тихи, какие статуи,-- но на пороге Пелопоннесской войны*!  А вот
расписывают Ватикан -- как раз чтобы поспеть  к разграблению Рима*. Сочиняют
"Геро- ическую"*  --  но в  честь героя,  который оказывается все-  го  лишь
очередным бандитом. Проливают свет на при-  роду  атома  -- но делают это те
самые физики,  которые  в  военное  время добровольно совершенствуют  орудия
убийства.
     На  уровне отсутствия  Бога люди не могут не  разру- шать того, что они
построили,--  не  могут  строить, не  разрушая,  --  они  закладывают в свои
постройки зароды- ши разрушения.
     Безумие состоит в  непризнании фактов; в главенстве хотения над мыслью;
в  искаженном  восприятии реаль- ного мира; в  попытках  достигнуть желанной
цели  при  помощи  средств,  негодность  которых  доказана  бесчис-  ленными
прошлыми экспериментами.
     Безумие состоит, например, в том, чтобы мыслить  себя как единую  душу,
как цельное и неизменное че- ловеческое "я". Но между животным уровнем внизу
и  духовным вверху, на уровне человеческом, нет  ниче- го,  кроме целого роя
самых  разных  влечений,  чувств  и  идей;  роя,  образовавшегося  благодаря
случайным факторам наследственности  и языка; роя не связанных между собой и
зачастую  противоречивых мыслей и же- ланий.  Память и медленно изменяющееся
тело  созда-  ют нечто  вроде  пространственно-временной  клетки,  в которую
заключен  этой рой. Говорить о  нем как  о  цельной и  неизменной "душе"  --
безумие. Такой вещи, как душа, на чисто человеческом уровне не су- ществует.

       478

     Созвездия  мыслей, гаммы чувств, бури страстей. Все они определяются  и
обусловливаются природой  своего случайного происхождения. В наших душах так
мало от нас самих, что мы не имеем и  отдаленного представле- ния о том, как
мы реагировали  бы  на  вселенную,  если бы не знали  языка  вообще или даже
нашего конкретно- го языка. Природа наших "душ" и мира, в котором они живут,
была  бы  совершенно  иной, нежели теперь, если  бы нас не  научили говорить
вовсе или вместо англий- ского языка обучили бы эскимосскому. Безумие, поми-
мо всего прочего, -- это считать, будто наши "души" су- ществуют отдельно от
языка, который нам случилось перенять у наших воспитателей.
     Каждое  "движение  души"  предопределено;  и  весь рой  этих  движений,
заключенный  в  клетку  из   плоти  и  памя-  ти,  не  свободнее  любой  его
составляющей. Говорить о свободе в связи с поступками, которые на самом деле
предопределены, -- безумие. Свободы действий на чисто человеческом уровне не
существует. Бессмысленным не- желанием  принимать  факты  такими,  как есть,
люди об-  рекают свою деятельность на вечную  тщету, калечат  соб-  ственные
судьбы,  а то и  ведут себя  к гибели.  Подобно городам и нациям, частичками
которых они являются, люди всегда находятся в процессе упадка, всегда разру-
шают  то, что  они построили  и  строят  теперь. Однако  го-  рода  и  нации
подчиняются законам больших чисел, а отдельные личности  им  не подчиняются;
ибо,  хотя в дей- ствительности  многие люди  покорно ведут себя соглас-  но
этим законам,  делать это  их  никто  не  заставляет. По- тому что  никто не
заставляет  их жить только  на человеческом уровне. В  их власти  перейти  с
уровня от- сутствия  Бога на  тот  уровень, где  Бог  есть. Каждое "движение
души" предопределено; то же самое относит- ся и ко всему их  рою. Но за этим
роем, и  одновременно  об®емля его и содержась в нем, лежит вечность, всегда
готовая к самопереживанию. Но чтобы  вечность могла  переживать  самое  себя
внутри временной и простран
                                            479
ственнои  клетки, то  есть  внутри  человеческого  существа,  рой  мыслей  и
желаний,  который  мы  называем  "душой", должен  добровольно  умерить  свою
сумасшедшую ак- тивность,  должен, так сказать, освободить место  для иного,
вневременного сознания, должен утихнуть, что- бы сделать возможным выявление
более  глубокой  ти-  шины.  Бог вполне присутствует только там,  где вполне
отсутствует наша  так  называемая  человечность. Нет железной необходимости,
обрекающей кого бы то ни было на бесплодную муку быть только человеком. Даже
рой желаний  и  мыслей,  который  мы  называем  "душой",  способен  временно
пригасить свою сумасшедшую ак- тивность, самоустраниться, пусть лишь на миг,
чтобы,  пусть тоже лишь на  миг,  сделать  возможным  присут- ствие Бога. Но
дайте вечности  переживать  самое себя,  дайте  Богу возможность  достаточно
часто являть  себя в  отсутствие человеческих желаний, чувств  и предрассуд-
ков;  тогда  ваша  жизнь,  которую  в  промежутках   придет-  ся  вести   на
человеческом уровне, станет совсем-другой. Даже рой наших страстей  и мнений
поддается  красоте вечности;  а поддавшись  ей,  замечает  свое  собственное
безобразие;  а  заметив  свое  безобразие,  стремится  себя  изменить.  Хаос
уступает  место порядку -- не произволь-  ному, чисто человеческому порядку,
который порожда-  ется подчинением "души"  какому-нибудь безумному "идеалу",
но порядку, отражающему истинный  поря- док вещей.  Рабство  уступает  место
свободе --  ибо  вы-  бор  теперь  не  диктуется  случайной предысторией,  а
делается телеологически и под влиянием непосред- ственного прозрения природы
мира. Агрессивность и просто апатия  уступают место покою -- ибо агрессивное
состояние есть маниакальная, а апатия -- депрессивная фаза того циклического
психоза, который состоит в смешении своего "я" или его социальных проекций с
истинной  реальностью.  Покой  же  --  это спокойная  ак-  тивность, которая
проистекает  из  знания того,  что наши  "души" иллюзорны,  а их  порождения
безумны, что все

       480
существа потенциально  едины  в вечности. Сострадание  есть один из аспектов
этого покоя и результат обрете- ния такого знания.
     Поднимаясь на закате  дня к  замку, Пит  с каким-то  ти- хим  восторгом
продолжал думать  обо всем, что  сказал ему мистер  Проптер. Барселона пала.
Испания, Англия,  Франция, Германия,  Америка  -- все они переживают упадок,
переживают упадок даже в пору их кажущегося  процветания,  разрушают то, что
строят, в  самом процес- се строительства. Но  каждый  человек имеет возмож-
ность избежать падения, прекратить саморазрушение. Никто не принуждает людей
вступать в союз со злом, они заключают этот союз по своей воле.
     По  пути  из  мастерской Пит  собрался с  духом испро-  сил у  Проптера
совета: что ему делать?
     Проптер пытливо посмотрел на него.
     --  Что  ж,  если  хочешь,  -- сказал он,  --  я  имею в виду,  если ты
действительно хочешь...
     Пит кивнул, не говоря ни слова.
     Солнце уже село;  наступившие сумерки  были словно воплощение  покоя --
божественного покоя, сказал себе Пит, поглядев на далекие горы по ту сторону
равнины,  покоя, превышающего всякое понимание. Расстаться с такой  красотой
было немыслимо. Войдя в замок, он  на- правился прямо к лифту, вызвал кабину
--  она приеха- ла откуда-то сверху,-- закрылся в  ней вместе с  Вермеером и
нажал  последнюю  кнопку. Там, на  площадке главной  башни, он будет в самом
центре этого неземно- го покоя.
     Лифт остановился. Он  открыл дверь и шагнул нару- жу. В воде отражалось
безмятежное, еще не угасшее небо. Он перевел глаза на него, затем  посмотрел
на горы; потом  стал  огибать бассейн, чтобы  взглянуть вниз с  той стороны,
поверх парапета.
     -- Уйди! -- раздался вдруг сдавленный голос.
     Пит  сильно вздрогнул,  обернулся и  увидел  Вирджинию,  лежащую в тени
почти у его ног.
                                481

     -- Уйди, -- повторила она прежним голосом. -- Я тебя ненавижу.
     -- Извините,-- пробормотал он.--Я не знал...
     -- Ох,  это ты. -- Она  открыла глаза, и даже  сумерки не  помешали ему
заметить,  что  она недавно плакала. --  А  я думала, Зиг.  Он пошел за моим
гребешком.-- На мгновение она затихла;  потом у нее внезапно вырва- лось: --
Я так несчастна, Пит.
     -- Несчастна? -- Это  слово и  тон, каким  оно  было ска-  зано,  мигом
развеяли ощущение божественного  покоя.  Охваченный  любовью и тревогой,  он
присел рядом с ней на лежанку.  (Под купальным  халатом, невольно заме-  тил
он, на ней, кажется, совсем ничего не было.) -- Несчастна?
     Вирджиния закрыла лицо руками и разрыдалась.
     -- Даже Пресвятой Деве, --  горестно и бессвязно по- жаловалась она, --
я даже ей не моту сказать. Мне так стыдно...
     --  Милая!  -- сказал он умоляющим  тоном,  словно  уговаривал  ее быть
счастливой. И погладил девушку по голове. -- Милая моя!
     Неожиданно  с другой  стороны бассейна донесся  ка- кой-то шум;  грохот
захлопнувшейся  двери  лифта; гром- кий  топот;  нечленораздельный  яростный
вопль. Пит по- вернул голову и успел увидеть  бегущего к ним мистера Стойта,
в  руке у которого было что-то --  что-то,  очень похожее  на автоматический
пистолет.
     Он наполовину поднялся на ноги, когда Стойт выст- релил.
     Появившись  спустя  две-три минуты  с гребешком  для Вирджинии,  доктор
Обиспо обнаружил старика на ко- ленях -- он  пытался унять  носовым  платком
кровь, ко- торая все еще лилась из двух ран, одной маленькой и ак- куратной,
другой зияющей, оставленных в голове Пита пулей, прошедшей навылет.
     Скорчившись в тени парапета, Детка молилась.
     -- Святая-Мария-Матерь-Божья-молись-за-нас-греш
                                           482
ных-ныне-и-в-час-нашей-смерти-аминь, --  повторяла она  снова  и  снова, так
быстро,  как  только позволяли  рыда-  ния. Время  от  времени ее  сотрясали
приступы  рвоты, и  молитва  ненадолго прерывалась.  Затем  она продолжалась
вновь           с            того           же           места:           --
...нас-грешных-ныне-и-в-часнашей-смерти-аминь-Святая-Мария-Матерь-Божья..,
     Обиспо  открыл  рот, собираясь издать  какоегто  воскли-  цание,  потом
закрыл его опять,  дрошептал;:  "Господи Иисусе!"  --  и  быстро, тихо пошел
вокруг  бассейна.  Преж-  де  чем  дать  знать  о   своем  присутствии,   он
предусмотри- тельно поднял пистолет  и  спрятал его  в карман.  Мало ли что.
Потом  окликнул  Стойта по имени.  Старик вздрогнул,  и лицо его  исказилось
гримасой ужаса. Когда он обернул- ся и увидел, кто  это, страх уступил место
облегчению.
     --  Слава Богу,  что это вы, -- сказал он,  потом вдруг  вспомнил,  что
именно доктора  он собирался убить. Но  все это  отодвинулось на миллион лет
назад,  за миллион миль отсюда. Ближайшим, непосредственным,  самым насущным
фактом была уже не Детка, не любовь или гнев, а страх и то, что лежало здесь
перед ним.-- Вы должны спасти его, -- хрипло прошептал он. --  Мы  ска- жем,
что это был несчастный  случай. Я заплачу ему, сколько попросит. В  разумных
пределах, -- поправился он по старой привычке. -- Но вы должны спасти его.--
Он с трудом поднялся на ноги и жестом предложил Обиспо занять его место.
     Обиспо лишь отрицательно качнул головой. Старикан был весь в крови, а у
него  отнюдь не было желания  пор-  тить костюм, обошедшийся ему в девяносто
пять долларов.
     --  Спасти его?  -- повторил он. --  Да вы с ума сошли. Гляньте-ка вон,
сколько мозгов на полу.
     Вирджиния в тени  за его спиной  перестала  бормотать молитвы и  начала
подвывать. "На полу,--причитала она. -- На полу".
     Обиспо свирепо перебил ее:
     -- А ну заткнись, ты!
     Причитания резко  оборвались;  но  через несколько се  483  кунд тишину
нарушил очередной приступ жестокой рво- ты; затем снова послышалось:
     --
Святая-Мария-Матерь-Божья-молись-за-нас-грешных-ныне-и-в-час-нашей-смерти-аминь-Святая-МарияМатерь-Божья-молись-за-нас-грешных...
     -- Если уж думать о чьем-то спасении, -- продолжал Обйспо, -- так это о
вашем.  И,  поверьте мне,  -- с ударе- нием добавил  он, перенеся вес своего
тела на  левую ногу и указывая  на труп носком правой,  -- вам стоит поторо-
питься. Это или газовая камера, или Сан-Квентин* на всю жизнь.
     --  Но  это  был  несчастный  случай,--  захлебываясь  от  поспешности,
запротестовал  Стойт. -- То есть все вышло по ошибке. Я же не  хотел в  него
стрелять. Я хотел...-- Он  оборвал  фразу  на  середине  и умолк,  беззвучно
двигая ртом, словно стараясь проглотить невыговоренные слова.
     -- Вы хотели убить меня, -- закончил за него Обиспо и широко, по-волчьи
улыбнулся, как всегда  в  тех случа-  ях,  когда его шутки могли кого-нибудь
задеть или поста- вить в неловкое положение. Подбодренный мыслью, что старый
хрыч  напуган до полусмерти и не рассердится, и сознанием того, что пистолет
все равно у него в карма- не, он решил  пошутить еще и прибавил: -- В другой
раз не будете шпионить.
     --    ...ныне-и-в-час-нашей-смерти-аминь,--   бормотала   Вирджиния   в
наступившей паузе.-- Святая-Мария-Ма- терь...
     -- Я правда не хотел,-- снова повторил Стойт.-- Я просто вышел из себя.
Наверно, даже не отдавал себе отчета...
     -- Это вы об®ясните в суде, -- саркастически заметил Обиспо.
     -- Но клянусь,  я же не знал,  --  воскликнул Стойт. Его хриплый  голос
нелепо сорвался на писк. Лицо было белым от страха.
     Доктор пожал плечами.
     -- Возможно,-- сказал он.-- Но ваше незнание --

       484
слабый  аргумент  против этого.  -- Он снова поднял  ногу, указывая на  тело
носком своего изящного бо- тинка.
     --  Так  что  же  мне  делать?  --  почти  завизжал  Стойт  в  припадке
панического ужаса.
     -- А я почем знаю?
     Стойт  хотел  было просительно положить ладонь  Обиспо на рукав; но тот
быстро подался назад.
     -- Не троньте меня, -- сказал он. -- Поглядите на свои руки.
     Стойт поглядел.  Толстые, похожие на морковки паль-  цы были  красны от
крови; под грубыми ногтями кровь уже запеклась и высохла, как грязь.
     -- Господи! -- прошептал он.-- О Господи!
     -- ... и-в-час-нашей-смерти-аминь-Святая-Мария...
     Услышав слово "смерть", старик вздрогнул, точно его стегнули хлыстом.
     -- Обиспо, -- опять начал он, холодея при мысли о том, что его ждет. --
Обиспо! Ради Бога -- вы должны помочь мне спастись. Вы должны  помочь мне,--
взмо- лился он.
     --  После того, как вы приложили все усилия, чтобы сделать из меня это?
-- Бело-коричневый ботинок сно- ва поднялся в воздух.
     --  Но вы же не  дадите меня  арестовать? -- унижен- но выдохнул Стойт,
жалкий в своем отчаянии.
     -- Это почему же?
     -- Вы не пойдете на это, -- почти закричал он. -- Не пойдете.
     Поскольку было  уже почти темно, Обиспо нагнулся, желая удостовериться,
что на кушетке нет крови; затем поддернул свои светлые брюки и сел.
     -- В ногах правды нет, -- любезным светским тоном заметил он.
     Стойт снова взмолился о помощи.
     -- Я отблагодарю вас, -- сказал  он.  --  Вы получите все, что  хотите.
Все, что хотите, -- повторил он, на сей

       485
раз отбросив всякие апелляции к разуму.
     -- Ага, -- произнес доктор Обиспо,-- вот это деловой разговор.
     --         ...Матерь-Божья,--        бормотала         Детка,        --
молись-занас-грешных-ныне-и-в-час-нашей-смерти-аминь-СвятаяМария-Матерь-Божья-молйсь-за-нас-грешных...
     -- Это деловой разговор, -- повторил Обиспо.

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * 

        ГЛАВА ПЕРВАЯ

     В  дверь кабинета Джереми  постучали;  вошел  мистер  Проптер.  Джереми
заметил,  что на  нем тот самый  тем-  но-серый  костюм с черным  галстуком,
который он наде- вал на похороны  Пита.  Цивильное платье  как-то  умаля- ло
его; он казался ниже,  чем в рабочей  одежде, и  одновременно  меньше  самим
собой. Его обветренное, резко очерченное лицо -- лицо скульптурной фигуры на
западном  фасаде  собора  -- и  жесткий  крахмальный  во- ротничок  явно  не
гармонировали друг с другом.
     -- Вы не забыли? -- спросил он после обмена руко- пожатиями.
     Вместо  ответа Джереми показал  на  свою  собственную  черную  куртку и
клетчатые  брюки.  Их  ждали  в  Тарза-   на,  где  должно  было  состояться
торжественное открытие новой Аудитории Стойта.
     Проптер глянул на часы.
     -- Еще несколько минут погодим, потом начнем соби- раться.-- Он сел  на
стул.-- Как у вас дела?
     -- Замечательно, -- ответил Джереми.
     Проптер кивнул.
     --  После  от®езда  бедняги  Джо  и  его  приближенных  тут,  наверное,
действительно не жизнь, а малина.
     -- Живу  один  на один с  горой антиквариата стоимос- тью в  двенадцать
миллионов  долларов,  -- сказал  Джере-  ми.  -- Уверяю вас, это чрезвычайно
приятно.
     -- Вряд ли вам было бы так уж приятно, -- задумчи- во произнес Проптер,
-- попади вы  в компанию  людей,  которые, собственно, и  создали весь  этот
антиквариат. В компанию Греко, Рубенса, Тернера*, Фра Анджелико.
     -- Боже упаси! -- сказал Джереми, воздевая руки.

       487

     -- Вот в чем  прелесть искусства, -- продолжал Проптер. -- Оно выявляет
лишь  наиболее   приятные   свойства   наиболее   одаренных   представителей
человеческого рода. Поэтому-то я никогда  и  не мог поверить,  что искусство
какой-нибудь  эпохи  действительно  проливает  свет  на  жизнь  этой  эпохи.
Возьмите  марсианина  и покажите  ему  коллекцию  произведений  Боттичелли*,
Перуджино* и Рафаэля. Разве сможет он догадаться но ним об услови- ях жизни,
описанных у Макиавелли*?
     -- Не сможет, --  согласился Джереми. --  Однако вот вам другой вопрос.
Условия,  описанные у Макиавел ли,-- были ли они действительно таковы? Не то
чтобы  Макиавелли  говорил неправду; те вещи, о которых  он  пишет, конечно,
имели место. Но казались ли они совре- менникам такими уж кошмарными, какими
кажутся нам, когда мы о них  читаем?  Мы-то уверены,  что они  долж- ны были
ужасно страдать. Но так ли это?
     --  Так ли это? --  повторил  Проптер. -- Мы  спраши- ваем историков; а
они,  конечно, ответить не  могут  -- по-  тому  что,  очевидно, нет способа
подсчитать общую сум-  му счастья, так  же  как нет способа сравнить чувства
людей,  живших  в  одних  условиях,  с  чувствами людей,  живущих  в  других
условиях, совсем  не  похожих  на пер-  вые. Действительные условия в  любой
момент  таковы,  какими  они  видятся   людям,  непосредственно  их  воспри-
нимающим. А у историка нет способа  определить,  каким было это суб®ективное
восприятие.
     -- Он может догадываться об этом, лишь глядя на произведения искусства,
--  промолвил  Джереми.--Я  бы  сказал,  что  некоторый  свет  на  тогдашнее
суб®ектив-  ное  восприятие они  все же  проливают.  Возьмем  один  из ваших
примеров. Перуджино -- современник Макиа-  велли. Это означает, что хотя  бы
один человек  умуд-  рился сохранить жизнерадостность на протяжении все-  го
того малоприятного  периода. А  раз есть один, почему бы не  быть  и  многим
другим?  -- Он слегка покашлял, прочищая путь  цитате. -- "Положение  дел  в
государстве
                                488
никогда не мешало людям вовремя пообедать".
     -- Весьма мудро! -- сказал Проптер, -- Однако за- метьте, что положение
дел в  Англии  при жизни  доктора Джонсона  было превосходным,  даже в самые
черные  дни. А как насчет положения дел в стране вроде Китая  или, допустим,
Испании  -- в стране,  где  людям нельзя  помешать обедать  по  той  простой
причине, что они  не обедают  вовсе?  И наоборот,  как насчет многочисленных
случаев потери  аппетита во  времена вполне благополуч- ные?  --  Он  сделал
паузу, вопросительно  улыбнулся Джереми,  затем  покачал головой.  -- Иногда
люди много радуются  и много страдают;  а иногда, по-видимому, страдают чуть
ли  не  постоянно.  Это все,  что  может ска- зать историк, пока он остается
историком. Ну  а превратясь  в теолога или метафизика, он, разумеется, может
болтать  бесконечно,  как  Маркс, или Святой  Августин*,  или Шпенглер*.  --
Проптер  неприязненно поморщил- ся. -- Бог мой, сколько же чепухи наговорили
мы за пос- ледние два-три тысячелетия!
     -- Но  в  этой чепухе есть своя прелесть,-- возразил Джереми.  -- Порой
она бывает очень занятна!
     --  Я,  наверное,  недостаточно