так они опять-таки отвечают, что
и  рад бы стараться для Петра Александрыча,  но дело не в моих
руках,  а  что,  как по всему видно,  так вряд ли и  через два
месяца  получится  ваша   квитанция.   Насчет  сена   изволили
говорить, положим, что и продастся на три тысячи...
   Он кинул на счеты три тысячи и с минуту молчал, посматривая
то  на счеты,  то в  глаза папа с  таким выражением:  "Вы сами
видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли
его теперь продавать, вы сами изволите знать..."
   Видно было,  что у  него еще большой запас доводов;  должно
быть, поэтому папа перебил его.
   - Я распоряжений своих не переменю,  - сказал он, - но если
в  получении  этих  денег  действительно будет  задержка,  то,
нечего делать, возьмешь из хабаровских, сколько нужно будет.
   - Слушаю-с.
   По  выражению  лица  и  пальцев  Якова  заметно  было,  что
последнее приказание доставило ему большое удовольствие.
   Яков  был  крепостной, весьма усердный и преданный человек;
он,  как  и  все  хорошие приказчики, был до крайности скуп за
своего  господина  и  имел о выгодах господских самые странные
понятия.  Он вечно заботился о приращении собственности своего
господина  на счет собственности госпожи, стараясь доказывать,
что   необходимо   употреблять  все  доходы  с  ее  имений  на
Петровское  (село,  в  котором мы жили). В настоящую минуту он
торжествовал, потому что совершенно успел в этом.
   Поздоровавшись,  папа  сказал,  что  будет  нам  в  деревне
баклуши бить,  что мы перестали быть маленькими и что пора нам
серьезно учиться.
   - Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и
беру вас с собою,  -  сказал он. - Вы будете жить у бабушки, a
maman с  девочками остается здесь.  И вы это знайте,  что одно
для нее будет утешение -  слышать, что вы учитесь хорошо и что
вами довольны.
   Хотя по  приготовлениям,  которые за несколько дней заметны
были,  мы уже ожидали чего-то необыкновенного,  однако новость
эта поразила нас ужасно.  Володя покраснел и  дрожащим голосом
передал поручение матушки.
   "Так вот что предвещал мне мой сон!  - подумал я. - Дай бог
только, чтобы не было чего-нибудь еще хуже".
   Мне очень, очень жалко стало матушку, и вместе с тем мысль,
что мы точно стали большие, радовала меня.
   "Ежели мы  нынче едем,  то,  верно,  классов не будет;  это
славно!  -  думал я. - Однако жалко Карла Иваныча. Его, верно,
отпустят,   потому  что  иначе  не  приготовили  бы  для  него
конверта...  Уж  лучше  бы  век  учиться  да  не  уезжать,  не
расставаться с матушкой и не обижать бедного Карла Иваныча. Он
и так очень несчастлив!"
   Мысли эти мелькали в  моей голове;  я не трогался с места и
пристально смотрел на черные бантики своих башмаков.
   Сказав с  Карлом Иванычем еще  несколько слов  о  понижении
барометра и  приказав Якову не кормить собак,  с  тем чтобы на
прощанье выехать после  обеда послушать молодых гончих,  папа,
против моего ожидания,  послал нас  учиться,  утешив,  однако,
обещанием взять на охоту.
   По  дороге  наверх  я  забежал на  террасу.  У  дверей,  на
солнышке,  зажмурившись,  лежала любимая борзая собака отца  -
Милка.
   - Милочка,  -  говорил я,  лаская ее и целуя в морду,  - мы
нынче едем: прощай! никогда больше не увидимся.
   Я расчувствовался и заплакал.

Глава IV. КЛАССЫ

   Карл  Иваныч  был  очень не в духе. Это было заметно по его
сдвинутым  бровям  и  по  тому,  как  он швырнул свой сюртук в
комод,  и как сердито подпоясался, и как сильно черкнул ногтем
по  книге  диалогов,  чтобы  означить то место, до которого мы
должны  были вытвердить. Володя учился порядочно; я же так был
расстроен,   что   решительно  ничего  не  мог  делать.  Долго
бессмысленно   смотрел   я  в  книгу  диалогов,  но  от  слез,
набиравшихся  мне  в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не
мог  читать;  когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу,
который,  зажмурившись,  слушал меня (это был дурной признак),
именно на том месте, где один говорит: "Wo kommen sie her?"*),
а  другой отвечает: "Ich komme vom Kaffe-Hause"**), - я не мог
более  удерживать  слез и от рыданий не мог произнести: "Haben
sie  die  Zeitung  nicht  gelesen?"***).  Когда  дошло дело до
чистописания,  я  от  слез,  падавших на бумагу, наделал таких
клякс, как будто писал водой на оберточной бумаге.
   --------------
   *)Откуда вы идете? (нем.).
   **)Я иду из кофейни (нем).
   ***)Вы не читали газету? (нем.).

   Карл Иваныч рассердился,  поставил меня на колени, твердил,
что  это  упрямство,  кукольная комедия (это  было любимое его
слово),  угрожал линейкой и требовал, чтобы я просил прощенья,
тогда как я  от слез не мог слова вымолвить;  наконец,  должно
быть,  чувствуя  свою  несправедливость,  он  ушел  в  комнату
Николая и хлопнул дверью.
   Из классной слышен был разговор в комнате дядьки.
   - Ты слышал, Николай, что дети едут в Москву? - сказал Карл
Иваныч, входя в комнату.
   - Как же-с, слышал.
   Должно быть,  Николай хотел встать,  потому что Карл Иваныч
сказал:  "Сиди,  Николай!" - и вслед за этим затворил дверь. Я
вышел из угла и подошел к двери подслушивать.
   - Сколько ни  делай  добра людям,  как  ни  будь  привязан,
видно,  благодарности нельзя ожидать,  Николай? - говорил Карл
Иваныч с чувством.
   Николай,  сидя у  окна за  сапожной работой,  утвердительно
кивнул головой.
   - Я  двенадцать лет живу в  этом доме и  могу сказать перед
богом,  Николай,  -  продолжал Карл  Иваныч,  поднимая глаза и
табакерку к потолку,  - что я их любил и занимался ими больше,
чем  ежели бы  это  были  мои  собственные дети.  Ты  помнишь,
Николай,  когда у  Володеньки была  горячка,  помнишь,  как  я
девять дней,  не смыкая глаз, сидел у его постели. Да! тогда я
был добрый,  милый Карл Иваныч, тогда я был нужен; а теперь, -
прибавил он, иронически улыбаясь, - теперь дети большие стали:
им надо серьезно учиться. Точно они здесь не учатся, Николай?
   - Как же еще учиться,  кажется,  -  сказал Николай, положив
шило и протягивая обеими руками дратвы.
   - Да,  теперь я не нужен стал,  меня и надо прогнать; а где
обещания?  где  благодарность?  Наталью Николаевну я  уважаю и
люблю,  Николай,  -  сказал он, прикладывая руку к груди, - да
что она?..  ее воля в этом доме все равно,  что вот это, - при
этом он с выразительным жестом кинул на пол обрезок кожи.  - Я
знаю, чьи это штуки и отчего я стал не нужен: оттого, что я не
льщу и  не потакаю во всем,  как иные люди.  Я привык всегда и
перед всеми говорить правду,  - сказал он гордо. - Бог с ними!
Оттого,  что меня не  будет,  они не  разбогатеют,  а  я,  бог
милостив, найду себе кусок хлеба... не так ли, Николай?
   Николай поднял голову и посмотрел на Карла Иваныча так, как
будто  желая  удостовериться,  действительно ли может он найти
кусок хлеба, - но ничего не сказал.
   Много  и  долго  говорил в этом духе Карл Иваныч: говорил о
том,  как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала,
где он прежде жил (мне очень больно было это слышать), говорил
о Саксонии, о своих родителях, о друге своем портном Schonheit
и т. д. ч т. д.
   Я сочувствовал его горю, и мне больно было, что отец и Карл
Иваныч, которых я почти одинаково любил, не поняли друг друга;
я опять отправился в угол, сел на пятки и рассуждал о том, как
бы восстановить между ними согласие.
   Вернувшись в  классную,  Карл  Иваныч  велел  мне  встать и
приготовить тетрадь для  писания под диктовку.  Когда все было
готово,  он величественно опустился в  свое кресло и  голосом,
который,   казалось,   выходил  из  какой-то  глубины,   начал
диктовать  следующее:   "Von  al-len   Lei-den-schaf-ten   die
grau-sam-ste  ist...  ha  ben sie geschrieben?"*).  Здесь он
остановился,  медленно  понюхал  табаку  и  продолжал с  новой
силой: "die grausamste ist die Un-dank-bar-keit... Ein grosses
U"**)  В  ожидании  продолжения,  написав  последнее слово,  я
посмотрел на него.
   ----------
   *) Из всех пороков самый ужасный... написали? (нем.)
   **)  Самый  ужасный  -  это  неблагодарность... С прописной
буквы (нем.).

   -  Punctum*),  - сказал он с едва заметной улыбкой и сделал
знак. чтобы мы подали ему тетради.
   --------------
   *) Точка (лат.).

   Несколько  раз,  с  различными интонациями и  с  выражением
величайшего удовольствия,  прочел он это изречение, выражавшее
его задушевную мысль;  потом задал нам урок из истории и сел у
окна.  Лицо его  не  было угрюмо,  как  прежде;  оно  выражало
довольство человека,  достойно  отмстившего за  нанесенную ему
обиду.
   Было без четверти час; но Карл Иваныч, казалось, и не думал
о  том, чтобы отпустить нас: он то и дело задавал новые уроки.
Скука  и  аппетит увеличивались в одинаковой мере. Я с сильным
нетерпением следил за всеми признаками, доказывавшими близость
обеда.  Вот дворовая женщина с мочалкой идет мыть тарелки, вот
слышно,  как  шумят посудой в буфете, раздвигают стол и ставят
стулья,  вот  и  Мими  с  Любочкой  и  Катенькой  (Катенька  -
двенадцатилетняя  дочь Мими) идут из саду; но не видать Фоки -
дворецкого  Фоки,  который  всегда  приходи г и объявляет, что
кушать  готово.  Тогда  только можно будет бросить книги и, не
обращая внимания на Карла Иваныча, бежать вниз.
   Вот слышны шаги по лестнице;  но. это не Фока! Я изучил его
походку и всегда узнаю скрип его сапогов.  Дверь отворилась, и
в ней показалась фигура, мне совершенно незнакомая.

Глава V. ЮРОДИВЫЙ

   В  комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым
оспою  продолговатым  лицом, длинными седыми волосами и редкой
рыжеватой  бородкой.  Он  был  такого  большого роста, что для
того,  чтобы  пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть
голову,  но  и согнуться всем телом. На нем было надето что-то
изорванное, похожее на кафтан и на подрясник; в руке он держал
огромный  посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по
полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым
страшным  и неестественным образом Он был крив на один глаз, и
белый  зрачок этого глаза прыгал беспрестанно и придавал его и
без того некрасивому лицу еще более отвратительное выражение.
   - Ага! попались! - закричал он, маленькими шажками подбегая
к   Володе,   схватил  его   за   голову  и   начал  тщательно
рассматривать  его  макушку,   потом  с  совершенно  серьезным
выражением отошел от него,  подошел к  столу и  начал дуть под
клеенку  и  крестить  ее.   -   О-ох  жалко!   о-ох  больно!..
сердечные...  улетят,  -  заговорил он  потом дрожащим от слез
голосом,  с  чувством всматриваясь в  Володю,  и  стал утирать
рукавом действительно падавшие слезы.
   Голос его был груб и  хрипл,  движения торопливы и неровны,
речь  бессмысленна  и   несвязна  (он  никогда  не  употреблял
местоимений),  но ударения так трогательны и  желтое уродливое
лицо   его   принимало  иногда   такое   откровенно  печальное
выражение,   что,   слушая  его,  нельзя  было  удержаться  от
какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти.
   Это был юродивый и странник Гриша.
   Откуда был  он?  кто  были его  родители?  что побудило его
избрать странническую жизнь,  какую  он  вел?  Никто  не  знал
этого.  Знаю  только  то,  что  он  с  пятнадцатого года  стал
известен как  юродивый,  который зиму  и  лето  ходит босиком,
посещает  монастыри,  дарит  образочки тем,  кого  полюбит,  и
говорит  загадочные слова,  которые  некоторыми принимаются за
предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что
он  изредка хаживал к  бабушке и  что одни говорили,  будто он
несчастный сын богатых родителей и чистая душа,  а другие, что
он просто мужик и лентяй.
   Наконец явился давно желанный пунктуальный Фока, и мы пошли
вниз.  Гриша, всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу,
шел за нами и  стучал костылем по ступенькам лестницы.  Папа и
maman  ходили  рука  об  руку  по  гостиной и  о  чем-то  тихо
разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел,
симметрично,   под  прямым  углом,  примыкавшем  к  дивану,  и
строгим,  но  сдержанным голосом  давала  наставления сидевшим
подле нее  девочкам.  Как только Карл Иваныч вошел в  комнату,
она  взглянула на  него,  тотчас же  отвернулась,  и  лицо  ее
приняло  выражение,  которое  можно  передать так:  я  вас  не
замечаю,  Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они
очень  хотели  поскорее  передать нам  какое-то  очень  важное
известие;  но вскочить с  своих мест и  подойти к  нам было бы
нарушением правил Мими.  Мы сначала должны были подойти к ней,
сказать:  "Вопjour,  Mimi"  *),  шаркнуть ногой,  а  потом уже
позволялось вступать в разговоры.
   -------------
*) Добрый день, Мими (фр.)

   Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о
чем  нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх
того, она беспрестанно приставала: "Parlez donc francais"*), а
тут-то,  как  назло  так  и  хочется болтать по-русски; или за
обедом  -  только  что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и
желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: "Mangez donc
avec   du   pain"   или  "Comment  се  que  vous  tenez  votre
fourchette?"**) "И какое ей до нас дело! - подумаешь. - Пускай
она  учит  своих  девочек, а у нас есть на это Карл Иваныч". Я
вполне разделял его ненависть к иным людям.
   ---------------
   *) Говорите же по-французски (фр.).
   **) "Ешьте же с хлебом", "Как вы держите вилку?" (фр.).

   - Попроси мамашу,  чтобы  нас  взяли на  охоту,  -  сказала
Катенька шепотом, останавливая меня за курточку, когда большие
прошли вперед в столовую.
   - Хорошо, постараемся.
   Гриша обедал в  столовой,  но за особенным столиком;  он не
поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные
гримасы и говорил, как будто сам с собою: "Жалко!.. улетела...
улетит голубь в небо... ох, на могиле камень!.." и т. п.
   Maman с утра была расстроена; присутствие, слова и поступки
Гриши заметно усиливали в ней это расположение.
   - Ах да,  я  было и забыла попросить тебя об одной вещи,  -
сказала она, подавая отцу тарелку с супом.
   - Что такое?
   - Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они
чуть не  закусали бедного Гришу,  когда он  проходил по двору.
Они этак и на детей могут броситься.
   Услыхав,  что речь идет о  нем,  Гриша повернулся к  столу,
стал  показывать изорванные полы своей одежды и,  пережевывая,
приговаривать:
   -  Хотел,  чтобы загрызли... Бог не попустил. Грех собаками
травить!  большой  грех!  Не  бей,  большак*),  что  бить? Бог
простит... дни не такие.
   -----------------
   *)  Так  он  безразлично  называл всех мужчин. (Прим. Л. Н.
Толстого.)

   - Что это он говорит?  -  спросил папа, пристально и строго
рассматривая его. - Я ничего не понимаю.
   -  А я понимаю, - отвечала maman, - он мне рассказывал, что
какой-то  охотник  нарочно  на  него  пускал  собак,  так он и
говорит:  "Хотел,  чтобы  загрызли,  но  бог не попустил", - и
просит тебя, чтобы ты за это не наказывал его.
   - А!  вот что!  -  сказал папа.  - Почем же он знает, что я
хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще не большой
охотник до этих господ,  -  продолжал он по-французски,  -  но
этот особенно мне не нравится и должен быть...
   - Ах,  не говори этого, мой друг, - прервала его maman, как
будто испугавшись чего-нибудь, - почем ты знаешь?
   - Кажется,  я  имел  случай изучить эту  породу людей -  их
столько к тебе ходит, - все на один покрой. Вечно одна и та же
история...
   Видно  было,  что  матушка на  этот  счет  была  совершенно
другого мнения и не хотела спорить.
   - Передай мне,  пожалуйста,  пирожок, - сказала она. - Что,
хороши ли они нынче?
   - Нет,  меня сердит, - продолжал папа, взяв в руку пирожок,
но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать
его,  -  нет,  меня сердит,  когда я  вижу,  что  люди умные и
образованные вдаются в обман.
   И он ударил вилкой по столу.
   - Я  тебя просила передать мне  пирожок,  -  повторила она,
протягивая руку.
   - И прекрасно делают,  -  продолжал папа, отодвигая руку, -
что  таких  людей  сажают в  полицию.  Они  приносят только ту
пользу,  что  расстраивают и  без  того слабые нервы некоторых
особ,  -  прибавил он с  улыбкой,  заметив,  что этот разговор
очень не нравился матушке, и подал ей пирожок.
   -  Я  на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы
человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето
ходит  босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда
весом  и  который  не  раз  отказывался  от  предложений  жить
спокойно  и  на  всем  готовом, - трудно поверить, чтобы такой
человек  все  это делал только из лени. Насчет предсказаний, -
прибавила  она  со вздохом и помолчав немного, - je suis payee
pour y croire*); я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день
в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину.
   ---------------
   *) я верю в них недаром (фр.)

   - Ах,  что ты со мной сделала!  -  сказал папа,  улыбаясь и
приставив руку ко рту с  той стороны,  с  которой сидела Мими.
(Когда он это делал,  я всегда слушал с напряженным вниманием,
ожидая чего-нибудь смешного.) -  Зачем ты мне напомнила об его
ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду.
   Обед  клонился к  концу.  Любочка  и  Катенька беспрестанно
подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли
сильное беспокойство.  Подмигивание это значило: "Что же вы не
просите,  чтобы нас взяли на охоту?"  Я толкнул локтем Володю,
Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом,
потом довольно твердо и  громко,  он объяснил,  что так как мы
нынче должны ехать,  то желали бы, чтобы девочки вместе с нами
поехали на охоту,  в линейке. После небольшого совещания между
большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и - что было еще
приятнее - maman сказала, что она сама поедет с нами.

Глава VI. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ОХОТЕ

   Во  время  пирожного  был  позван  Яков и отданы приказания
насчет  линейки,  собак  и верховых лошадей - все с величайшею
подробностию,  называя каждую лошадь по имени. Володина лошадь
хромала;  папа  велел  оседлать для него охотничью. Это слово:
"охотничья  лошадь"  - как-то странно звучало в ушах maman: ей
казалось,  что  охотничья  лошадь  должна  быть  что-то  вроде
бешеного  зверя  и  что она непременно понесет и убьет Володю.
Несмотря  на  увещания  папа  и Володи, который с удивительным
молодечеством  говорил,  что  это ничего и что он очень любит,
когда  лошадь  несет,  бедняжка maman продолжала твердить, что
она все гулянье будет мучиться.
   Обед  кончился;  большие  пошли  в  кабинет пить кофе, а мы
побежали  в  сад шаркать ногами по дорожкам, покрытым упадшими
желтыми  листьями,  и разговаривать. Начались разговоры о том,
что Володя поедет на охотничьей лошади, о том, как стыдно, что
Любочка  тише  бегает, чем Катенька, о том, что интересно было
бы  посмотреть  вериги  Гриши,  и  т.  д.;  о  том  же, что мы
расстаемся, ни слова не было сказано- Разговор наш был прерван
стуком  подъезжавшей  линейки,  на  которой  у  каждой рессоры
сидело  по  дворовому  мальчику.  За линейкой ехали охотники с
собаками,  за  охотниками  - кучер Игнат на назначенной Володе
лошади и вел в поводу моего старинного клепера. Сначала мы все
бросились  к забору, от которого видны были все эти интересные
вещи, а потом с визгом и топотом побежали на верх одеваться, и
одеваться  так,  чтобы  как можно более походить на охотников.
Одно  из  главных  к  тому  средств было всучивание панталон в
сапоги.  Нимало  не  медля, мы принялись за это дело, торопясь
скорее  кончить  его  и  бежать  на крыльцо наслаждаться видом
собак, лошадей и разговором с охотниками.
   День  был  жаркий.  Белые,  причудливых  форм  тучки с утра
показались  на горизонте; потом все ближе и ближе стал сгонять
их  маленький  ветерок,  так что изредка они закрывали солнце.
Ско