одолжал Проптер.-- Я стараюсь
                                323
употреблять лишь слова, имеющие какое-то отношение к фактам.  Поэтому меня и
интересует вечность -- вечность психологическая. Ведь это факт.
     --  Для  вас  -- возможно,-- сказал Джереми,  своим  тоном  ясно  давая
понять, что более цивилизованные люди не страдают подобными галлюцинациями.
     -- Не только  для меня.  В этом  может  убедиться  всякий, кто выполнит
необходимые условия.
     -- И зачем же человеку выполнять эти условия?
     -- А зачем люди едут в Афины и глядят на Парфенон? Затем, что дело того
cтоbт. Вот так же и с вечностью.  Опыт переживания вневременного блага стоит
любых трудов, связанных с приобретением этого опыта.
     --  Вневременное благо, -- неприязненно повторил Джереми.-- Не понимаю,
что это значит.
     -- И  неудивительно,  --  сказал  Проптер. -- Ведь  вы так  толком и не
поймете, что значит "Парфенон", пока не увидите его воочию.
     -- Да, но  я по крайней мере видел Парфенон на фотографиях; я читал его
описания.
     -- Описания вневременного блага вы тоже читали, --
 ответил Проптер.-- И не раз. Ими полны все книги по
философии и религии. Читать-то вы их читали, а вот билета в Афины купить так
и не удосужились.
     Погрузившись в негодующее молчание, Джереми вынужден был признать,  что
его  собеседник  прав. И эта чужая  правота вызвала у  него еще большую, чем
прежде, неприязнь ко всему разговору.
     --  Ну, а время, -- об®яснял Проптер  Питу,  -- что  это, в русле наших
рассуждений, как  не  та  среда, где зло распространяется,  не  та стихия, в
которой зло живет и  вне которой -- умирает? А на самом деле оно больше, чем
просто  стихия зла, больше, чем его родная  среда. Если ты  зайдешь в  своем
анализе достаточно  далеко, то выяснится, что  время-то как раз и  есть зло.
Одно из проявлений его глубинной сути.
                                324

     Джереми слушал с растущим неудовольствием, все
 более и более раздражаясь. Его страхи были не напрас
 ны: старикан полез в дебри самой неудобоваримой тео
 логии. Вечность, вневременное переживание блага, вре
 мя как воплощение зла -- ей-Богу, подобные проповеди
 и в книгах-то выглядят донельзя занудно; но когда тебя
 потчуют всем этим вот так, не обинуясь, да еще не в
 шутку, а всерьез,-- нет, тут и впрямь не знаешь куда
 деваться. Почему, черт возьми, люди не могут просто
 вести разумную, культурную жизнь? Почему не могут
 принимать все как есть? В девять -- завтрак, в полвто
 рого -- ленч, в пять -- чай. И разговоры. И ежедневная
 прогулка с Гладстоном, йоркширским терьером. И биб
 лиотека; сочинения Вольтера в восьмидесяти трех томах;
 неисчерпаемый кладезь Хораса Уоллола*; и, для разно
 образия, "Божественная комедия"; а потом, если вдруг
 возникнет соблазн чересчур серьезного отношения к
 средним векам, автобиография Салимбена* и "Рассказ
 Мельника"*. И время от времени дневные  визиты --
 священник, леди Фредегонд со слуховой трубкой, мис
 тер Вил. И споры о политике -- правда, за эти несколь
 ко месяцев, после аншлюса и Мюнхена, политические
 споры превратились в одно из тех малоприятных заня
 ни, которых умный человек старается избегать. И еже
 недельная поездка в Лондон -- ленч в "Реформе"*, а
 обед непременно со стариком Триппом из Британского
 музея; и болтовня о том о сем с несчастным братцем
 Томом из Министерства иностранных дел (да только и
 это на глазах становилось занятием, которого лучше из
 бегать). А потом, разумеется, Лондонская библиотека;
 вечерня в Вестминстерском соборе, если повезет и там
 будут петь Палестрину*; а каждую вторую неделю, с
 пяти до шести тридцати, полтора часа в обществе Мэй
 или Дорис на их квартирке в Мэйда-Вейл. Визит в гнез
 дилище порока и разврата, как ему нравилось это назы
 вать; бездна удовольствия. Вот они, реальности этой
 жизни; почему бы не принять их, спокойно и трезво?

       325
Так нет же, людям непременно надо болтать о вечности и тому подобной чепухе.
Вся  эта  болтовня  обычно вызывала  у Джереми  желание  побогохульничать  и
спросить, есть  ли у  Бога  boyau rectum  1  , заявить,  как тот  японец  из
анекдота, что он был совершенно смущен и сбит с толку положением Благородной
Птицы*.  Но,  к  несчастью,  бывали  случаи вроде  сегодняшнего --  онито  и
раздражали   больше  всего,   --  когда  такая  реакция  оказалась  бы  явно
неуместной. Потому что этот чудак Проптер, в конце концов, написал "Очерки";
от  его  речей  нельзя  было  отмахнуться,  как  от  фантазий  обыкновенного
недоумка. Кроме  того, он  не проповедовал христианства, так  что шуточки по
поводу антропоморфизма тут  не годились. Это прямо-таки выводило из себя! Он
попытался изобразить высокомерное равнодушие  и даже замурлыкал себе под нос
"Пчелку  и жимолость". Этим он хотел дать понять, что от человека,  стоящего
на  более  высоком  уровне  развития,  никак  нельзя  требовать  интереса  к
подобному бессмысленному разговору.
     Комичное зрелище,  подумал  Проптер, наблюдая за  ним;  если,  конечно,
постараться не замечать, какое оно гнетущее.

        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     --  Время  и желания,  -- сказал  Проптер, --  желания  и  время -- две
стороны  одного и того же; они представляют собой первичную материю зла. Вот
видишь,  Пит,--  добавил  он  другим тоном, --  видишь,  какой  сомнительный
подарок ты преподнесешь нам, если  твоя работа увенчается успехом. Еще целый
век,  а  то  и  больше,  времени  и  желаний.  Пару  лишних  жизней,  полных
потенциального зла. -------------------- 1 Прямая кишка (франц.).
                                326

     -- Но и потенциального добра, -- вставил юноша с
 протестующей ноткой в голосе.
     -- И потенциального добра,-- согласился Проптер.--
 Только оно очень далеко от того дополнительного вре
 мени, которое тм хочешь нам подарить.
     -- Почему? -- спросил Пит.
     -- Потому что потенциальное зло заключено во вре
 мени, а потенциальное добро -- нет. Чем дольше жи
 вешь, тем с большим количеством зла соприкасаешься --
 это происходит само собой. А добро -- другое дело. Че
 ловек не обретает больше добра, просто существуя доль
 ше. Странно, -- задумчиво продолжал он, -- что люди
 всегда бились лишь над проблемой зла. Только над ней.
 Как будто природа добра -- это что-то самоочевидное.
 Вовсе нет. Есть и проблема добра, по меньшей мере
 столь же трудная, как и проблема зла.
     -- И ее решение?.. -- спросил Пит.
     -- Решение очень простое и совершенно неприемле
 мое. Актуальное добро -- вне времени.
     -- Вне времени? Но тогда как же...
     -- Я недаром сказал, что решение неприемлемое, --
 промолвил Проптер.
     -- Но если оно вне времени, тогда...
     -- Тогда ничто из существующего во времени не мо
 жет быть актуальным добрем. Время есть потенциальное
 зло, а желания превращают это потенциальное зло в ак
 туальное. А вот заключенное во временном акте добро
 может быть только потенциальным, более того -- актуа
 лизироваться оно может только вне времени.
     -- Но здесь-то, во времени, -- ну, просто делая обыч
 ные вещи... черт возьми! -- мы ж поступаем иногда пра
 вильно. Так какие поступки можно считать хорошими?
     -- Строго говоря, их нет вовсе, -- ответил Про
 птер. -- Но на практике -- что ж, думаю, некоторые поступки заслуживают такого названия. Хорошим можно
 назвать любой поступок, способствующий освобождению
 теx, кого он касается.
                                327

     -- Освобождению? -- нерешительно повторил юноша. Он привык понимать это
слово только как имеющее экономическую  или революционную окраску. Но мистер
Проптер   явно  не  собирался  призывать  его  свергнуть   капиталистов.  --
Освобождению от чего?
     Проптер помедлил с ответом. Стоит ли  в это углубляться? -- подумал он.
Англичанин настроен враждебно; времени осталось мало; а сам паренек пока еще
абсолютно  невежествен. Но  его  невежественность  отчасти  компенсировалась
доброй волей и трогательным стремлением постичь неведомое. Он решил попытать
счастья и продолжить начатый разговор.
     -- Освобождению от времени, --  сказал он. -- Освобождению от желаний и
переживаний. Освобождению от своей личности.
     --  Вот тебе и раз,-- сказал Пит.-- Вы же всегда говорите о демократии.
Но ведь она держится на уважении к личности!
     --  Конечно, -- согласился Проптер. --  Уважение к личности  необходимо
для  того,  чтобы  она  могла  преодолеть  самое  себя.  Рабство  и фанатизм
усиливают  одержимость  временем,  злом,  своим  собственным "я".  Отсюда  и
ценность  демократических  институтов  и  скептического  умонастроения.  Чем
больше  ты уважаешь личность, тем скорее она сможет  обнаружить, что  всякая
личность  -- тюрьма.  Потенциальное  добро  -- это  все,  что  помогает тебе
обрести   свободу.   Актуализированное  добро  находится   вне   тюрьмы,   в
безвременности, в состоянии чистого, незаинтересованного сознания.
     --  Я не очень-то  силен  в абстракциях,  -- сказал  юноша.  -- Давайте
возьмем какие-нибудь конкретные  примеры. Хотя  бы науку. Это  как,  хорошее
дело?
     -- Хорошее, плохое или нейтральное, смотря как ею заниматься и  в каких
целях  использовать. Хорошее, плохое или нейтральное прежде всего для  самих
ученых -- точно так же, как искусство и гуманитарные дисциплины  могут  быть
хороши, плохи или нейтральны для ху
                                            328
дожников   и   гуманитариев.  Они  хороши,   если  облегчают   освобождение;
нейтральны,  если  от  них  нет  ни  помощи,  ни вреда;  плохи, если  делают
освобождение  более  трудным,  усиливая  власть  индивидуального.  И заметь,
очевидное бескорыстие ученого или художника  вовсе  не обязательно  означает
истинную свободу от пут личности. Ученые и  художники -- это люди, верящие в
то, что  мы  неопределенно называем идеалами. Но что такое идеал? Идеал есть
всего лишь сильно увеличенная проекция какой-нибудь из сторон личности.
     -- Повторите еще разок, --  попросил  Пит,  и  даже Джереми, позабыв  о
своем напускном равнодушии, выказал явную заинтересованность.
     Проптер повторил.
     -- И  это верно, -- промолвил  он, -- для  любого  идеала, кроме самого
высокого,   а  именно  идеала  освобождения  --  освобождения  от  личности,
освобождения от  времени и желаний, освобождения ради союза с Богом, если вы
не  возражаете  против этого  слова, мистер  Пордидж. Многие  возражают,  --
добавил  он.--  Это  одно  из  тех  слов,  которые  особенно  шокируют  нашу
высоколобую публику. Я всегда, как могу, стараюсь  щадить их  чувства. Итак,
вернемся  к нашему идеалисту, -- продолжал он, с удовольствием отметив,  что
Джереми не смог сдержать невольную улыбку. -- Если  он служит любому идеалу,
кроме  самого  высокого,--  будь то  идеал  красоты для художника, или идеал
истины  для  ученого-естественника, или  идеал  того,  что  нынче почитается
добродетелью, для гуманитария, -- то он не  служит Богу;  он служит какой-то
гипертрофированной  черте  себя  самого. Он  может  быть безгранично  предан
своему идеалу, но  в конечном  счете  об®ектом  его преклонения  оказывается
какая-нибудь из сторон его собственной личности. Кто несомненное бескорыстие
на самом деле является  не свободой от своего "я", а  всего лишь иной формой
закрепощения. Это значит, что наука может быть плоха для ученых, даже  когда
она якобы выступает в роли избавителя.

       329
То  же  самое  относится  и к искусству,  и к гуманитарным дисциплинам, и  к
гуманистической деятельности.
     Джеремиг с тоской вспомнил о своей библиотеке  в "Араукариях". И почему
этот свихнувшийся старик не желает принимать вещи такими, как есть?
     -- Ну а остальные? -- допытывался Пит. -- Те, кто не занимается наукой?
Разве им она не помогает стать свободнее?
     Проптер Кивнул.
     -- Но параллельно и привязывает их еще крепче к самим себе. Более того,
мне сдается, что в целом она скорей  усиливает порабощение, нежели ослабляет
его, и  с течением времени этот  перевес в дурную  сторону будет становиться
все заметнее и заметнее.
     -- Почему вы так считаете?
     -- Я сужу  по ее приложениям, --  ответил Проптер. -- В первую очередь,
это производство оружия.  Новые самолеты, новые бомбы, новые пушки и газы --
каждое  усовершенствование  увеличивает  общий  об®ем  страха  и  ненависти,
расширяет сферу влияния националистической истерии. Другими словами,  каждый
новый вид  оружия  затрудняет людям  уход от своего "я", мешает им забыть те
ужасные отображения самих себя,  которые они  называют идеалами патриотизма,
героизма, доблести и тому подобное. И даже  менее пагубные приложения  науки
едва  ли  более  удовлетворительны.  Ибо  к  чему  ведут  эти  приложения? К
увеличению числа вещей, которыми люди стремятся завладеть; к появлению новых
средств   искусственной  стимуляции;  к  возникновению  новых   потребностей
благодаря  пропаганде,  отождествляющей  обладание  с успехом, а  постоянную
искусственную стимуляцию -- со счастьем.
     Но  постоянная  стимуляция  извне  есть  источник  порабощения;  то  же
относится  и к жажде приобретательства. А ты еще грозишь продлить нам жизнь,
чтобы  мы   могли  и  дальше   подстегивать  себя,  и  дальше  стремиться  к
приобретениям, и дальше размахивать флагами, и
                                330
ненавидеть  наших  врагов,   и  бояться  воздушных   налетов,  поколение  за
поколением,   все  глубже  и   глубже   увязая  в   вонючей   трясине  нашей
индивидуальности.-- Он покачал  головой.-- Нет, не разделяю я твоих симпатий
к науке.
     Наступило  молчание;  Пит  обдумывал,  спросить ли  мистера  Проптера о
любви. В конце концов он решил не  спрашивать. Вирджиния --  это  святое. Но
почему же,  почему  она повернула  назад  у Грота? Может быть, он обидел  ее
каким-нибудь словом или поступком? Желая отвлечься от этих тягостных мыслей,
а  заодно и  узнать мнение собеседника о последней из трех  вещей, кажущихся
ему необычайно важными, он взглянул на Проптера и спросил:
     --  А как насчет социальной  справедливости?  Взять хотя бы Французскую
революцию. Или Россию. А то,  что сейчас происходит в Испании, --  борьба за
свободу и демократию против фашистской агрессии?
     Говоря об этом, он думал  остаться  совершенно бесстрастным,  как истый
ученый, но на последних словах его голос чуть дрогнул. Несмотря на избитость
(а  может,  именно  благодаря  ей),  такие  словосочетания,  как "фашистская
агрессия", все еще глубоко волновали его.
     -- Французская  революция породила  Наполеона,--  сказал  Проптер после
минутной  паузы.  --  Наполеон  породил  германский  национализм. Германский
национализм породил войну 1870 года. Война 1870 года породила войну 1914-го.
Война 1914-го породила Гитлера. Таковы  отрицательные результаты Французской
революции. За освобождение же французских крестьян от феодальной зависимости
и  расширение политической  демократии  ей  можно  сказать  спасибо.  Положи
хорошее на одну чашу весов, а плохое -- на другую и посмотри, что перевесит.
Затем  проделай ту же операцию с Россией. На одну чашу положи крах царизма и
капитализма,  на  другую  положи  Сталина,  положи  тайную  полицию,  голод,
двадцать лет

       331
лишений для ста пятидесяти миллионов --жителей, ликви- дацию  интеллигентов,
кулаков  и старых  большевиков, несметные  полчища  заключенных  в  лагерях;
положи во- инскую  повинность, обязательную  для всех, будь то муж- чина или
женщина,   ребенок  или   старик,   положи   револю-   ционную   пропаганду,
подтолкнувшую буржуазию  к изобретению фашизма.  -- Проптер покачал головой.
-- Или взять борьбу за демократию  в Испании, -- продол- жал  он. -- Не  так
давно  за   демократию  боролись  по  всей  Европе.  Трезвый  прогноз  можно
построить, только исхо- дя из прошлого опыта. Вспомни последствия 1914 года,
а  потом  спроси себя,  есть  ли  у  лоялистов* хоть  один  шанс  установить
либеральный  режим  в конце долгой войны. Их противники побеждают; поэтому у
нас просто не бу- дет возможности  увидеть,  к  чему привели бы этих  испол-
ненных  благих намерений либералов внешние обстоятель- ства и их собственные
страсти.
     -- Ну так извините, -- вырвалось у Пита, -- чего же  вы ждете от людей,
если на них нападают фашисты? Чтобы они сидели смирно и дали перерезать себе
глотки?
     -- Разумеется, нет, -- сказал Проптер. -- Я жду, что они будут драться.
И эти ожидания основаны  на моих прежних наблюдениях за  тем, как люди  себя
ведут.  Но  тот  факт,  что  люди реагируют  на  подобного  рода ситуа-  ции
подобного рода действиями, еще не доказывает,  что эта реакция -- наилучшая.
Опыт  заставляет меня  ждать от  них  именно такого  поведения.  И  опыт  же
подсказы- вает  мне, что, если они поведут себя таким образом, по- следствия
будут ужасны.
 -- Ну и чего же вы от нас хотите? Чтобы мы сидели
сложа руки и ничего не делали?
     -- Да  нет,  делайте, -- сказал  мистер  Проптер. -- Но только  то, что
действительно может помочь.
     -- А что может помочь?
     --  Во всяком  случае,  не  война.  Не  насильственная  ак-  ция  вроде
революции.  Да  и вообще, по-моему, никакая крупномасштабная политика тут не
поможет.

       332

     -- Тогда что же?
     -- Вот это-то нам и предстоит понять. Основные на- правления достаточно
ясны. Но нужно еще как следует разобраться в практических деталях.
     Пит  уже  не слушал. Мысли его перенеслись к тем дням в  Арагоне, когда
жизнь казалась полной глубоко- го смысла.
     -- Но мои парни там, в Испании,-- вырвалось у него,-- вы не знаете  их,
мистер Проптер. Они  же заме-  чательные,  честное слово,  замечательные. Не
жмоты, не  трусы, ну и... преданные, и все такое.-- Он боролся с ущербностью
своего словаря, со страхом, как бы его не высмеяли за умничанье, за чересчур
высокопарную манеру выражаться.-- Они жили не для себя, ручаюсь нам,  мистер
Проптер.--  Он заглянул в лицо  собеседни-  ку просительным взглядом, словно
умоляя  его пове- рить.-- Они  жили  ради чего-то гораздо большего,  чем они
сами,-- вроде того, о  чем вы  только что говорили; ну, то есть, больше, чем
просто личного.
     -- А  как насчет  парней Гитлера?  --  спросил Проптер. --  Как  насчет
парней  Муссолини? Как насчет парней  Сталина? Ты  думаешь,  они не такие же
смелые, не такие же верные друзья, не так  же преданы своему об- щему делу и
не  так же  твердо убеждены,  что их дело  правое,  что  они  --  честные  и
благородные борцы за справедливость и  свободу? --  Он испытующе поглядел па
Пита, но Пит молчал.-- То, что люди бывают наделе- ны многими добродетелями,
-- продолжал Проптер,-- отнюдь не помогает им делать добро. Ты можешь  иметь
все добродетели -- все, кроме двух, которые  действи-  тельно что-то значат,
то есть  умения понимать и состра- дать*, -- я повторяю, ты можешь иметь все
остальные и быть  при этом закоренелым злодеем. Собственно гово- ря, если ты
не  обладаешь большинством  добродетелей, то из  тебя не  выйдет  настоящего
злодея. Вспомни хотя  бы мильтоновского Сатану.  Отважный,  сильный, велико-
душный, надежный, благоразумный, умеющий владеть

       333
собой, способный  на самопожертвование. Надо воздать  должное и  диктаторам:
некоторые  из  них  по  доброде-  тельности  почти  догнали  самого  Сатану.
Догнать-то, ко-  нечно, не догнали, но почти. Поэтому им и удается тво- рить
так много зла.
     Опершись локтями на колени и нахмурясь, Пит мол- чал.
     --  Но это чувство, -- наконец промолвил он. -- Чув- ство, которое всех
нас связывало. Вы  понимаете,  о чем  я, -- ну,  о  дружбе; только это  было
больше, чем просто дружба. И чувство, что мы здесь все вместе...  боремся за
одно дело... и это дело cтоит того... и потом, эта постоян- ная опасность, и
дождь, и  этот жуткий холод по ночам, и летняя  жара, и пить хочется, и даже
эти вши и грязь -- все поровну, и  плохое, и хорошее, -- и знаешь, что завт-
ра, может  быть,