, - нужна при  ловле  блох.
Если же вы действуете именем государя, то тут надлежит все  как  следует
взвесить и лишь после этого предпринимать решительные  шаги.  Итак,  что
стряслось? Надеюсь, вы не хотите меня уверить, что к городу приближается
колонна французской конницы? А кстати, не желаете ли  водочки?  Водка  у
меня отменная, и огурчики - первый сорт. Покойный генералиссимус Суворов
очень уважал водочку под соленые огурцы, это вам кто угодно скажет.
   - При всем своем уважении к вам, полковник,  я  не  имею  возможности
пить с вами водку, - резко возразил Стеблов, бросаясь  в  кресло.  -  Во
всяком случае, не  теперь,  когда  у  меня  имеется  дело,  не  терпящее
отлагательств.
   - А я, с вашего позволения, выпью, - миролюбиво  сказал  Петр  Ильич,
наполняя свою рюмку. Он покосился в сторону газеты, за которой скрывался
до сих пор не замеченный флигель-адъютантом Федор Дементьевич, но ничего
ему не сказал, ограничившись лишь тем, что незаметно усмехнулся в усы. -
У меня, любезный граф, никаких спешных дел не  имеется...  -  Он  залпом
выпил водку, крякнул и  закусил  огурчиком.  -  Итак,  -  продолжал  он,
аппетитно жуя, - каковы новости из Петербурга?
   - Вы меня удивляете,  полковник,  -  сдерживаясь  из  последних  сил,
проговорил Стеблов. - Какие новости? Я говорю вам, что  у  меня  спешное
дело государственной важности, а вы упорно делаете вид, будто я заглянул
к вам со светским визитом. Должен с прискорбием отметить,  что  все  это
начинает сильно напоминать мне заговор. Одно официальное лицо  покрывает
бежавшего  государева  преступника,  а  другое  угощает  меня   солеными
огурцами, в то время как нужно спешно снаряжать погоню!
   - Вот как? -  очень  натурально  удивился  Шелепов.  -  Простите  мое
любопытство, граф, но кто он, этот негодяй, который покрывает  бежавшего
преступника?
   Развернутая  газета  в  углу  дивана  легонько  вздрогнула.   Стеблов
по-прежнему ничего не замечал.
   - Это граф Бухвостов,  -  сказал  он.  -  Кстати,  я  просил  бы  вас
отправить на дом к графу конвой. Его необходимо арестовать  и  допросить
по делу, которое я расследую.
   - И что же это за дело? - продолжая со скрытой  усмешкой  поглядывать
на газету, поинтересовался полковник.
   - Дело о государственной измене, - железным голосом ответил  Стеблов.
- Княжна Мария Андреевна Вязмитинова, подозреваемая мною в пособничестве
французам, нынче  утром  бежала  в  неизвестном  направлении  при  явном
содействии графа Бухвостова, который скрыл от меня сей факт.
   - Ай-яй-яй! - воскликнул Шелепов. - Каков мерзавец! Нет, кто  бы  мог
подумать! Но  вы  уверены,  что  так  уж  необходимо  его  арестовывать?
Все-таки пожилой, уважаемый человек...
   - Пожилой преступник! - окончательно выйдя из себя, закричал Стеблов.
- Уважаемый обманщик! Облеченный доверием дворянства государев изменник!
   Газета медленно опустилась, и Петр Ильич Шелепов неожиданно для  себя
увидел над ее верхним краем молодые, яркие и очень сердитые глаза  юного
поручика, который при штурме Измаила с горсткой  храбрецов  вскарабкался
на  стену  и  в  кровавой  рукопашной  собственноручно   заколол   своей
офицерской  шпагой  двенадцать  янычар.  Добрейший   Федор   Дементьевич
медленно скомкал злосчастную газету и медленно, очень медленно встал  во
весь свой небольшой рост. От неожиданности Стеблов заметно  вздрогнул  и
замолчал на полуслове.
   -  Лет  двадцать  назад,  -  холодно  и.  раздельно  проговорил  граф
Бухвостов, - за такие слова  я  отхлестал  бы  вас  по  щекам,  а  потом
пригласил  прогуляться  за  город  и  проткнул  насквозь.  -  Руки   его
продолжали  мять  и  комкать   газету,   и   полковник   Шелепов   вдруг
преисполнился очень  неприятной  уверенности,  что  эта  газета  вот-вот
полетит в физиономию флигель-адъютанта. - Я и сейчас еще, между  прочим,
могу...
   - Ну-ну, господа, - поспешно вмешался полковник, -  что  это  вы  тут
затеяли? Успокойтесь, Федор Дементьевич, не то как бы вас  кондратий  не
хватил. Что  вы,  ей-богу,  как  маленький!  Граф,  -  повернулся  он  к
Стеблову, - при всем моем уважении к высокой... гм... миссии, которую вы
здесь  выполняете,  и  ни  в  коей  мере  не  одобряя  горячности  моего
старинного приятеля Федора Дементьевича Бухвостова, я  все  же  вынужден
вам заметить, что в его словах есть некоторая доля правоты. Вы не должны
оскорблять столь пожилого, заслуженного и уважаемого всеми человека, как
Федор Дементьевич. Он мой друг, а вы поносите его в моем  доме,  обвиняя
во  всех  смертных  грехах  без  малейших  к  тому  оснований.  За  это,
милостивый государь, и впрямь можно удостоиться вызова,  хотя  бы  и  от
меня. Извольте немедля извиниться, иначе это дело  кончится  черт  знает
чем!
   Стеблов  вскочил,  словно  его  ткнули  снизу  шилом,  и  затравленно
огляделся, переводя дикий взгляд с  полковника  на  графа  Бухвостова  и
обратно. У него был вид человека, который внезапно удостоверился в своих
самых худших предположениях.
   - Заговор! - почти шепотом ахнул он. - Так и есть, заговор!
   - Сударь, - тоже вставая и выпрямляясь во весь  свой  огромный  рост,
внушительно проговорил полковник Шелепов, -  я  настоятельно  рекомендую
вам успокоиться и понять, наконец, что никакого заговора, о  котором  вы
столь настойчиво толкуете, нет и быть не может. Есть  лишь  оскорбление,
которое  вы,  находясь  в  расстроенных  чувствах,  нанесли   уважаемому
человеку, каковой едва ли не втрое  старше  вас  и  по  возрасту,  и  по
заслугам перед отечеством. О себе я не говорю, я понимаю, что на  службе
всякое бывает, и  готов  отнести  ваши  обидные  слова  на  счет  вашего
искреннего радения о пользе государства Российского. Посему,  ежели  вам
будет благоугодно принести свои извинения графу Бухвостову, они, как мне
кажется, будут охотно приняты, после чего мы сможем,  наконец,  спокойно
поговорить о деле и сообща решить, что  следует  предпринять  для  того,
чтобы дело оное завершилось должным образом.
   Наступила тягостная пауза. Было простым  глазом  видно,  как  Стеблов
борется с владевшим им раздражением.  Его  можно  было  понять:  он  был
уверен, что его блестящий кавалергардский мундир  и  широкие  полномочия
поставят его в этом захолустном городишке едва ли не вровень с  господом
богом. Вместо этого его вторые сутки подряд водили за  нос  и  при  этом
неустанно  учили  хорошим  манерам,  которыми  он  в  спешке  и  гордыне
совершенно пренебрег. Поджав губы и побледнев  лицом,  голосом  сухим  и
бесцветным он произнес скупые слова  извинения,  старательно  глядя  при
этом мимо Федора Дементьевича. Извинения, как и  предсказывал  полковник
Шелепов, были с  охотою  приняты,  после  чего  блестящего  кавалергарда
заставили-таки выпить водки. В процессе угощения Федор Дементьевич, весь
боевой пыл которого  давно  уже  прошел,  горячо  и  многословно  уверил
Стеблова, что не имел к побегу княжны ни малейшего отношения и что побег
этот, вероятнее всего, побегом вовсе не является. Стеблов, выслушав его,
поморщился с явным  сомнением,  но  ничего  не  ответил  и  обратился  к
полковнику, требуя все-таки снарядить погоню.  Шелепов,  не  имея  права
отказать, выразил готовность немедля, то есть завтра же с утра,  выслать
по  следам  исчезнувшей  княжны  отряд  под  командованием  расторопного
молодого офицера, который примет все меры к скорейшему  отысканию  Марии
Андреевны Вязмитиновой.
   Граф Стеблов поблагодарил его за содействие, но внес свои  коррективы
в предложенный полковником план, а именно заявил, что выступление отряда
должно состояться не завтра, а самое позднее через два часа, а еще лучше
- через час, и что,  помимо  расторопного  молодого  офицера,  в  погоню
отправится он сам, граф Алексей Иванович  Стеблов,  поскольку  дело  сие
поручено государем лично ему, и он не успокоится,  пока  собственноручно
не доведет упомянутое дело до успешного завершения.
   Возразить было нечего, и Шелепов незаметно для  графа  сделал  Федору
Дементьевичу большие глаза и сокрушенно развел руками: ничего,  мол,  не
попишешь.
   Отряд, состоявший из  полутора  десятков  верховых  драгун,  молодого
поручика Жарова и санного возка, в котором ехал закутанный в  шубу  граф
Стеблов, выступил из города  спустя  три  с  половиной  часа,  то  есть,
фактически, на ночь глядя.  Поручик  Жаров  перед  отъездом  был  вызван
полковым  командиром  и  имел  с  ним   непродолжительную,   но   весьма
содержательную и любопытную беседу, в  ходе  которой  полковник  Шелепов
подробно проинструктировал его по поводу того, что ему, поручику Жарову,
надлежит делать, а чего, напротив, следует всеми силами избегать.  Выйдя
от полковника,  поручик  имел  несколько  озадаченный  и  вместе  с  тем
загадочный вид, а по  губам  его  то  и  дело  пробегала  неопределенная
улыбка.
   С  наступлением  темноты  отряд,  несмотря  на  неудовольствие  графа
Стеблова, остановился на ночлег в деревне, расположенной всего в  десяти
верстах от города. От старосты были получены верные сведения, что экипаж
княжны Вязмитин