о создано для того, чтобы здесь  мучились  и
умирали;  глядя  на  эти  унылые  стены,  было  легко  представить,  как
угодивший сюда с насморком человек  в  неделю  сгорает  от  туберкулеза,
которого у него никогда и  в  помине  не  было.  Словом,  воочию  увидев
тюремный лазарет, княжна Мария заметно поколебалась в своей уверенности,
что Мерсье симулирует. Симулировать ради того, чтобы  оставаться  здесь,
казалось ей бессмысленным и жестоким по отношению  к  себе  самому.  Это
место было насквозь пропитано мучениями и смертью, и  княжне  захотелось
немедленно его покинуть.
   В лазарете стояло шесть коек. Пять из них бесстыдно светились  голыми
досками, на шестой  же,  в  самой  середине  помещения,  лежал  бледный,
осунувшийся и небритый Мерсье. Подойдя  поближе,  княжна  была  поражена
исходившим  от  него  неприятным  запахом.  Дышал  француз  медленно   и
неглубоко, так что это было  почти  незаметно.  Словом,  учитель  танцев
сейчас больше напоминал несвежий труп, чем живого человека, и  княжна  с
трудом удержала крик, когда он неожиданно открыл глаза.
   - Принцесса, - едва слышно  прошелестел  француз,  с  видимым  трудом
двигая сухими, обметанными губами. - Вы пришли... Я  рад.  Мне  хотелось
так много вам сказать, и, видите, нет сил...
   - Все-таки вы притворялись, - сказала Мария Андреевна, останавливаясь
в шаге от кровати. - Вы обманщик,  убийца  и  симулянт.  Зачем  вы  меня
позвали?
   - У меня мало времени, - все так же, на пределе слышимости, прошептал
Мерсье, - поэтому я не стану тратить его  на  пустые  оправдания.  Нашей
жизнью управляет случай, от нас ничего не зависит... Случаю, как  видно,
угодно, чтобы я умер. Я не  ропщу.  На  этом  свете  не  осталось  почти
ничего, о чем я мог бы пожалеть или хотя бы вспомнить с теплотой...  Вот
разве что вы, принцесса. Вы так добры, что даже пришли сюда, хотя знаете
обо мне больше, чем мои тюремщики. Обещайте же выполнить  мою  последнюю
просьбу, чтобы я мог умереть спокойно.
   - Вы  не  умрете,  -  возразила  княжна  -  без  особенной,  впрочем,
уверенности. - Раны в бедро не бывают смертельны.
   - Что вы говорите? - В  шепоте  француза  княжне  почудилась  прежняя
ирония, даже насмешка. - А Багратион? Так  вы  обещаете?  Не  хмурьтесь,
принцесса, я не потребую от вас построить мне мавзолей или отравить царя
Александра.
   Княжна смущенно потупилась.
   - Я обещаю вам сделать все, что будет в моих силах,  -  тихо  сказала
она.
   - Отлично, - прошептал Мерсье. - Вашему  слову  можно  верить...  Мне
необходимо повидать Кшиштофа Огинского. Есть кое-что, известное мне, что
я должен передать ему самолично, с  глазу  на  глаз,  не  доверяя  этого
никому более на целом свете. Это  фамильная  тайна  его  семьи,  ставшая
известной мне совершенно случайно. Если я умру, не  повидавшись  с  ним,
тайна умрет со мною. Умоляю...
   - Но я не знаю... - начала было княжна, однако оборвала свою речь  на
полуслове, увидев,  что  разговаривает  с  бесчувственным  телом.  Глаза
Мерсье  были  закрыты,  подбородок  задран  к  потолку,  а   из   уголка
приоткрывшихся губ показалась тонкая струйка прозрачной слюны.
   Княжна  содрогнулась   от   невольного   отвращения   и,   немедленно
устыдившись этого чувства, отерла  подбородок  раненого  своим  платком.
Платок она положила возле его подушки, после  чего,  быстро  благословив
страдальца, покинула лазарет.
   Убедившись, что в лазарете и за  дверью  более  никого  не  осталось,
раненый открыл глаза и ухмыльнулся во  весь  рот.  Он  взял  лежавший  в
изголовье батистовый платок, от которого исходил  тонкий  аромат  духов,
прижал его к лицу и с силой втянул  в  себя  запах,  не  имевший  ничего
общего с этим провонявшим кровью и гноем местом.
   - Ах! - насмешливо сказал он, зарываясь в платок лицом. - Шарман!
 
*** 
 
   Покинув  город,  Кшиштоф  Огинский  оказался  в   весьма   незавидном
положении человека, не знающего, на каком  свете  он  находится.  Вокруг
него  на  все  четыре  стороны  простиралась  необъятная,  вымокшая  под
осенними дождями, схваченная  первыми  заморозками,  разоренная  войной,
неуютная  и  враждебная  Россия.  У  него  не  было  ни  документов,  ни
достаточного  для  их  приобретения  количества  денег,  зато  были  все
основания предполагать,  что  на  него  уже  объявлена  охота.  В  такой
ситуации попытка покинуть страну и вообще скрыться  с  большой  степенью
вероятности могла закончиться  арестом  со  всеми  вытекающими  из  него
печальными последствиями.  Можно  было  попытаться  догнать  французскую
армию, которая спешно отступала от Москвы, тая на глазах, но пан Кшиштоф
не видел в этом никакого смысла: поражение  Франции  было  очевидным,  и
даже если бы Мюрат не был ранен, толку от его покровительства теперь  не
было  никакого.  Пан  Кшиштоф  отлично  сознавал,  что  снова  проиграл,
поставив не на ту лошадь; более того, он так запутался в возложенных  на
него тайных миссиях и собственных сомнительных предприятиях, что  отныне
не мог рассчитывать даже на почетный плен.
   Положение  было  отчаянным  настолько,  что  Огинский  никак  не  мог
решиться сделать шаг в каком бы то ни было направлении. Он не знал, ищут
ли его, и если ищут, то насколько  близко  подобралась  к  нему  погоня;
любое движение  могло  привести  его  прямиком  в  объятия  безжалостных
охотников. При нем были два бесполезных пистолета,  кинжал  и  небольшая
сумма денег - слишком маленький капитал для того, чтобы начинать  с  ним
новую жизнь или хотя бы  успешно  скрываться  в  течение  сколько-нибудь
длительного времени.
   Так, потерянный, одинокий и напуганный, с  разбитым  лицом,  с  двумя
пистолетами и тощим кошельком, верхом на украденной лошади, появился  он
ранним утром по хрустящему предрассветному морозцу на  подворье  лесника
Силантия, который соблюдал в порядке и неприкосновенности лесные  угодья
князей Вязмитиновых уже в течение без малого двадцати лет.
   Силантий был бездетным вдовцом и одиноко существовал в  своей  лесной
сторожке, лишь изредка  появляясь  в  деревне  по  разным  хозяйственным
делам. Никаких иных отношений  с  сельчанами  он  не  поддерживал,  зато
хозяевам своим служил верой и правдой, был  беспощаден  к  порубщикам  и
браконьерам и  не  стеснялся,  застав  таковых  на  месте  преступления,
применить силу, которой у него было с избытком,  несмотря  на  немолодой
уже возраст. В деревне  его  за  это  не  любили  и  боялись  до  икоты.
Деревенские детишки, придя в лес по грибы и наткнувшись там на Силантия,
разбегались с паническими воплями, теряя свои лукошки. Говорили,  что  у
Силантия дурной глаз, что он якшается с нечистой силой и по ночам  варит
у себя в бане какие-то колдовские  отвары.  По  части  отваров  Силантий
действительно был дока, и в тех редких случаях, когда у сельчан  хватало
смелости  обратиться  к  нему  за  помощью,  бывало,  поднимал  на  ноги
казавшихся совершенно безнадежными больных.
   Появление во дворе незнакомого барина, который попросил у него приюта
на какое-то время, оставило Силантия вполне равнодушным. Он уступил пану
Кшиштофу  лавку,  на  которой  спал,  накормил  его  тушеной  в   горшке
зайчатиной и даже соорудил для него какие-то примочки, пообещав,  что  к
завтрашнему утру опухоль на лице спадет, а через пару дней от синяков не
останется даже следа. Пан Кшиштоф дал ему какую-то мелочь за услуги и  в
течение битых полутора часов расспрашивал  лесника  о  его  житье-бытье,
стараясь осторожно  повернуть  разговор  на  то  единственное,  что  его
действительно интересовало - последние городские новости.
   Городских новостей Силантий, естественно, не знал - ни последних,  ни
предпоследних, никаких, поскольку ничем, кроме  вверенного  его  заботам
участка леса, не интересовался. Про лес этот ему было известно  все,  но
вот это как раз были сведения, которыми не  интересовался  пан  Кшиштоф.
Говорить с Силантием, таким образом,  оказалось  совершенно  не  о  чем,
каждое слово  из  него  приходилось  буквально  тянуть  клещами,  и  пан
Кшиштоф, сытый и слегка разомлевший в тепле,  совсем  уж  было  собрался
подремать до обеда, как вдруг в голову ему пришло, что  он  до  сих  пор
даже не знает, в чьих владениях решил временно схорониться.
   - А скажи-ка, любезный, - ковыряясь в зубах и  морщась  при  этом  от
боли из-за распухшей физиономии, пробормотал он, - ты чей будешь-то? Лес
этот чей?
   -  Известно,  чей,  -  обдумав  что-то,  ответил  лесник.  -   Князей
Вязмитиновых лес.
   Это был сюрприз, который заставил пана Кшиштофа  глубоко  задуматься.
Ему была жизненно необходима информация, и не только  информация,  но  и
наличные деньги. Княжна Мария на сегодняшний день  оставалась,  пожалуй,
единственным  человеком  во  всей  округе,  у  которого   Огинский   мог
рассчитывать получить и то, и другое. Княжна знала о нем слишком  много,
это так, но в то же время пану Кшиштофу  казалось,  что  она  не  станет
доносить на него и пытаться задержать  его  силой  до  прибытия  драгун.
Худшее, на что она была способна, это  без  разговоров  указать  ему  на
дверь, но к подобным неприятностям пан Кшиштоф давно привык, и  они  его
не страшили. Но, с другой стороны, прямиком отправляться  в  дом  княжны
было рискованно: мало ли кто мог встретиться ему по дороге,  мало  ли  о
чем успела догадаться и как поведет себя в  связи  со  своими  догадками
княжна!
   - Ну, вот что, любезный, - сказал пан Кшиштоф самым небрежным  тоном.
- Письменных принадлежностей у тебя, конечно, не имеется?
   - Чего это? - после длинной паузы переспросил Силантий.
   Пан  Кшиштоф  вынул  свою  предпоследнюю  сигару,  откусил  кончик  и
раздраженно выплюнул его в угол.
   - Перо, - сказал он, - бумага. Чернильница  с  чернилами...  То,  чем
пишут. - Он поводил рукой в воздухе перед  собой,  имитируя  процесс,  о
котором говорил. - Есть у тебя?
   - Неграмотные мы, - без тени  сожаления  сказал  лесник.  -  Нам  это
баловство без надобности.
   - Так я и думал. А передать княжне Марии Андреевне  то,  что  я  тебе
скажу, сможешь? Да так, чтобы ни одна живая душа  об  этом  не  знала...
Сможешь?
   - Дело нехитрое, - равнодушно сказал Силантий. - Что передать-то?
   Вот так, совсем просто и  почти  случайно,  решилось  это  казавшееся
неразрешимым дело. Не медля ни минуты, пан Кшиштоф объяснил леснику, что
от него требуется, дал ему рубль на водку и выпроводил из  дома.  Только
закрыв за ним дверь,  Огинский  вспомнил,  наконец,  о  своей  сигаре  и
закурил, сидя на лавке у  подслеповатого  окна  с  заросшим  многолетней
грязью, треснувшим стеклом.
   Докурив сигару до  самого  конца,  он  тщательно  загасил  окурок  и,
подумав, спрятал его в карман. Пепел с подоконника он старательно сдул в
ладонь и выкинул за дверь, в заросли крапивы у крыльца. Уничтожив, таким
образом,  следы  своего  пребывания  в  сторожке,  пан   Кшиштоф   начал
собираться, делая это так, словно и впрямь намеревался навсегда покинуть
гостеприимное логово лесника Силантия.
   Сборы были недолгими: пан Кшиштоф заткнул  за  пояс  свои  пистолеты,
нахлобучил шляпу, набросил на плечи  плащ  и  оседлал  лошадь.  Сторожка
стояла на поляне посреди соснового леса с густым  подлеском,  состоявшим
из малинника и еще каких-то кустов, высоких и еще не успевших  до  конца
оголиться. Денек выдался на удивление погожий, так что  пан  Кшиштоф  не
опасался промокнуть или замерзнуть. Ведя лошадь на  поводу,  он  покинул
подворье Силантия и углубился в лес, стараясь идти так, чтобы  оставлять
за собой поменьше следов.
   Лошадь он привязал к дереву приблизительно в полуверсте от  сторожки,
а сам вернулся на поляну и, не  приближаясь  к  дому,  засел  в  кустах,
откуда ему все было отлично видно, и где  его  самого  не  мог  заметить
никто.  Подобные  предосторожности  вовсе  не  казались  пану   Кшиштофу
излишними: было очень трудно предугадать, что предпримет княжна, узнав о
его присутствии здесь, да и молчаливый лесник  мог  попытаться  выкинуть
какой-нибудь фокус - например, пойти не к своей хозяйке,  а  прямиком  к
уряднику. Пану Кшиштофу вовсе  не  хотелось  быть  застигнутым  врасплох
отрядом драгун, и поэтому он,  отыскав  в  кустах  поваленное  давнишней
бурей дерево, уселся на его замшелый ствол и стал терпеливо ждать, думая
обо всем и ни о чем, как это всегда бывает в подобных случаях.
   Постепенно мысли Огинского  обратились  к  его  недавним  планам.  Он
представил себе  роскошную  жизнь,  которая  ожидала  бы  его,  если  бы
родившийся у княгини Зеленской и откорректированный им  замысел  удалось
привести  в  исполнение.  Женившись  на  Ольге  Аполлоновне  и  завладев
состоянием княжны Марии, он  зажил  бы  той  жизнью,  о  которой  всегда
мечтал: балы,  шампанское,  титулованные  куртизанки,  карты,  скачки  и
полное отсутствие забот о хлебе насущном, равно  как  и  о  том,  где  в
следующий раз удастся преклонить голову  и  забыться  сном.  Затея  была
рискованная, но сулила так много!.. Увы, теперь обо всем этом можно было
с чистой совестью забыть, вернувшись к привычным, но от этого  не  менее
постылым делам:  снова  прятаться,  обманывать,  жульничать  в  карты  и
расстилаться  по  земле  перед  очередным  богатым  покровителем,   если
таковой, паче чаяния,  найдется.  Ах,  до  чего  все-таки  несправедливо
устроен мир!
   Его унылые размышления  о  несовершенном  устройстве  Вселенной  были
прерваны  мягким  перестуком  копыт  по  лесной  дороге.   Пан   Кшиштоф
встрепенулся и крест-накрест опустил ладони  на  рукоятки  торчавших  за
поясом  пистолетов.  Вскоре,  однако,  стало  понятно,  что  к  сторожке
приближается одна-единственная  лошадь,  а  вовсе  не  отряд  всадников.
Огинский немного успокоился, но выходить из укрытия не стал: нужно  было
убедиться, что сюда едет именно тот человек, которого он ждал.
   На поляну выехала княжна Мария верхом на англизированной  белоснежной
кобыле. Она была одета в амазонку зеленого бархата и  шляпу  с  широкими
полями. Седло на лошади было дамское, и  поперек  него  лежало  ружье  с
изящной резной ложей красного  дерева,  которое  так  и  подмывало  тоже
назвать  дамским,  такое  оно  было  тонкое,  миниатюрное  и   красивое.
Прятавшийся в кустах пан Кшиштоф криво усмехнулся: последний раз,  когда
он видел княжну верхом, та была одета в рубище и сидела  на  здоровенном
драгунском жеребце -  сидела  по-мужски,  а  не  так,  как  сейчас.  Да,
приключения княжны Вязмитиновой, похоже, закончились вполне благополучно
для нее, хотя пан Кшиштоф никак не мог  взять  в  толк,  как  это  могло
произойти: он лично предпринял кое-какие шаги, которые должны  были,  по
идее, ввергнуть княжну в пучину новых бедствий.
   Огинский вздохнул  и  пошевелился,  намереваясь  встать  и  окликнуть
княжну. В тот же миг ружье, которое до сего момента мирно  покоилось  на
передней луке седла, оказалось у Марии Андреевны в руках, и  ствол  его,
ярко блеснув на солнце, нацелился прямиком на то место, где прятался пан
Кшиштоф. В таком  ракурсе  ружье  более  не  выглядело  изящной  дамской
безделушкой, а сухой щелчок взведенного курка убедил  Огинского  в  том,
что владелица ружья не намерена шутить.
   - Не  стреляйте,  Мария  Андреевна!  -  поспешно  крикнул  он,  медля
выходить из укрытия. - Это я, Огинский!
   Княжна,  помедлив,  опустила  ружье,  и  пану   Кшиштофу   очень   не
понравилось это  промедление,  показавшееся  ему  весьма  красноречивым.
Треща кустами,  нарочито  неуклюже  он  выбрался  на  открытое  место  и
направился к Марии Андреевне.
   - Право же, княжна, - укоризненно сказал он, - разве можно так пугать
людей! Я почти поверил, что вы вот-вот выпалите прямо мне в голову...  в
мою многострадальную голову, надобно добавить.
   Княжна, заметно смущенная, осторожно спустила курок и положила  ружье
поперек седла. Разглядев лицо пана Кшиштофа, она смутилась еще  сильнее:
после мастерского  удара  головой,  нанесенного  Лакассанем,  физиономия
Огинского была похожа на палитру неряшливого живописца.
   - Прошу извинить меня за мой  вид,  -  заметив  ее  смущение,  сказал
Огинский и развел руками. - Я, наверное,  выгляжу  так,  словно  меня  в
течение недели регулярно выбрасывали из трактира на  булыжную  мостовую.
Между тем то, что вы  видите,  есть  всего-навсего  результат  неловкого
падения с лошади...
   - Странно, - глядя на него с обманчивым простодушием, сказала княжна.
- Что-то в последнее время вокруг меня сделалось слишком много  таких...
упавших с лошади. Впрочем, прошу прощения. Наверное, мне не  нужно  было
целиться в вас из ружья, но вы должны меня понять. После  того,  что  мы
пережили вместе с вами, мне все время мерещатся разбойники, и  я  просто
не могу спокойно находиться в лесу.
   - Однако же вы не побоялись приехать сюда,  -  заметил  пан  Кшиштоф,
помогая ей спешиться. - Поверьте, я,  как  никто  другой,  способен  это
оценить. Кстати, почему вы одна? Где ваш Силантий?
   - Но разве не вы дали ему рубль? - со слабой улыбкой ответила княжна.
- Теперь он в трактире  и  останется  там,  пока  не  пропьет  последнюю
копейку. Право, вы дали ему слишком много. Это либо  излишняя  щедрость,
либо спешка, продиктованная крайней необходимостью.
   - Потребность видеть вас есть та крайняя необходимость, от которой  в
той или иной степени страдает всякий мужчина, имевший  неосторожность  с
вами познакомиться, - с торжественным видом объявил пан Кшиштоф.
   Увы, княжна не пожелала принять предложенный  Огинским  игривый  тон.
Она покачала головой, вздохнула и сказала:
   - Полно, пан Кшиштоф.  Вы  снова  исчезаете  неизвестно  куда,  потом
назначаете мне тайное свидание в лесу, на которое являетесь  с  разбитым
лицом  и  с  двумя  пистолетами  за  поясом,  и  после  этого  пытаетесь
запорошить мне глаза своими  комплиментами!  Скажите  мне,  от  кого  вы
прячетесь и чего хотите от меня?
   - От кого я прячусь... - Пан Кшиштоф озадаченно потер подбородок. - А
вы разве не знаете?
   Княжна бросила на него быстрый  взгляд  и  сразу  же  снова  опустила
голову, спрятав лицо под полями шляпы.
   - Вы чего-то недоговариваете, - сказала она. - Не понимаю, какой  вам
смысл прятаться от княгини Аграфены Антоновны  или  тем  паче  от  этого
бедняги Мерсье, который умирает в тюремном лазарете.
   - Гм, - сказал пан Кшиштоф. - Кхе... М-да. А почему вы решили, что  я
от них прячусь?
   - Потому, что они вас ищут, - ответила княжна. - Княгиня всеми силами
наводит о вас справки и очень просила  передать  вам  при  встрече,  что
мечтает поговорить с вами о том, что произошло в доме графа  Бухвостова.
Вы что, имеете к этому какое-то  отношение?  -  Тут  она  снова  подняла
голову и окинула разбитое лицо пана Кшиштофа внимательным  взглядом,  от
которого Огинскому сделалось не по себе. - Все это так странно.
   Еще бы тебе не было странно, подумал пан Кшиштоф.  Эта  старая  дура,
княгиня Зеленская, решила меня шантажировать и не нашла лучшего  орудия,
чем княжна Мария. Чертова перечница! Она решила,  что  девчонка  слишком
молода и неопытна, чтобы понять  хоть  что-нибудь.  А  девчонка  впятеро
умнее и ее самой, и всего ее семейства, вместе взятого, включая  лакеев,
кухарок, лошадей, собак и кошек...
   - Тут нет ничего странного, - сказал  он  с  самым  беспечным  видом.
Счастливая мысль  вдруг  осенила  его,  и  он  пошел  врать  напропалую,
надеясь, что кривая вывезет. - Видите ли, на балу у графа  Бухвостова  я
имел неосторожность пригласить Ольгу Аполлоновну Зеленскую на мазурку, и
княгиня почему-то решила, что сие невинное  действие  налагает  на  меня
вполне определенные обязательства. Вы понимаете, что я имею в виду. Речь
идет, представьте себе, о свадьбе - ни больше, ни меньше! Я дал  княгине
понять, что это смехотворно, но она продолжает упорствовать.  Позавчера,
когда я возвращался с прогулки, трое каких-то негодяев напали на меня  и
жестоко избили. Я  уверен,  что  это  было  сделано  по  нау