ен во что
бы  то  ни  стало разъяснить это дело.  По  невольному чувству
деликатности, как будто ничего не замечая, я отошел в сторону;
но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили
ближе, с одобрением посматривая на старого слугу.
   - Ну,  потерял так потерял,  -  сказал Этьен,  уклоняясь от
дальнейших объяснений,  - что стоит ему кнут, так я и заплачу.
Вот уморительно!  - прибавил он, подходя ко мне и увлекая меня
в гостиную.
   - Нет,  позвольте,  барин, чем-то вы заплатите? знаю я, как
вы   платите:   Марье  Васильевне  вот  уж  вы  восьмой  месяц
двугривенный все платите,  мне тоже уж,  кажется,  второй год,
Петрушке...
   - Замолчишь ли ты!  -  крикнул молодой князь,  побледнев от
злости. - Вот я все это скажу.
   - Все скажу,  все скажу!  -  проговорил лакей.  - Нехорошо,
ваше сиятельство!  -  прибавил он  особенно выразительно в  то
время, как мы входили в залу, и пошел с салопами к ларю.
   - Вот так,  так!  - послышался за нами чей-то одобрительный
голос в передней.
   Бабушка имела особенный дар, прилагая с известным тоном и в
известных  случаях  множественные  и  единственные местоимения
второго  лица,  высказывать  свое  мнение  о  людях.  Хотя она
употребляла  вы и ты наоборот общепринятому обычаю, в ее устах
эти  оттенки  принимали  совсем другое значение. Когда молодой
князь  подошел  к ней, она сказала ему несколько слов, называя
его вы, и взглянула на него с выражением такого пренебрежения,
что,  если  бы я был на его месте, я растерялся бы совершенно;
но  Этьен  был,  как  видно, мальчик не такого сложения: он не
только не обратил никакого внимания на прием бабушки, но да 95
же  и  на  всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не
ловко,  то  совершенно  развязно.  Сонечка  занимала  все  мое
внимание:  я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали
в  зале  на  таком  месте, с которого видна была Сонечка и она
могла  видеть  и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда
мне   случалось   сказать,   по  моим  понятиям,  смешное  или
молодецкое  словцо,  я  произносил его громче и оглядывался на
дверь  в  гостиную;  когда  же  мы  перешли на другое место, с
которого  нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я
молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре.
   Гостиная  и зала понемногу наполнялись гостями; в числе их,
как и всегда бывает на детских вечерах, было несколько больших
детей,  которые  не  хотели  пропустить  случая повеселиться и
потанцевать,   как   будто  для  того  только,  чтобы  сделать
удовольствие хозяйке дома.
   Когда  приехали  Ивины,   вместо  удовольствия,  которое  я
обыкновенно испытывал при встрече с  Сережей,  я  почувствовал
какую-то странную досаду на него за то,  что он увидит Сонечку
и покажется ей.

Глава XXI. ДО МАЗУРКИ

   - Э!  да у вас, видно, будут танцы, - сказал Сережа, выходя
из  гостиной  и   доставая  из  кармана  новую  пару  лайковых
перчаток, - надо перчатки надевать.
   "Как же быть?  а у нас перчаток-то нет, - подумал я, - надо
пойти на верх - поискать".
   Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном - наши
дорожные   зеленые  рукавицы,  а  в  другом  -  одну  лайковую
перчатку,  которая  никак  не  могла  годиться мне: во-первых,
потому,  что  была  чрезвычайно  стара  и  грязна,  во-вторых,
потому,  что  была  для меня слишком велика, а главное потому,
что  на  ней  недоставало среднего пальца, отрезанного, должно
быть,  еще  очень  давно,  Карлом Иванычем для больной руки. Я
надел,  однако,  на  руку  этот  остаток перчатки и пристально
рассматривал  то  место  среднего  пальца, которое всегда было
замарано чернилами,
   - Вот если бы здесь была Наталья Савишна:  у нее, верно бы,
нашлись и перчатки.  Вниз идти нельзя в таком виде, потому что
если меня спросят,  отчего я  не  танцую,  что мне сказать?  и
здесь  оставаться тоже  нельзя,  потому  что  меня  непременно
хватятся. Что мне делать? - говорил я, размахивая руками.
   - Что ты здесь делаешь?  -  сказал вбежавший Володя,  - иди
ангажируй даму... сейчас начнется.
   - Володя,   -   сказал  я  ему,   показывая  руку  с  двумя
просунутыми в грязную перчатку пальцами,  голосом,  выражавшим
положение,  близкое к отчаянию,  -  Володя, ты и не подумал об
этом!
   - О чем?  -  сказал он с нетерпением.  -  А! о перчатках, -
прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою руку, - и точно
нет; надо спросить у бабушки... что она скажет? - и, нимало не
задумавшись, побежал вниз.
   Хладнокровие,  с  которым он  отзывался об  обстоятельстве,
казавшемся мне столь важным,  успокоило меня,  и  я поспешил в
гостиную,  совершенно позабыв об  уродливой перчатке,  которая
была надета на моей левой руке.
   Осторожно подойдя к креслу бабушки и слегка дотрагиваясь до
ее мантилии, я шепотом сказал ей:
   - Бабушка! что нам делать? у нас перчаток нет!
   - Что, мой друг?
   - У  нас  перчаток нет,  -  повторил я,  подвигаясь ближе и
ближе и положив обе руки на ручку кресел.
   - А  это что,  -  сказала она,  вдруг схватив меня за левую
руку.  - Voyez ma chere *), - продолжала она, обращаясь к г-же
Валахиной,  -  voyez comme ce  jeune homme s'est fait  elegant
pour danser avec votre fille**).
   -----------------
   *) Посмотрите, моя дорогая (фр.).
   **)  посмотрите,  как  расфрантился  этот  молодой человек,
чтобы танцевать с вашей дочерью (фр.).

   Бабушка  крепко  держала  меня  за  руку  и  серьезно,   но
вопросительно посматривала на присутствующих До тех пор,  пока
любопытство всех  гостей было  удовлетворено и  смех  сделался
общим.
   Я  был бы  очень огорчен,  если бы  Сережа видел меня в  то
время,  как я,  сморщившись от стыда, напрасно пытался вырвать
свою руку,  но перед Сонечкой,  которая до того расхохоталась,
что слезы навернулись ей на глаза и  все кудряшки распрыгались
около  ее  раскрасневшегося  личика,  мне  нисколько  не  было
совестно. Я понял, что смех ее был слишком громок и естествен,
чтобы быть насмешливым; напротив, то, что мы посмеялись вместе
и глядя друг на друга, как будто сблизило меня с нею. Эпизод с
перчаткой,  хотя и мог кончиться дурно,  принес мне ту пользу,
что поставил меня на свободную ногу в  кругу,  который казался
мне всегда самым страшным, - в кругу гостиной; я не чувствовал
уже ни малейшей застенчивости в зале.
   Страдание людей  застенчивых происходит от  неизвестности о
мнении,  которое о  них составили;  как только мнение это ясно
выражено - какое бы оно ни было, - страдание прекращается.
   Что  это  как мила была Сонечка Валахина,  когда она против
меня танцевала французскую кадриль с неуклюжим молодым князем!
Как мило она улыбалась, когда в chaine подавала мне ручку! как
мило,  в такт прыгали на головке ее русые кудри,  и как наивно
делала она  jete-assemble своими крошечными ножками!  В  пятой
фигуре,  когда моя дама перебежала от меня на другую сторону и
когда  я,  выжидая такт,  приготовлялся делать  соло,  Сонечка
серьезно сложила губки и стала смотреть в сторону. Но напрасно
она за меня боялась: я смело сделал chasse en avant, chasse en
arriere,  glissade и,  в то время как подходил к ней,  игривым
-движением показал ей  перчатку с  двумя  торчавшими пальцами.
Она  расхохоталась ужасно и  еще  милее  засеменила ножками по
паркету.  Еще помню я, как, когда мы делали круг и все взялись
за руки, она нагнула головку и, не вынимая своей руки из моей,
почесала носик о свою перчатку. Все это как теперь перед моими
глазами, и еще слышится мне кадриль из "Девы Дуная", под звуки
которой все это происходило.
   Наступила  и вторая кадриль, которую я танцевал с Сонечкой.
Усевшись рядом с нею, я почувствовал чрезвычайную неловкость и
решительно  не  знал, о чем с ней говорить. Когда молчание мое
сделалось  слишком  продолжительно, я стал бояться, что бы она
не  приняла  меня  за  дурака, и решился во что бы то ни стало
вывести  из  такого  заблуждения  на  мой счет, "Vous etes une
habitante  de  Moscou?*) - сказал я ей и после утвердительного
ответа продолжал: - Et moi, je n'ai encore jamais frequente la
capetale"**),  -  рассчитывая  в  особенности  на эффект слова
"frequenter"***).  Я  чувствовал, однако, что, хотя это начало
было  очень  блестяще  и  вполне доказывало мое высокое знание
французского  языка,  продолжать  разговор в таком духе я не в
состоянии. Еще не скоро должен был прийти наш черед танцевать,
а  молчание  возобновилось:  я  с беспокойством посматривал на
нее,  желая знать, какое произвел впечатление, и ожидая от нее
помощи. "Где вы нашли такую уморительную перчатку?" - спросила
она   меня   вдруг;   и   этот  вопрос  доставил  мне  большое
удовольствие   и   облегчение.   Я   объяснил,   что  перчатка
принадлежала  Карлу  Иванычу,  распространился, даже несколько
иронически,  о  самой  особе  Карла  Иваныча,  о том, какой он
бывает смешной, когда снимает красную шапочку, и о том, как он
раз  в  зеленой  бекеше  упал с лошади - прямо в лужу, и т. п.
Кадриль  прошла незаметно. Все это было очень хорошо; но зачем
я  с насмешкой отзывался о Карле Иваныче? Неужели я потерял бы
доброе  мнение Сонечки, если бы я описал ей его с теми любовью
и уважением, которые я к нему чувствовал?
   ---------------------
   *) Вы постоянно живете в Москве? (фр.)
   **) А я еще никогда не посещал столицы (фр.).
   ***) посещать (фр.).

   Когда  кадриль  кончилась,  Сонечка  сказала мне  "merci" с
таким милым выражением,  как будто я действительно заслужил ее
благодарность.  Я был в восторге,  не помнил себя от радости и
сам  не  мог  узнать  себя:  откуда взялись у  меня  смелость,
уверенность и даже дерзость?  "Нет вещи, которая бы могла меня
сконфузить!  -  думал я,  беззаботно разгуливая по зале,  -  я
готов на все!"
   Сережа  предложил  мне  быть  с  ним  vis-a-vis. "Хорошо, -
сказал  я,  -  хотя  у  меня  нет  дамы, я найду". Окинув залу
решительным  взглядом,  я  заметил,  что  все дамы были взяты,
исключая  одной  большой  девицы, стоявшей у двери гостиной. К
ней  подходил высокий молодой человек, как я заключил, с целью
пригласить  ее;  он  был  от  нее  в  двух  шагах,  я  же - на
противоположном конце залы. В мгновение ока, грациозно скользя
по   паркету,   пролетел   я   все  разделяющее  меня  от  нее
пространство и, шаркнув ногой, твердым голосом пригласил ее на
контрданс. Большая девица, покровительственно улыбаясь, подала
мне руку, и молодой человек остался без дамы.
   Я  имел  такое  осознание  своей  силы, что даже не обратил
внимание  на досаду молодого человека; но после узнал, что тот
молодой  человек  спрашивал,  кто  тот  взъерошенный  мальчик,
который проскочил мимо него и перед носом отнял даму.

Глава XXII. МАЗУРКА

   Молодой человек,  у которого я отбил даму, танцевал мазурку
в первой паре.  Он вскочил с своего места, держа даму за руку,
и вместо того,  чтобы делать pas de Basques, которым нас учила
Мими,  просто побежал вперед; добежав до угла, приостановился,
раздвинул ноги,  стукнул каблуком,  повернулся и, припрыгивая,
побежал дальше.
   Так как дамы на мазурку у меня не было,  я сидел за высоким
креслом бабушки и наблюдал.
   "Что  же  он  это делает? - рассуждал я сам с собою. - Ведь
это вовсе не то, чему учила нас Мими: она уверяла, что мазурку
все танцуют на цыпочках, плавно кругообразно разводя ногами; а
выходит что танцуют совсем не так. Вон и Ивины, и Этьен, и все
танцуют,  a  pas  de  Basques  не делают; и Володя наш перенял
новую  манеру. Недурно!.. А Сонечка-то какая милочка?! вон она
пошла..." Мне было чрезвычайно весело.
   Мазурка  клонилась  к концу: несколько пожилых мужчин и дам
подходили  прощаться  с  бабушкой  и  уезжали;  лакеи, избегая
танцующих,  осторожно  проносили  приборы  в  задние  комнаты;
бабушка  заметно  устала,  говорила  как  бы  нехотя  и  очень
протяжно,  музыканты  в  тридцатый  раз лениво начинали тот же
мотив.  Большая  девица,  с  которой я танцевал, делая фигуру,
заметила  меня  и,  предательски  улыбнувшись,  - должно быть,
желая  тем угодить бабушке, - подвела ко мне Сонечку и одну из
бесчисленных княжон "Rose ou hortie?" *) - сказала она мне.
   ------------------
   *) Роза или крапива? (фр.)

   - А,  ты здесь!  -  сказала,  поворачиваясь в своем кресле,
бабушка, - иди же, мой дружок, иди.
   Хотя мне в  эту минуту больше хотелось спрятаться с головой
под  кресло  бабушки,   чем  выходить  из-за  него,  как  было
отказаться?  -  я  встал,  сказал "rose" и  робко  взглянул на
Сонечку.  Не  успел я  опомниться,  как  чья-то  рука в  белой
перчатке очутилась в  моей,  и  княжна  с  приятнейшей улыбкой
пустилась  вперед,   нисколько  не  подозревая  того,   что  я
решительно не знал, что делать с своими ногами.
   Я  знал,  что  pas  de Basques неуместны, неприличны и даже
могут  совершено  осрамить  меня;  но  знакомые звуки мазурки,
действуя   на   мой   слух,   сообщили  известное  направление
акустическим  нервам,  которые  в  свою  очередь  передали это
движение  ногам;  и  эти  последние,  совершенно  невольно и к
удивлению  всех зрителей, стали выделывать фатальные круглые и
плавные  па  на  цыпочках.  Покуда  мы шли прямо, дело еще шло
кое-как,  но  на  повороте я заметил, что, если не приму своих
мер, непременно уйду вперед. Во избежание такой неприятности я
приостановился, с намерением сделать то самое коленце, которое
так красиво делал молодой человек в первой паре. Но в ту самую
минуту,  как я раздвинул ноги и хотел уже припрыгнуть, княжна,
торопливо  обегая вокруг меня, с выражением тупого любопытства
и  удивления  посмотрела на мои ноги. Этот взгляд убил меня. Я
до   того   растерялся,  что,  вместо  того  чтобы  танцевать,
затопотал  ногами  на месте, самым странным, ни с тактом, ни с
чем  не  сообразным образом, и наконец совершенно остановился.
Все  смотрели  на  меня: кто с удивлением, кто с любопытством,
кто  с  насмешкой,  кто  с состраданием; одна бабушка смотрела
совершенно равнодушно.
   - Il  ne  fallait pas danser,  si  vous ne  savez pas!*)  -
сказал сердитый голос папа над моим ухом,  и, слегка оттолкнув
меня,  он взял руку моей дамы, прошел с ней тур по-старинному,
при громком одобрении зрителей,  и привел ее на место. Мазурка
тотчас же кончилась.
   ---------------
   *) Не нужно было танцевать, если не умеешь! (фр.)

   "Господи! За что ты наказываешь меня так ужасно!"
   Все презирают меня и всегда будут презирать...  мне закрыта
дорога ко всему:  к дружбе,  любви,  почестям... все пропало!!
Зачем Володя делал мне знаки,  которые все видели и которые не
могли помочь мне? зачем эта противная княжна так посмотрела на
мои ноги? зачем Сонечка... она милочка; но зачем она улыбалась
в  это  время?  зачем папа покраснел и  схватил меня за  руку?
Неужели даже ему было стыдно за меня?  О, это ужасно! Вот будь
тут мамаша, она не покраснела бы за своего Николеньку... И мое
воображение унеслось далеко за этим милым образом.  Я вспомнил
луг перед домом,  высокие липы сада,  чистый пруд, над которым
вьются ласточки,  синее  небо,  на  котором остановились белые
прозрачные тучи,  пахучие  копны  свежего сена,  и  еще  много
спокойных радужных воспоминаний носилось в  моем  расстроенном
воображении.

Глава XXIII. ПОСЛЕ МАЗУРКИ

   За  ужином  молодой человек, танцевавший в первой паре, сел
за  наш,  детский,  стол и обращал на меня особенное внимание,
что  немало польстило бы моему самолюбию, если бы я мог, после
случившегося  со  мной  несчастия,  чувствовать что-нибудь. Но
молодой  человек,  как  кажется,  хотел  во что бы то ни стало
развеселить  меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом
и. как только никто из больших не смотрел на нас, подливал мне
в   рюмку  вина  из  разных  бутылок  и  непременно  заставлял
выпивать.  К  концу  ужина,  когда  дворецкий налил мне только
четверть  бокальчика  шампанского  из  завернутой  в  салфетку
бутылки и когда молодой человек настоял на том, чтобы он налил
мне  полный, и заставил меня его выпить залпом, я почувствовал
приятную  теплоту  по  всему  телу,  особенную приязнь к моему
веселому покровителю и чему-то очень расхохотался.
   Вдруг раздались из залы звуки гросфатера,  и стали вставать
из-за  стола.  Дружба  наша  с  молодым человеком тотчас же  и
кончилась:  он ушел к большим,  а я, не смея следовать за ним,
подошел,  с любопытством,  прислушиваться к тому, что говорила
Валахина с дочерью.
   - Еще полчасика, - убедительно говорила Сонечка.
   - Право, нельзя, мой ангел.
   - Ну для меня, пожалуйста, - говорила она, ласкаясь.
   - Ну разве тебе весело будет,  если я завтра буду больна? -
сказала г-жа Валахина и имела неосторожность улыбнуться.
   - А,  позволила! останемся? - заговорила Сонечка, прыгая от
радости.
   - Что с тобой делать? Иди же, танцуй... вот тебе и кавалер,
- сказала она, указывая на меня.
   Сонечка  подала  мне  руку,  и  мы побежали в залу. Выпитое
вино,   присутствие   и   веселость   Сонечки  заставили  меня
совершенно  забыть несчастное приключение мазурки. Я выделывал
ногами  самые  забавные  штуки:  то,  подражая  лошади,  бежал
маленькой  рысцой, гордо поднимая ноги, то топал ими на месте,
как  баран,  который  сердится  на собаку, при этом хохотал от
души  и  нисколько  не  заботился  о  том,  какое  впечатление
произвожу  на  зрителей. Сонечка тоже не переставала смеяться:
она  смеялась  тому,  что мы кружились, взявшись рука за руку,
хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно
поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему
было  очень  трудно  это сделать, и помирала со смеху, когда я
вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
   Проходя  через  бабушкин  кабинет,  я  взглянул на  себя  в
зеркало:  лицо было в поту,  волосы растрепаны,  вихры торчали
больше чем  когда-нибудь;  но  общее выражение лица было такое
веселое, доброе и здоровое, что я сам себе понравился.
   "Если бы я был всегда такой,  как теперь,  - подумал я, - я
бы еще мог понравиться".
   Но когда я опять взглянул на прекрасное личико моей дамы, в
нем   было,   кроме  того  выражение  веселости,   здоровья  и
беззаботности, которое понравилось мне в моем, столько изящной
и нежной красоты,  что мне сделалось досадно на самого себя: я
понял,  как  глупо  мне  надеяться обратить на  себя  внимание
такого чудесного создания.
   Я не мог надеяться на взаимность, да и не думал о ней: душа
моя и без того была преисполнена счастием.  Я не понимал,  что
за чувство любви,  наполнявшее мою душу отрадой, можно было бы
требовать еще  большего счастия и  желать  чего-нибудь,  кроме
того,  чтобы чувство это никогда не  прекращалось.  Мне и  так
было хорошо.  Сердце билось,  как  голубь,  кровь беспрестанно
приливала к нему, и хотелось плакать.
   Когда мы  проходили по  коридору,  мимо  темного чулана под
лестницей, я взглянул на него и подумал:
   "Что бы  это было за  счастие,  если бы можно было весь век
прожить с ней в этом темном чулане! и чтобы никто не знал, что
мы там живем".
   - Не правда ли,  что нынче очень весело?  - сказал я тихим,
дрожащим голосом и прибавил шагу, испугавшись не столько того,
что сказал, сколько того, что намерен был сказать.
   - Да...  очень!  -  отвечала она, обратив ко мне головку, с
таким откровенно-добрым выражением, что я перестал бояться.
   - Особенно после ужина...  Но  если бы  вы  знали,  как мне
жалко (я  хотел сказать грустно,  но не посмел),  что вы скоро
уедете и мы больше не увидимся.
   -   Отчего   ж  не  увидимся?  -  сказала  она,  пристально
всматриваясь  в кончики своих башмачков и проводя пальчиком по
решетчатым ширмам, мимо которых мы проходили, - каждый вторник
и  пятницу  мы с мамашей ездим на Тверской. Вы разве не ходите
гулять?
   - Непременно будем проситься во  вторник,  и  если  меня не
пустят, я один убегу - без шапки. Я дорогу знаю.
   - Знаете  что?  -  сказала вдруг  Сонечка,  -  я  с  одними
мальчиками, которы