на  себя, обречены на  барахта- нье в  метафорах,
сравнениях, аналогиях. Вы знаете  та- кого  рода  продукцию: пламя, ураганы,
стрелы, рай.
     -- Долина лилий, -- процитировал Джереми, -- и при- ют блаженства.
     -- Не говоря уж о духе в плену низменных страссй, -- сказал Проптер, --
и прочих речевых фигурах. Их

       375
бесконечное множество, и  у них  лишь  одна общая черта: все они  состоят из
слов, не имеющих ровно никакого от- ношения к описываемому предмету.
     --  Говорить одно, а подразумевать другое, -- вставил Джереми. -- Разве
это не характерно для всей художе- ственной литературы?
     -- Может быть, -- ответил  Проптер. -- Но  сейчас  меня главным образом
интересует то,  что людям так и не уда-  лось снабдить наши непосредственные
животные  ощу-  щения  осмысленными,  неслучайными  ярлычками.  Мы  говорим,
например,  "красное" или  "приятное", но  и  только;  мы не  пытаемся  найти
словесные эквиваленты для  отдельных аспектов  постижения красного цвета или
разнообразных приятных переживаний.
  -- Разве это не потому, что дальше "красного" или
"приятного"  просто нельзя пойти?  --  сказал Пит. -- Это  ведь факты, голые
факты, и все тут.
     --  Как жирафы,--  добавил Джереми.-- "Такого зве- ря не может быть",--
говорит  рационалист, глядя на его  изображение. И тут он появляется во всей
красе -- шея и прочее!
     --  Вы  правы, -- сказал Проптер. --  Жираф --  это го- лый факт. И его
надо  признать, нравится  он вам или не нравится. Но  то,  что  вы признаете
жирафа, отнюдь не мешает вам изучать и  описывать его. Так же обстоит дело и
с красным  цветом, и с  удовольствием, и  с notus calor. Эти факты поддаются
анализу,  а результаты  ана- лиза  вполне  можно  выразить  соответствующими
слова- ми. Однако история не дает нам подобных примеров.
     Пит задумчиво кивнул.
     -- Как вы считаете, почему это? -- спросил он.
     -- Ну, --  сказал Проптер, --  я считаю,  это  потому, что людям всегда
было  интереснее  делать и чувствовать,  не-  жели  думать. Они всегда  были
слишком  заняты: радо- вались и  горевали,  занимались благотворительностью,
обделывали  свои  дела, поклонялись  своим  идолам, -- и  у  них никогда  не
возникало охоты создать словесный ин
                                376
сгрументарий,  чтобы внести  во все  свои  жизненные  пе-  рипетии  какую-то
ясность. Поглядите  на языки, которые мы  унаследовали.  Идеально подходящие
для разжига- ния буйных и  необузданных страстей; незаменимая под- мога тем,
кто хочет сделать в этом мире карьеру; но хуже чем бесполезные  для всякого,
кто стремится к бес- корыстному постижению действительности. Отсюда, даже на
чисто  человеческом уровне,  нужда  в особых  об®ективных языках вроде языка
математики или  набо-  ров  технических  терминов, использующихся  в  разных
науках. Как  только  у людей  появлялось желание  по-  нять, они оставляли в
стороне традиционный язык и меняли его  другим, специальным  -- более точным
и, что  важнее всего, более свободным от своекорыстия. Далее, отметим  очень
существенный  факт. Художествен- ная  литература в  основном  имеет  дело  с
повседневной жизнью мужчин и женщин,  а повседневная жизнь муж- чин и женщин
складывается по большей части из непос- редственных животных впечатлений. Но
чтобы выявить  суть  этих  животных  впечатлений,  создатели  художественной
литературы  никогда не  изобретали об®ективного,  незасоренного  языка.  Они
довольствовались тем,  что, не мудрствуя лукаво, называли эти впечатления не
отвечающими их сути именами, которые всего лишь слу- жили  ориентиром для их
и читательской памяти. Всякое непосредственное переживание есть notus calor,
а  читатель или  читательница,  опираясь на свой  личный опыт,  должны  сами
вложить в эти слова конкретное  значение.  Просто,  но  не очень-то  научно.
Однако люди читают художественную литературу не для того,  чтобы  что-нибудь
понять;  они  лишь  хотят вновь пережить  те ощуще-  ния, которые  в прошлом
доставили им  удовольствие.  Чем  только не бывает искусство; но на практике
оно обычно служит неким духовным заменителем алкоголя и шпанских мушек.
     Проптер снова обратил взор к убористым строкам послания Молиноса.
                                377

     -- "Oira у leera el hombre racional estas espirituales materias, -- еще
раз  прочел он.  --  Pero  no llegara  a comprenderlas". Он будет  читать  и
слушать об этих ве- щах, но ему так и не удастся понять их. А не удастся ему
это, --  Проптер закрыл папку и вернул ее Джереми, -- не удастся ему это  по
одной из двух весьма основательных причин. Либо он никогда не видел жирафов,
о  которых идет речь, а потому, будучи hombre racional, вполне убежден,  что
таких  зверей  не существует.  Либо он мель- ком видел этих животных  (или у
него есть другая при- чина верить в их существование),  однако не  может по-
нять, что говорят о них знатоки; ему мешает неадекватность языка, на котором
обыкновенно описы-  вается  фауна духовного  мира. Иными словами, либо он не
имел  опыта непосредственного ощущения  вечности --  а значит,  у  него  нет
резона  верить, что вечность суще- ствует, -- либо он  верит в существование
вечности, но ему непонятен язык тех, кто ощущал ее непосредствен- но. Далее,
если он захочет  говорить о  вечности -- а  он может этого  захотеть,  чтобы
поделиться своим опытом с другими или чтобы  самому лучше понять собственные
переживания с человеческой точки зрения, -- то он ока- жется перед дилеммой.
Либо он признает, что существу-  ющий язык для этой цели не годится, и тогда
у него ос-  таются  лишь  два разумных выхода: не говорить ничего вовсе  или
изобрести свой собственный, специальный, более подходящий язык, так сказать,
исчисление вечно-  сти, особую  алгебру  духовного опыта,  --  но если он ее
изобретет, желающим понять его придется овладевать новой премудростью. Таков
первый путь. А второй путь припасен для  тех, кто не признает неадекватности
суще- ствующего  языка,  да для  неисправимых оптимистов, ко-  торые хоть  и
признают  ее,   но  упорно   хотят  попытать   счастья  с  помощью  заведомо
бесполезного  средства.  Та- кие  люди  будут писать на  имеющемся  языке, и
благода- ря этому писания их будут истолкованы более или ме- нее неправильно
практически всеми читателями. Это

       378
неизбежно, ведь слова, которыми  они  пользуются, не со- ответствуют тому, о
чем они говорят. В основном это слова, взятые из языка повседневной жизни...
Но  язык  повседневной жизни, за малыми  исключениями,  описы- вает  события
чисто   человеческого  уровня.   Что   же   про-   исходит,   когда   слова,
позаимствованные   из  этого  языка,  вы  используете  для   описания  опыта
духовного,  опыта  переживания  вечности?  Очевидно,  вы   порождаете  непо-
нимание; говорите то, чего говорить не собирались.
     Пит перебил его:
     -- Можно что-нибудь конкретное, мистер Проптер?
     -- Можно, -- отозвался  тот.  -- Возьмем  слово,  кото- рое  так  часто
встречается во всей  религиозной литерату- ре: "любовь". Что такое любовь на
человеческом  уров- не? Да  все что  угодно, от  родной матери до маркиза де
Сада.
     Имя маркиза вновь  напомнило Джереми о том, что произошло с "Cent-Vingt
Jours de Sodome". Нет, это просто из ряда вон! Какая наглость!..
     -- Мы  не  делаем даже элементарного различия, кото- рое  делали греки:
между erao  и philo, eros и agape. У нас  все  любовь, будь она бескорыстная
или эгоистичная, будь это дружеская симпатия, похоть или безумие убий- цы. У
нас все  любовь,--  повторил  он.-- Идиотское  слово!  Даже на  человеческом
уровне   оно  безнадежно  рас-  плывчато.  А  попробуйте  применить  его   к
переживаниям  на  уровне  вечности  --   последствия  будут  просто  катаст-
рофическими. "Любовь к Богу". "Любовь  Бога к  нам".  "Любовь  святого к его
братии".  Что означает здесь слово "любовь"?  И как  это связано  с тем, что
скрывается за ним, когда речь идет  о молодой кормящей матери и ее  ребенке?
Или  о Ромео, который  пробирается  в спаль- ню к Джульетте? Или  об Отелло,
который душит Дез- демону?  Или об ученом-исследователе,  влюбленном в  свою
науку? Или о  патриоте, готовом умереть за свою Родину -- умереть, а до того
убивать,  красть,  лгать,  обманывать и пытать ради нее? Да неужто и  впрямь
есть

       379
что-то общее между тем, что обозначает слово "любовь" в этих случаях, и тем,
что  подразумевается  под ним, например,  в рассказах о любви Будды ко  всем
суще-  ствам, способным чувствовать?  Ответ  очевиден:  конеч- но,  нет.  На
человеческом уровне этим  словом описыва- ется огромное  множество различных
состояний сознания  и  манер  поведения.  Несходные во многом, они похожи по
крайней мере в одном: все они сопровождаются эмо- циональным возбуждением  и
все  содержат  в  себе   эле-   мент  страсти.   Тогда  как  для   состояния
просветленности  характерны в первую  очередь спокойствие и безмятеж- ность.
Иными Словами, отсутствие возбуждения и отсут- ствие страстных желаний.
     -- Отсутствие  возбуждения и  отсутствие желаний, -- повторил про  себя
Пит, в то время как перед его мыс- ленным взором  проплыли несколько картин:
Вирджиния в спортивной кепочке,  Вирджиния за рулем  розового мо- тороллера,
Вирджиния в шортах преклоняет колени пе- ред изображением Богоматери.
     -- Различия фактические должны быть  отражены различиями  языковыми, --
говорил Проптер.--А без этого  в  словах мало проку.  Тем не менее мы упорно
ис- пользуем  одно-единственное  слово  для  обозначения со- вершенно разных
понятий. Мы говорим: "Бог есть лю- бовь". То же самое слово звучит и в наших
разговорах о чувственной любви, или о любви кого-либо к своим де- тям, или о
пламенной  любви  к отчизне. Следовательно, мы  склонны думать,  что во всех
этих  случаях говорим примерно  об одном  и  том же. ;Мы со смутным благого-
вением воображаем, будто Бог -- это что-то вроде квин- тэссенции страсти. --
Проптер покачал головой. -- Созда- ем Бога по своему  образу и  подобию. Это
льстит нашему тщеславию, а мы. конечно, предпочитаем лелеять свое тщеславие,
но не  учиться  понимать.  Отсюда  и путаница  с  языком. Если бы мы  хотели
понять, что Стойт за сло- вом "любовь",если бы.мы хотели трезво поразмыслить
над этим, то мы сказали бы, что люди питают друг к
                                380
другу любовь, но  что Бог есть  некая  x-любовь. Тогда у тех,  кто  не имеет
непосредственного  опыта  переживаний  на  уровне вечности, по крайней  мере
появилась бы воз- можность понять рассудком, что на этом уровне и  на уровне
чисто человеческом происходят разные вещи. Увидев разные слова,  они  поняли
бы,  что между любовью и x-любовью есть  какое-то различие. Следователь- но,
людям уже труднее было бы оправдаться в том,  что они, как нынче, воображают
себе  Бога похожим  на них  самих,  только  чуть  более  респектабельным  и,
разумеет- ся, чуть менее порочным. Не стоит и пояснять, что все,  ошосящееся
к  слову  "любовь", относится и к  прочим словам, взятым из  языка обыденной
жизни и  использу- емым для описания духовного опыта. Например, "зна-  ние",
"мудрость",  "сила",  "ум",  "покой",  "радость",  "  победа",  "добро".  На
человеческом уровне они  обозначают определенные вещи.  Но  те, кто  пишет о
проис-  ходящем на  уровне вечности, пытаются  выразить  этими словами нечто
совсем другое. Поэтому их  использова- ние лишь затемняет смысл, и  читателю
становится почти  невозможно понять, о  чем идет речь. И между  про- чим, не
надо  забывать,  что  путаницу  вносят  не  только  слова,  взятые  из языка
обыденной  жизни.  Те, кто пи-  шет об  уровне  вечности,  используют еще  и
специальные соображения, позаимствованные из разных философских систем.
     -- А разве это не та самая алгебра  духовного опыта? -- спросил Пит. --
Разве это не тот специальный, на- учный язык, о котором вы говорили?
     -- Это  попытка  создать такую  алгебру, --  ответил  Ироптер.-- Но,  к
сожалению, весьма неудачная.  Не-  удачная,  потому  что  эта особая алгебра
опирается на язык метафизики -- и  метафизики, заметим, довольно плохой. Те,
кто ею пользуется, хотят они этого или не хотят, берут на себя обязательство
не только описывать факты, но  и об®яснять их. Они должны об®яснять реальные
переживания с помощью метафизических понятий,

       381
обозначающих нечто такое, чего  нельзя продемонстриро-  вать, что существует
лишь предположительно. Другими словами, они описывают факты, используя плоды
чело- веческого воображения; об®ясняют известное посред- ством неизвестного.
Возьмем  несколько  примеров.  Вот  один из них:  "экстаз".  Это технический
термин, который  относится  к способности души пребывать  вне  тела,  и  он,
конечно,  подразумевает, что мы знаем, что такое  душа и  как она  связана с
телом  и  со всем  остальным  миром.  Или взять другой  пример,  технический
термин,  который  иг-  рает  важную роль в католической  теории  мистицизма:
"внушенное созерцание". Здесь предполагается, что су- ществует некто  и этот
некто привносит в  наши умы оп-  ределенное  психологическое  состояние. Еще
одно пред- положение заключается в том, что  мы знаем, кто этот некто. Можно
привести и третий пример: пусть это  бу- дет даже "единение с  Богом". Здесь
смысл слов зави- сит от воспитания говорящего. Они могут означать  "единение
с Иеговой Ветхого Завета". Или, допустим, "единение с Божественной Личностью
ортодоксально- го христианства". Или то, что они, возможно,  означа-  ли для
Экхарта:  "единение  с безличным  Божеством,  один  из ограниченных аспектов
коего есть Бог ортодок- сии". Аналогичным образом, если  вы индус, они могут
означать "единение с Ишварой*" или "единение с Брахманом". Во всех вариантах
этот  термин подразу- мевает  предварительное знание о природе вещей,  кото-
рые  либо вовсе  непознаваемы, либо, в лучшем  случае, могут быть осмыслены,
лишь исходя из природы пере- живаний, как раз и описываемых данным термином.
Вот  каков  второй  путь  разрешения  дилеммы, -- заклю- чил  Проптер, --  и
пошедшие по этому пути, то есть опи- сывающие свой опыт на уровне вечности с
помощью  современной  религиозной  лексики,  тоже  неизбежно  оказываются  в
тупике.
  -- А средний  путь? -- спросил Джереми. -- Не  по
нему ли идут профессиональные психологи, которые пи
                                382
шут о мистицизме? Они создали вполне разумный язык. Вы не упомянули о них.
     -- Я не упомянул о них, -- сказал Проптер, --  по той же самой причине,
по  какой в  беседе о красоте не упо- мянул бы о  специалистах  по эстетике,
которые никогда не бывали в картинной галерее.
     -- Вы хотитескаэать, они сами не знают, о чем гово- рят?
     Проптер улыбнулся.
     -- Я бы  сказал иначе, -- произнес он. -- Знать-то они знают. Да только
то,  что  они знают,  не  стоит  обсужде-  ния. Потому что  знают  они  лишь
мистическую литера- туру, а мистического опыта у них нет.
     -- Стало быть, и спасительного пути нет, -- вывел Джереми. Глаза его за
стеклами очков  замигали;  он улыбнулся, словно мальчишка-озорник, довольный
тем,  что  ему удалась очередная мелкая  пакость.-- Как  слав-  но,  когда у
проблемы  нет решения. Когда все  выходы  перекрыты  и тебе со всеми  твоими
духовыми  оркестра- ми и сверкающими доспехами просто некуда  податься,  мир
кажется  таким  восхитительно уютным.  Вперед, христианские воины! В  атаку,
пехота! Excelsior!  И ходишь все время кругом  да кругом --  по  собственным
следам, за нашим доблестным  фюрером,-- как гусеницы Фабра*.Ей-Богу, мне это
ужасно нравится!
     Па сей раз Проптер рассмеялся открыто.
     -- Простите, но я должен вас разочаровать,-- сказал он. -- К сожалению,
спасительный путь существует. Это путь практический. Вы можете составить обо
всем  собственное мнение,  для этого  нужен только личный опыт.  Так  же как
можете составить себе мнение о картине Эль Греко "Распятие святого Петра" --
для этого  нужно только вызвать  лифт и подняться на нем в вестибюль. Боюсь,
правда,  что в  первом случае никакого лифта нет. Надо подыматься  пешком. И
имей в виду, -- добавил он, ------------------------ 1 Все выше (лат.).
                                383
поворачиваясь к Питу, -- у этой лестницы очень, очень много ступеней.
                                ***

  Доктор Обиспо распрямился, вынул из ушей трубоч-
ки стетоскопа и  убрал инструмент в  карман, где лежали "Cent-Vingt Jours de
Sodome".
  --  Что-нибудь не так? -- с беспокойством спросил
Стойт.
  Обиспо  покачал головой и ободряюще  улыбнулся
ему.
  --  Гриппа, во всяком случае, нет,-- сказал он.-- Не-
большое  обострение  вашего обычного  бронхита, только и  всего.  Я дам  вам
лекарство, примете на ночь.
  Услышав  это, Стойт сразу повеселел.
  --  Рад, что тревога была ложная, -- сказал он и по-
вернулся к своей одежде, которая кучей лежала на софе под Ватто.
  Вирджиния  у бара испустила ликующий возглас.
  --  Это же просто класс! -- воскликнула она. Потом,
сменив тон на более серьезный, добавила: -- Знаешь, Дядюшка Джо, я до смерти
перепугалась,  когда  услыха- ла от  него про  твой  кашель. До  смерти,  --
повторила она.
  Дядюшка  Джо  самодовольно усмехнулся и так хлоп-
нул  себя  по волосатой,  дряблой,  похожей  на  женскую груди, что  все его
жировые накопления заходили ходу- ном, точно желе.
     -- У меня все о'кей,-- похвастался он.

 Вирджиния наблюдала поверх стакана, как он наде-
вает рубашку и  повязывает галстук. Ее  невинное лицо дышало безмятежностью.
Взгляд голубых глаз был чист и  прозрачен; но мысли  у  нее  в голове так  и
кипели. "Ка- жется, пронесло, --  повторяла она про себя. -- Ей-Богу, еще бы
чуть-чуть,   и..."  При  воспоминании  о  переполо-   хе,   вызванном  шумом
открывающегося лифта, об этой лихорадочной спешке под звук  приближающихся к
две
                                            384
ри шагов по коже ее  пробежал восхитительный озноб  -- она испытывала  смесь
страха  и удовольствия,  тревоги  и  восторга. То  же самое  она чувствовала
ребенком, играя к темноте в прятки. Пронесло! Зиг, конечно, молодчина. Какое
присутствие духа! А эта штука, стетоскоп, ко- торую он выудил из кармана, --
до чего ловко придума- но! Это спасло ситуацию. Если б не стетоскоп, Дядюшка
Джо устроил бы, по своему обыкновению, сцену ревно- сти. Хотя какое он имеет
право   ревновать,   с  чувством   ос-  корбленного  достоинства  размышляла
Вирджиния, ейБогу,  не понимаю. Ничего же не было, просто почитали  немножко
вслух. И  вообще,  почему это  девушке  нельзя  читать такие  вещи, если  ей
хочется? Тем  более что она по-французски. А Дядюшка Джо, между прочим, тоже
хорош! Вечно психует, стоит кому-нибудь  рассказать  ей
анекдот, а поглядел
бы  кто, что он сам всю дорогу делает и  после этого еще ждет, чтобы ты вела
себя  как  Луиза M. Олкотт*,  и сторожит, чтоб тебе, не дай Бог, нг услышать
дурного слова! Никогда не давал ей рассказать о себе  правду, даже  если она
хотела.  Вообразил  ее невесть какой недотрогой,  а на самом-то  деле ничего
подобного. Ведет себя так, будто она какая-нибудь Дейзи Мэй в комиксе, а  он
вроде  Малыша Абнера, одним  махом ее  спасает. Хотя ей,  конечно,  пришлось
признаться,
что  это случилось по крайней мере один раз до него, ведь иначе
не  было  бы  оправдания ему самому. Ну да, случилось, но против  ее воли --
изнасиловали,  можно  сказать,  --  или  другой  вариант:  какой-то мерзавец
воспользовался ее наивностью и неопытностью в Конго-клубе, а  на ней всего и
было-то, что набедренная повязка и немножко тальковой пудры. Предполагалось,
естественно, что она страшно переживала; так и  ревела без передышки, покуда
не об®явился Дядюшка Джо;  ну а потом все изменилось. Но что  же получается,
вдруг  пришло Вирджинии  на ум, если он и правда  верит в эту  чепуху, зачем
тогда возвращается домой в четверть седьмого,  а сам говорил,  что до восьми
его не будет?