.  А  он,  Виктор
Лакассань, капитан  гвардии,  личный  порученец  Мюрата  и  персональный
кошмар пана Кшиштофа Огинского,  внезапно  почувствовал  себя  маленькой
глупой мышью, угодившей в мягкие лапы, оснащенные острыми,  как  бритвы,
кривыми когтями...
   - Мне кажется, вы совершили ошибку, - глядя ему прямо в  лицо  опасно
расширившимися глазами, сказала княжна, - потеряв вот это.
   С этими словами она вынула из рукава и бросила  на  колени  Лакассаню
какой-то продолговатый и  узкий  металлический  предмет.  Француз  сумел
сохранить видимое спокойствие, хотя с первого же взгляда  узнал  обломок
своей рапиры - обломок, который он не сумел найти  в  сарае  и  который,
судя по  всему,  посчастливилось  обнаружить  княжне.  Да,  подумал  он,
Огинский был прав, это пантера. А я-то, дурак,  считал,  что  он  просто
трус и бездарь... Черт меня подери!
   - Что ж, - медленно сказал он, -  вы  меня  поймали.  Но  должен  вам
сказать, что вы представляете себе мое  поведение  в  каком-то  странном
свете. Все было совсем не так, как вы себе вообразили, поверьте...
   - Я не говорила вам, как я все это себе вообразила, -  сухо  заметила
княжна. - Честно говоря, я теряюсь в догадках и желала бы выслушать  то,
что вы можете, но почему-то не хотите мне сказать.
   Отлично, подумал Лакассань. Девчонка выигрывает у меня очко за очком,
а я только и делаю, что бестолково барахтаюсь, все больше запутываясь  в
сетях, которые сам же и расставил. Проклятье! Это  все  потому,  что  ее
просто невозможно воспринимать всерьез...
   - Вы правы, - сказал он, - я многое от вас скрыл, не желая лишний раз
беспокоить вас по пустякам. Там, у реки, действительно была  драка.  Эти
двое мерзавцев, опасаясь,  что  вы  расскажете  об  их  предосудительном
поступке князю Зеленскому, задумали избавиться от  вас  и  бежать,  куда
глаза глядят. Поскольку с вами был я, они решили начать именно  с  меня,
но тут им не повезло: совершенно случайно  я  подслушал  их  разговор  и
сумел задать негодяям хорошую трепку, после чего дал им слово, что  если
они не откажутся от своих  планов,  то  дело  не  ограничится  разбитыми
носами. Сегодня я закончил свои дела раньше, чем намеревался, и позволил
себе смелость зайти за вами к Зеленским. Мне открыл этот  тип  с  наглой
физиономией - Прохор, кажется. Не говоря  ни  слова,  он  увлек  меня  в
сарай, где нас уже поджидал второй бандит. Вдвоем они напали на меня,  и
мне ничего не оставалось, как убить обоих на месте.
   - Если все было так, как вы говорите, то почему вы не остались, чтобы
рассказать обо всем хозяевам? - спросила княжна.
   - Я француз, - напомнил Лакассань. - Я испугался, что меня убьют,  не
дав раскрыть рта, и вылез в окно. Вот и вся история.
   - Странная история, - заметила  княжна,  и  Лакассань  испытал  почти
непреодолимое желание схватить ее за шею и душить до тех пор,  пока  она
не перестанет не только говорить, но и дышать.
   Возможно, подумал он, это было бы наилучшим выходом из положения.  Он
всегда знал, что она умна, но она оказалась слишком умной. И она слишком
много знает. Слишком много знает,  слишком  многое  замечает  и  слишком
хорошо умеет делать выводы из своих наблюдений. А он еще учил  ее  жить!
Боже, какая святая простота!
   Словно прочтя его  мысли,  княжна  вдруг  выпростала  из-под  накидки
пистолет и навела его на Лакассаня.
   - Что-то  заставляет  меня  сомневаться  в  правдивости  ваших  слов,
сударь, -  сказала  она.  -  Вы  слишком  много  лжете,  чтобы  я  могла
продолжать доверять вам. Этот пистолет заряжен на тот случай,  если  вам
или кому бы то ни было еще вдруг захочется меня убить. В последнее время
такое желание почему-то возникало  у  многих  людей,  поэтому  теперь  я
постоянно вожу с собой оружие, и поверьте моему слову, сударь:  я  сумею
им воспользоваться.
   - О, господи, принцесса! - воскликнул Лакассань с широкой улыбкой.  -
За кого вы меня принимаете? Что за странные фантазии? Вы что же,  всегда
убиваете тех, кто сказал вам не правду? Наш мир построен на лжи, а ложь,
в которой вы обвиняете меня, была, можно сказать, ложью во спасение. Вы,
кажется, вообразили себе, будто рядом с вами  поселился  некий  кровавый
монстр, который ждет только удобного момента, чтобы вонзить в вас клыки.
Но это же сущая чепуха! Если я кого-то убил, то  лишь  для  того,  чтобы
защитить вас и ваше доброе имя, и если  я  лгал,  то  исключительно  для
того, чтобы не беспокоить вас лишний раз по  пустякам.  Поверьте,  я  не
ждал и не жду за это благодарности, но и предполагать,  что  вы  станете
тыкать в меня пистолетом, я тоже никак не мог. Прошу  вас,  уберите  эту
штуку, у меня от ее вида мурашки бегают по всему телу... Ведь она  может
выстрелить!
   - Может, - согласилась княжна, не убирая,  впрочем,  пистолета.  -  Я
ценю вашу заботу,  Эжен,  и  благодарна  вам  за  нее.  Это  не  формула
вежливости, я действительно благодарна вам  за  все,  что  вы  для  меня
сделали. Но дело зашло уже слишком далеко. Вы, должно быть, знаете,  что
говорят про нас с вами в городе. Это оскорбительно, и вы тут  ничего  не
можете поделать - перебить всех городских сплетников не  под  силу  даже
вам. Единственное, что вы можете сделать для  сохранения  моего  доброго
имени, - это как можно скорее покинуть мой дом.
   Она потянула за шелковый шнурок, и снаружи послышался  голос  кучера,
который кричал на лошадей,  останавливая  их.  Карета  замедлила  ход  и
замерла на месте. Бросив  взгляд  в  окно,  Лакассань  увидел,  что  они
остановились недалеко от городской заставы.
   - Если вам нужны  деньги,  я  с  удовольствием  ссужу,  -  продолжала
княжна. - Думаю, вам лучше поселиться в гостинице, а то и вовсе покинуть
город. Дайте мне знать, когда где-нибудь устроитесь,  и  я  перешлю  вам
ваши вещи. Мне жаль, что так получилось, и я хочу, чтобы вы поняли: дело
не в сплетнях. Вернее, не только в них. Вы сказали, что наш мир построен
на лжи. Я этому не верю, не хочу верить. И я  больше  не  могу  доверять
вам, Эжен. Выходите из кареты.
   Голос ее по-прежнему оставался голосом шестнадцатилетней  девушки,  и
Лакассань без труда различал в  нем  нотки  растерянности  и  обиды,  но
направленный  ему  в  живот  пистолет  служил  отличным   подтверждением
серьезности  намерений  княжны.   Француз   печально   улыбнулся   Марии
Андреевне, отвесил иронический полупоклон и, распахнув дверцу, выпрыгнул
из кареты, не забыв прихватить лежавший рядом с ним на  сиденье  обломок
рапиры. Это была улика, оставлять которую в чужих руках было  бы  верхом
беспечности. Судя по поведению княжны, выдавать Лакассаня властям она не
собиралась, решив ограничиться его  изгнанием  из  своего  дома,  но  ее
намерения могли еще сто раз перемениться, да и власти, к которым она  не
хотела обращаться, могли обратиться к ней сами.
   Стоя на краю глубокой непрозрачной лужи  и  глядя  вслед  удалявшейся
карете, Лакассань неопределенно улыбался. Завидев извозчика,  он  махнул
ему рукой, сел в пролетку  и  отправился  в  трактир,  чтобы  снять  там
комнату.
 
Глава 10 
 
   В городе был еще одни человек, для  которого  не  составило  никакого
труда  догадаться,  кто  так  круто  обошелся  с  двумя  лакеями   князя
Зеленского. Человеком этим был, разумеется, пан Кшиштоф Огинский,  мигом
смекнувший, чьих рук это дело. Известие о кровавом  двойном  убийстве  в
доме Зеленских встревожило пана Кшиштофа: оно  означало,  что  Лакассань
перешел к решительным действиям. Француз рубил концы, убирая свидетелей,
а пан Кшиштоф, хорошо изучивший  своего  напарника,  знал,  что  тот  не
привык останавливаться  на  полпути.  Похоже  было  на  то,  что  угроза
Лакассаня  расправиться  со  своим  строптивым  подопечным  близилась  к
исполнению.
   Предвидя подобный  поворот  событий,  пан  Кшиштоф  принял  некоторые
контрмеры. Написанное им в трактире письмо было уже в пути,  но  теперь,
когда события вдруг начали развиваться  столь  стремительно  и  кроваво,
Огинский начал нервничать: расстояния в России были  огромны,  почта  во
все времена работала далеко не лучшим образом, а времени, судя по всему,
осталось очень мало. Возможно, его не осталось совсем,  и  пан  Кшиштоф,
который провел в городе уже  более  месяца,  совершенно  не  нуждаясь  в
оружии, в срочном порядке купил пару пистолетов, а. также пороху, пуль и
всего прочего, без чего пистолет превращается в бесполезное украшение.
   Впрочем, в неожиданной  активности  Лакассаня  были  и  свои  хорошие
стороны.  Активность  эта  помогла  пану   Кшиштофу   принять   решение,
касавшееся его собственных дальнейших планов. До сих пор  он  колебался,
не зная толком, принять ли ему предложение княгини Зеленской или  бежать
отсюда со всех ног, удовлетворившись  тем,  что  уже  было  получено  от
Аграфены Антоновны в качестве задатка.  Перспектива  припасть  к  такому
обильному  источнику  жизненных  благ,  как  состояние  княжеского  рода
Вязмитиновых, выглядела столь же сомнительной,  сколь  и  заманчивой,  а
цена, которую предстояло  заплатить  за  эту  призрачную  возможность  -
женитьба на  Оленьке  Зеленской,  -  казалась  пану  Кшиштофу  непомерно
высокой. Однако альтернатива,  заключавшаяся  в  возвращении  под  крыло
маршала Мюрата в компании с Лакассанем, теперь прельщала Огинского менее
чем когда бы то ни было.
   Наполеон уже месяц сидел в Москве, ничего не предпринимая, в то время
как русская армия весьма успешно пряталась от него, укрепляясь с  каждым
днем.  Наполеон  предложил  переговоры  о  мире;  Кутузов   отверг   это
предложение. Обостренным чутьем человека, чья  жизнь  всегда  во  многом
зависела от умения заранее предугадать, в какую  сторону  подует  ветер,
пан Кшиштоф начинал понимать, что чаши весов пришли в движение. В  войне
наступал перелом, и Огинскому вовсе не хотелось вновь принять участие  в
боевых действиях,  особенно  на  стороне  слабейшего.  Миллионная  армия
Наполеона таяла на бескрайних  просторах  России,  как  кусок  сахара  в
кружке с кипятком. Пан Кшиштоф заранее предвидел, какие безумно  опасные
поручения ждут его в случае возвращения к Мюрату,  и  такая  перспектива
вовсе ему не улыбалась.
   Задуманная княгиней Зеленской афера тоже была опасна,  но  здесь,  по
крайней  мере,  было  ради  чего  рисковать.  Состояние   княжны   Марии
исчислялось миллионами. Правда, и претендентов на этот жирный кусок было
предостаточно, но с ними пан Кшиштоф рассчитывал  справиться.  При  всей
своей неуемной жадности, подлости и  коварстве  княгиня  Зеленская  была
просто жирной глупой бабой, провинциалкой, никогда  не  имевшей  дела  с
настоящим противником. Если бы не это, она никогда не обратилась  бы  за
помощью к пану Кшиштофу. О, мечтала она  о  многом!  Сначала  опека  над
княжной, затем ее смерть от несчастного случая, затем  еще  какая-нибудь
роковая случайность, которая будет стоить жизни ее мужу... Наверняка для
самого пана Кшиштофа княгиня готовила что-нибудь в этом же роде, но  тут
она просчиталась: Огинский самым серьезным образом намеревался опередить
ее.
   Взвесив  все  "за"  и  "против",  пан  Кшиштоф  принял  окончательное
решение: к Мюрату он не вернется. Ни за что. Никогда. Там,  в  сожженной
дотла Москве, его не поджидало ничего, кроме новых невзгод,  опасностей,
поражения и смерти. Нужно было  устраивать  свою  собственную  жизнь,  и
единственной помехой на этом  пути  для  Огинского  был  Лакассань.  Пан
Кшиштоф проклинал медлительность  почты  и  молился  о  том,  чтобы  все
сложилось удачно.
   Вечером того дня, когда произошло убийство в доме Зеленских, Огинский
направился к княгине с визитом. Князя Аполлона Игнатьевича он не застал:
тот третий день находился в деревне. "Занимается хозяйством", -  сказала
княгиня. "Прячется от кредиторов", - мысленно перевел  пан  Кшиштоф,  но
вслух этого говорить не стал. Как бы то ни  было,  князь  его  более  не
интересовал - в его планах этот ничтожный человек не играл никакой роли.
   Отправляясь к Зеленским, пан Кшиштоф предполагал,  что  застанет  все
семейство в состоянии, близком к истерике,  и  был  несказанно  удивлен,
обнаружив полное спокойствие там, где ожидал слез, воплей и  бестолковой
паники. Кровавая новость живо обсуждалась княгиней и ее дочерьми, но вот
именно как интересная и выходящая из ряда ординарных событий новость,  а
не как что-то страшное или, упаси,  боже,  опасное  для  их  драгоценных
персон. Эти курицы, как про себя именовал пан Кшиштоф Аграфену Антоновну
и ее дочерей, пребывали в блаженной уверенности, что  гибель  их  лакеев
явилась результатом обыкновенной драки между ними, и переживали  лишь  о
том, что теперь городские сплетники станут  трепать  их  доброе  имя  на
каждом углу.
   Пан  Кшиштоф  в  отменно  учтивых  выражениях  выразил   дамам   свое
сочувствие по поводу  прискорбного  происшествия,  внимательно  выслушал
излишне подробный и явно приукрашенный рассказ о том, как  это  было,  с
отвращением выпил чашку бледного, как щеки старой девы,  чая  и  немного
полюбезничал с княжной Ольгой Аполлоновной. Аграфена Антоновна при  этом
наблюдала за ними с теплой  материнской  улыбкой,  казавшейся  такой  же
фальшивой, как и во множестве отпечатанные казначейством Франции русские
деньги; что же до княжон Елизаветы и  Людмилы,  то  последние  прожигали
свою удачливую сестрицу взглядами, полными такой черной зависти и  такой
лютой злобы, что пан Кшиштоф начал  всерьез  опасаться  за  жизнь  своей
нареченной. Ловя эти взгляды, которые обжигали,  как  кислота,  он  живо
представил себе все прелести будущей семейной жизни и поклялся  страшной
клятвой, что брак его, если даже и состоится, не продлится более месяца.
   После чая Аграфена Антоновна без лишних церемоний удалила дочерей  из
гостиной. Ольга Аполлоновна попыталась было  возражать  -  ей,  судя  по
всему, льстила непривычная для нее  роль  невесты,  -  но  княгиня  была
непреклонна, и суженая пана Кшиштофа, одарив его на прощание  кокетливым
взглядом, вслед  за  сестрами  покинула  комнату.  В  течение  какого-то
времени было слышно, как все трое дружно топают и  негромко,  но  злобно
переругиваются в коридоре,  затем  где-то  в  глубине  дома  с  пушечным
грохотом захлопнулась дверь, и сделалось тихо.
   Аграфена Антоновна весьма откровенно перевела дух и,  согнав  с  лица
фальшивую приторную улыбку, деловито осведомилась у пана Кшиштофа, с чем
он пожаловал.
   - Помилуйте, княгиня, - подкручивая ус, самым любезным тоном  отвечал
пан Кшиштоф, - вы меня удивляете! Когда в вашем  доме  происходят  такие
события, разве могу я оставаться в  стороне!  Ведь  вам  могла  угрожать
опасность!
   - Это ты дочерям моим рассказывай, - сказала княгиня, - а мне пыль  в
глаза пускать ни к чему. Какая еще опасность, батюшка? Кабы кто-то хотел
меня зарезать, так уж, верно, зарезал бы. Уж как-нибудь, наверное, можно
меня-то от лакея отличить! Забудь ты про это. Скажи лучше,  каковы  наши
дела? Разговор-то наш помнишь ли?
   - Это насчет репутации? - с невинным видом глядя в  потолок,  спросил
пан Кшиштоф.
   -  Именно.  Ты  делаешь  ли  что-нибудь,  или   только   по   кабакам
пьянствуешь, золото мое пропиваешь? Слышала я, как  ты  с  шампанским-то
гуляешь! Ты, конечно, гусар, тебе кутить сам бог велел, да только о деле
забывать не надо бы.
   - Право, сударыня, ваш тон  оставляет  желать  лучшего,  -  осторожно
обиделся пан Кшиштоф. - А между тем  я  не  теряю  времени  даром.  Мною
предприняты определенные шаги в  этом  направлении,  распространяться  о
которых я полагаю преждевременным. Смею вас уверить, что шаги эти должны
в самом скором времени возыметь весьма ощутимый эффект...
   -  Это,  душа  моя,  все  пустые  слова,  -  махнула  рукой  Аграфена
Антоновна. - Шаги какие-то, эффекты... Мне  не  эффекты  твои  нужны,  а
дело. Дело, понимаешь? Время-то идет, а дела наши чем дальше, тем  хуже.
На днях снова кредитор являлся, судом грозил... Бухвостов граф давеча на
улице встретил, так, поверишь ли, едва кивнул, будто  я  не  княгиня,  а
нищебродка приблудная. Чую я, не будет нам от него добра.
   Пан Кшиштоф порылся в кармане,  вынул  сигару  и  осторожно  понюхал,
проведя ею у себя под носом.
   - В ваших словах есть резон, сударыня, - сказал он, - но как же быть?
Между нами, я не вижу способа повлиять на графа  Бухвостова.  Говоря  по
совести, он представляется мне непреодолимым препятствием  в  задуманном
вами предприятии.
   - Мною? - переспросила княгиня тоном,  который  не  предвещал  ничего
хорошего. - Мною, значит? А ты, выходит, и знать ничего не  знаешь?  Это
как же понимать, сударь мой? На попятную, что ли? Ты, батюшка,  со  мной
не шути, эти шутки тебя до  добра  не  доведут.  Я  ведь  к  тебе  давно
приглядываюсь. Это еще проверить надобно, каков ты есть поручик.  Что-то
ты не особенно в свой полк торопишься, герой бородинский!
   Пан Кшиштоф помолчал, делая вид, что занят раскуриванием сигары.  Тон
княгини и, в особенности,  ее  последние  слова  заставили  его  всерьез
задуматься.
   Похоже было на то, что княгиня готова была  прочно  вцепиться  ему  в
глотку.
   - Мадам, - осторожно начал он, деликатно выпуская дым в  сторонку,  -
вы как-то превратно истолковываете мои слова. Я лишь  заметил  вам,  что
граф Бухвостов - серьезный противник и что  я  не  вижу,  каким  оружием
можно с ним бороться. Я вовсе не отказываюсь от  сотрудничества,  мадам,
но, согласитесь, сотрудничество предполагает взаимную  выгоду.  Если  же
это дело с опекунством сорвется, то выгоды для себя я не вижу.  Ну,  вот
хоть убейте, не вижу!
   - А для меня,  значит,  видишь,  -  саркастически  вставила  Аграфена
Антоновна. - Я, выходит, только о том и пекусь, чтобы дочку  пристроить.
Ты у нас, значит, шибко выгодная  партия  для  княжны...  Так,  что  ли,
по-твоему? Так вот, голубчик ты мой, что я тебе скажу. Я  тебя  насквозь
вижу и, кабы не нужда, на порог бы тебя не пустила, а не то что в зятья.
У нас с тобой в этом деле один интерес - деньги. И  тут  уж  либо  мы  с
тобой пойдем до самого что ни на есть конца,  либо  уж  сразу  в  петлю.
Бухвостов нам мешает? Так он и станет мешать, покуда жив...
   Тут  она  оборвала  свою  речь  и  выжидательно  уставилась  на  пана
Кшиштофа. Огинский окутался густым облаком сигарного дыма и  закашлялся,
чтобы выиграть время. Слова были сказаны, и долго гадать об их  истинном
значении не приходилось. Пан Кшиштоф даже несколько растерялся от такого
нежданного напора: он никак не мог предполагать, что ему вот так,  почти
в лоб, предложат убить человека.
   - Было  бы  очень  грустно  потерять  нашего  дорогого  графа,  -  не
дождавшись ответа, добавила княгиня, - но не  стану  скрывать,  что  его
кончина пришлась бы весьма кстати в нашем  с  тобой,  поручик,  нелегком
положении.
   - Да, - несколько придя в себя, промямлил пан Кшиштоф, - положение  у
нас незавидное и требующее каких-то радикальных мер. Боюсь,  мадам,  что
вы правы от начала и  до  конца.  Я  должен  подумать.  Найти  человека,
который согласился бы нам помочь, не так просто. К тому  же,  для  этого
потребуются деньги, и деньги немалые...
   - Ни слова о деньгах, - перебила его княгиня. - Устала я, батюшка, от
тебя о деньгах слышать, ей-богу, устала. Деньги нам тут не  понадобятся,
поверь моему слову.
   - Это почему же? - удивился пан Кшиштоф.
   - А потому, батюшка ты мой, что посторонний человек в нашем деле ни к
чему. Третий - лишний. Лишний карман, лишняя пара глаз,  лишний  язык...
На что тебе эта морока? Ты - мужчина  видный,  косая  сажень  в  плечах,
усищи вон какие отрастил. Тебе и карты в руки.  Неужто  со  стариком  не
справишься?
   Пан Кшиштоф поперхнулся дымом.
   - Я должен извиниться перед вами, мадам, -  сказал  он.  -  Помнится,
когда мы повздорили из-за карточного долга князя Аполлона Игнатьевича, я
пророчил вам будущность прачки. Езус-Мария, как я ошибался! В вас скрыты
способности королевы преступного мира. Вы удивительно смелы, к