твоя очередь, а может, кого-нибудь из ребят... и ты угодишь
в полевой госпиталь (а там  запрос-  то  может не  хватить  обезболивающего,
разве только  на  ампутацию  или что-нибудь в этом  роде),  а то  и сразу на
кладбище. Все  эти  чувства, мистер Проптер... выходит, в них  нет  никакого
смысла?
     -- Смысл этих чувств только в них самих, -- сказал Проптер.
     Джереми увидел возможность для контратаки и тут же с несвойственной ему
живостью воспользовался ею.
     -- А разве к вашему ощущению вечности, или  как  там ее, то же самое не
относится? -- спросил он.
     -- Разумеется, -- ответил Проптер.
     -- В таком случае, как  же вы можете приписывать ему какую-то ценность?
Смысл чувства в нем самом, вот и весь разговор.
     -- Верно,  -- согласился  Проптер. -- Но что, собствен- но,  такое "оно
само"? Другими словами, какова приро- да чувства?
     -- Ну, это вопрос не ко мне,  --  сказал Джереми, шут-  ливо-озадаченно
подняв брови и покачав головой. -- ЕйБогу, не знаю.
                                334

     Проптер улыбнулся.
     -- Я  знаю,  что  вы  не  хотите  знать, --  сказал  он.  -- По-  этому
спрашивать вас не буду. Я  просто констатирую факты. Чувство, о котором идет
речь,--   внеличностное  переживание  вневременного   покоя.  Следовательно,
освобождение от личности, вневременность и покой -- это и есть  его "смысл".
Теперь рассмотрим  чувства,  о кото- рых говорил Пит. Все они -- переживания
личного    ха-    рактера,    вызванные   временными    обстоятельствами   и
сопровождающиеся возбуждением. Торжество личности  в  мире,  где хозяйничают
время и желания,-- вот в чем "смысл" этих чувств.
     --  Но  не  назовете же вы самопожертвование  торже- ством  личности,--
сказал Пит.
     -- Назову, и непременно,-- возразил Проптер.-- По той простой  причине,
что в большинстве случаев так оно к есть. Принесение  себя в жертву по любым
мотивам,  кроме  самого  высшего,--  это  жертва  идеалу,  который  яиляется
всего-навсего     проекцией    личности.    То,    что    обычно    называют
самопожертвованием, есть  лишь  при-  несение одной части личности в  жертву
другой, отказ от одного комплекса личных чувств и страстей ради друго- го --
как  в том случае,  когда отказ от переживаний,  свя-  занных с деньгами или
сексом,   окупается  ощущением  превосходства,   чувствами  солидарности   с
единомышлен- никами и ненависти к врагу, на которых стоит патрио- тизм и все
бесконечные разновидности политического и религиозного фанатизма.
     Пит покачал головой.
     -- Иногда, -- сказал  он с грустной и недоуменной улыбкой, -- иногда вы
говорите почти как Обиспо. Ну, знаете, -- цинично.
     Проптер рассмеялся.
     -- Циником быть не так уж плохо,-- сказал он,-- Надо только  знать, где
остановиться.  Большинство ве- щей, которые преподносились нам как достойные
вся- ческого уважения, на деле не заслуживают ничего,

       335

кроме  насмешки.  Чему,  например,  учили  тебя?  Тому,  что  верность своим
принципам, умеренность,  мужество, благоразумие и  прочие добродетели хороши
сами по себе, в любых условиях. Тебя уверяли, что самопожерт- вование всегда
прекрасно, а благородные порывы непре- менно  ведут  к лучшему. А все это --
чепуха, сплошная ложь, придуманная людьми  в свое оправдание, чтобы и дальше
отрицать Бога и барахтаться в собственном эго- изме. Если  ты не  привыкнешь
относиться к высокопар- ной болтовне попов, банкиров, профессоров, политиков
со стойким и неизменным цинизмом, ты  пропащий чело- век. Нет тебе спасенья.
Ты будешь приговорен  к  вечно-  му заточению в  своем "я" --  обречен  быть
личностью в мире личностей; а  мир личностей и  есть этот мир, мир алчности,
страха  и ненависти, мир войн,  капитализма, диктатур и  рабства.  Да,  Пит,
придется тебе стать  цини- ком. И особенно по отношению ко всем тем чувствам
и поступкам, которые ты приучен считать хорошими. Многие из них вовсе не так
уж хороши. На деле  они -- зло, их лишь принято считать  похвальными.  Но, к
не- счастью, зло остается  злом независимо от того, что  о нем думают.  Если
докопаться до сути,  книжники  и фарисеи окажутся ничуть  не лучше мытарей и
грешников. Пользуясь уважением других, они и сами начинают себя ценить, -- а
ничто так не питает эгоизм, как это самоува- жение. Далее, мытари и грешники
обычно бывают про- сто  животными, они не могут принести большого вре- да --
на  это у них не  хватает ни энергии, ни выдержки. А вот книжники  и фарисеи
обладают всеми добродете- лями,  кроме двух единственно ценных, и достаточно
умны, чтобы понимать  все, кроме истинной природы  вещей. Мытари  и грешники
только развратничают, да  об®едаются, да напиваются допьяна. А люди, которые
затевают  войны,  люди,  которые  обращают  себе  подоб- ных в  рабов, люди,
которые пытают, и  убивают,  и  лгут во  имя своих  драгоценных  идеалов, --
словом, люди понастоящему злые,-- они-то как раз никогда не бывают
                                336
мытарями и грешниками. Нет,  это добродетельные, ува-  жаемые люди  с  самой
тонкой   душевной  организацией,   с  самыми  лучшими   мозгами,   с  самыми
благородными по- мыслами.
     --  Стало  быть,  по-вашему,--  заключил Пит с серди- тым  отчаянием,--
сделать вообще ничего нельзя. Так, что ли?
     --  И  да,  и  нет,  --  ответил  Проптер,  как  всегда  спокой-  но  и
рассудительно.--  На чисто  человеческом уровне,  в плену времени и желаний,
наверное, так и есть: в конеч- ном счете, ничего сделать нельзя.
     -- Но ведь это пораженчество! -- воскликнул Пит.
     -- Разве быть реалистом означает пораженчество?
     -- Но хоть что-то же наверняка можно сделать!
     -- Откуда ты взял это "наверняка"?
     --  А  как же тогда реформаторы и  всякие  такие люди? Коли  вы  правы,
значит, они только зря тратят время.
     -- Это зависит от того, что они думают о своей дея- тельности,-- сказал
Проптер.-- Если  они  понимают,  что могут лишь ненадолго смягчить отдельные
недуги, если смотрят на себя как на людей, чья  нелегкая задача -- вынуждать
зло течь по новым руслам, мало отличаю-  щимся от старых, -- тогда они имеют
право рассчитывать на успех. Но  если они думают, будто порождают добро там,
где раньше было зло,-- что ж, тогда они действи- тельно зря  тратят время, и
вся человеческая история ясно это показывает.
     -- Но почему же они не могут породить добро там, где раньше было зло?
     -- Почему мы падаем вниз, когда  прыгаем  с  десятого этажа? Потому что
так уж устроен мир, и тут никуда не денешься. Мир устроен так, что  на чисто
человеческом уровне времени и желаний  ничего, кроме зла,  не  суще- ствует.
Если  ты решишь  трудиться только на этом уров- не  и только во имя типичных
для него целей и идеалов, то не жди никакого обращения зла в добро, иначе ты
про- сто сумасшедший. Сумасшедший, ибо твой опыт должен

       337
был  бы показать тебе, что на этом уровне  никакого доб- ра нет. Есть только
зло разных степеней и видов.
     -- Чего же вы в таком случае хотите от людей? Что им делать?
     --  Не  надо говорить так, словно я  один во  всем вино- ват, -- сказал
Проптер. -- Этот мир придумал не я.
     -- Но что бы вы им посоветовали?
     --  Если  им хочется  новых разновидностей зла,  тогда пусть продолжают
делать  то же,  что сейчас. Но если  они хотят  добра, им придется  изменить
тактику. И вот что отрадно, -- добавил Проптер другим тоном, -- отрадно, что
тактика,  способная принести добрые плоды, есть. Мы уже поняли, что на чисто
человеческом  уровне ни-  чего  сделать  нельзя, -- вернее, сделать-то можно
много  чего, только  до  добра  это  не  доведет.  Однако есть воз- можность
действовать  на тех уровнях, где добро дей-  ствительно существует. Так что,
Пит, как видишь, я  не пораженец. Я стратег. По-моему, коли уж ввязываться в
битву, так лучше вести  ее способом, обещающим хоть малую  надежду на успех.
По-моему, если ты ищешь зо- лотое руно,  разумнее искать  его  там,  где оно
есть,  чем,  совершая чудеса храбрости, носиться по стране, где все  овчинки
черны как смоль.
     -- Так где же мы должны биться за добро?
     -- Там, где оно есть.
     -- Но где оно есть?
     -- На уровне ниже  человеческого и на  том,  что выше  его. На животном
уровне и на уровне... назови его как  хочешь: уровень вечности или,  если не
возражаешь, уро-  вень  Бога;  уровень  духа -- только это, пожалуй, одно из
самых двусмысленных слов в  нашем языке. На низшем  уровне  добро существует
как   правильное   функциониро-  вание   организма   согласно  законам   его
собственного  бы-  тия.  На  высшем  оно принимает  форму  познания мира без
пристрастия  или  неприязни;  форму непосредствен-  ного  ощущения вечности,
преодоления  личностного на- чала,  выхода сознания за  границы,  наложенные
индиви
                                             338
дуальностью. Чисто человеческая деятельность препят- ствует проявлению добра
на  двух  других уровнях. Ибо,  пока  мы остаемся только  людьми,  над  нами
властвует время, нас держат в плену наши собственные индивиду- альности и их
раздутые отображения, которые мы называем своими политическими кредо, своими
идеалами, своими религиями. А  результат? Одержимые временем к своим "я", мы
вечно  чем-то  обеспокоены,  вечно чегото  жаждем.  Но ничто так  не  мешает
нормальному  функ-  ционированию  организма, как переживания  и резкая смена
настроений, как алчность, страхи и тревоги. По- чти во всех наших физических
расстройствах и недугах прямо или косвенно виновны наши волнения  и страсти.
Мы волнуемся и  жаждем  добиться  своего, а  расплата  за  это -- повышенное
кровяное давление, сердечные  болез- ни,  туберкулез,  язва  желудка, низкая
сопротивляемость  инфекции,  неврастения,  сексуальные  отклонения,   сумас-
шествие, самоубийство. Не говоря уж обо  всем осталь- ном. -- Проптер сделал
округляющий жест.--  Сильное желание мешает  нам даже  правильно  видеть, --
продол-  жил он.  -- Чем больше напрягаешь  глаз, тем  больше  зат- рудняешь
аккомодацию. То же самое и с положением тела: чем больше  мы озабочены  тем,
что нужно сделать  следующую секунду, тем больше мешаем своему  телу принять
естественную  позу  и тем  самым,  соответствен-  но, затрудняем  нормальное
функционирование  всего организма. Словом, из-за  того,  что мы люди, нам не
удается реализовать добро физиологически, инстинктив- ным образом,  хотя это
доступно нам как животным.То же самое, mutatis mutandis 1 , справедливо и по
отноше-  нию  к  высшей сфере.  Из-за  того,  что  мы люди, нам  не  удается
реализовать духовное  и  вневременное  добро,  хотя  оно  доступно  нам  как
потенциальным обитателям вечности, как тем, кому могут  быть открыты видения
нского    блаженства.    Страсти    и    тревоги    лишают     нас     самой
------------------------------ С соответствующими поправками (лат.).
                                339
возможности  выхода за пределы личности, не  позволяют  познать,  сначала  с
помощью  разума,  а  потом  и путем непосредстведного переживания,  истинную
природу мира.
     Проптер на  мгновение умолк;  потом, внезапно улыб-  нувшись, заговорил
снова:
     --  К счастью, мало  кому из нас удается все время  ос- таваться только
людьми. Мы забываем о своей жалкой, ничтожной индивидуальности  и об этих ее
ужасных  ги-  гантских   отображениях  в   мире  идеального  --  забываем  и
расслабляемся, ненадолго  опускаясь  до  животного  уровня,  где  никому  не
причиняем вреда. Наш организм получает возможность жить по своим собственным
зако-  нам;  другими  словами,  может  реализовывать  все  добро,  на  какое
способен. Поэтому  мы и сохраняем отчасти те-  лесное  и душевное  здоровье.
Даже в больших городах четыре человека из пяти  -- а это не  так  уж мало --
умуд- ряются  за всю жизнь ни  разу не попасть  в сумасшедший дом.  Если  бы
человеческое постоянно брало в нас верх, количество психических  заболеваний
подскочило бы с двадцати процентов  до ста. Но, слава  Богу,  большинство из
нас не способны на такое постоянство -- животное начало всегда берет свое. С
другой  стороны, у некото- рых людей довольно часто --  а хотя бы раз, может
быть, и у всех -- бывают светлые моменты  мгновенного про- никновения в суть
вещей,  какой  она  предстает  перед  взо-  ром,  свободным  от  времени   и
вожделений; тогда удает- ся увидеть мир таким, каким он мог бы быть, если бы
мы  не  променяли Бога на свои  индивидуальности.  Эти озарения  застают нас
врасплох; затем наши тревоги и страсти возвращаются, и вот уже наше "я", его
безум- ные идеалы и преступные планы затмевают вспыхнув- ший свет.
     Наступило молчание. Солнце  село. На западе, за го- рами, еще  брезжила
бледно-желтая полоска с зеленова- той каймой, выше  переходящей во все более
густую си- неву. Над головой было уже черным-черно.
                                340

     Пит сидел  неподвижно, глядя  на темное, но еще  про-  зрачное небо над
северной  грядой. Этот  голос,  поначалу такой спокойный, а потом, в  конце,
такой решительный  к звучный, эти слова, то безжалостно ниспровергавшие все,
перед  чем он  преклонялся, то  пробуждавшие  в нем  полуосознанную  надежду
отыскать нечто неизмеримо более драгоценное, глубоко тронули его, но вместес
тем  он был  смущен и растерян. Нужно  было посмотреть поновому буквально на
все, что  его окружало, --  на поли- тику, науку, а может быть, и на любовь,
на Вирджинию. Такая перспектива страшила его, но в то же время и привлекала;
суждения Проптера вызывали у него негодова- ние, но он все равно любил этого
необыкновенного ста- рика и восхищался им;  любил за его дела, а главное, за
то,  каким  он,  единственный   из  всех  знакомых  Пита,  был,  --  за  его
бескорыстное  дружелюбие, за его спокой-  ную силу, за мягкость и  в  то  же
время непреклонность,  за умение не  выпячивать себя, хотя  всегда так  ясно
чувствовалось, что он  здесь и  настоящей  жизни в нем больше, чем  в  любом
другом.
  Джереми  Пордидж  тоже не остался равнодушным к
тому,  что  говорил Проптер, и даже, подобно  Питу, ощутил прилив некоторого
беспокойства -- беспокойства тем более неприятного, что он уже испытывал его
прежде. Предмет разговора был хорошо знаком ему. Ибо, конеч- но же, он читал
все  главные  книги  на эту тему  -- иначе  ему  пришлось бы  признать  себя
законченным  невеж- дой,--  читал  Шанкару  и Экхарта,  св. Иоанна Креста  и
индийские манускрипты,  Шарля  де  Кондрана,  и "Бар-  до", и Патанджали,  и
Псевдо-Дионисия*. Он читал их и был задет  за живое, у него возникло смутное
ощуще- ние, будто ему  следует сделать еще какой-то шаг;  и именно благодаря
тому, что он был  задет за живое, Джереми стал предпринимать самые отчаянные
усилия, чтобы высмеять их не только перед другими, но в первую очередь перед
самим собой. "Вы так и не купили билета в Афины", -- сказал этот умник, чтоб
ему  провалиться!  341 Зачем он вообще  лезет к скромному  ученому со своими
дурацкими  выдумками? Все,  что  ученому  нужно,  --  это  жить  спокойно  и
принимать  вещи такими, как есть.  Та-  кими,  как  есть,--  его  книги, его
непритязательные  опу-  сы,  и  леди  Фредегонд  со   слуховой  трубкой,   и
Палестрину, и пудинг  с мясом и почками  в "Реформе", и Мэй  с Дорис. Тут он
вспомнил, что нынче пятница; будь он  в Англии,  сегодняшний вечер прошел бы
на  квартирке  в  Мэйда-Вейл.  Он  попытался  забыть о  Проптере,  вызвав  в
воображении  эти привычные,  раз в  две  недели, вече- ра: розовые  абажуры;
запах тальковой пудры и пота; его троянок, как он называл их за чрезвычайное
усердие, в кимоно от  Маркса и Спенсера;  развешанные по стенам копии картин
Пойнтера*  и  Альмы  Тадемы*  (восхити- тельная  ирония -- картины,  которые
викторианцы  счи-  тали  произведениями  искусства,  всего  через  несколько
десятков лет превратились в порнографию и стали слу- жить украшением спальни
проституток!) и,  наконец,  саму любовную рутину,  такую цинично-бесстыдную,
так  добросовестно и  профессионально опохабленную -- именно этот  цинизм  и
похабство и  составляли для Джереми главную  ее прелесть,  ценились  им выше
любой ро- мантики и вздохов при луне, выше какой угодно поэзии  и всяких там
"Liebestods"  1  .   Гнездилище  порока  и  развра-   та!  Это  был  апофеоз
утонченности, логическое заверше- ние хорошего вкуса.

        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

     В  эту  пятницу  послеобеденная поездка  Стойта  в  го- род  прошла  на
редкость спокойно. За  минувшую неде- лю не случилось никаких неприятностей.
Во время всех его многочисленных встреч и  разговоров никто не ска- зал и не
сделал     ничего    такого,    что     вывело     бы     его    из    себя.
--------------------------------
 "Двойных  самоубийств"* (нем.).

       342
Cведения о  ситуации в деловых кругах были вполне удовлетворительны.  Японцы
закупили очередную  сотню баррелей нефти. Медь поднялась на два цента. Спрос
на бентонит  тоже  определенно вырос. Правда, количество просьб о банковских
кредитах  оставляло желать  лучше-  го; зато  еженедельный  оборот  Пантеона
благодаря эпи- демии гриппа намного превысил среднюю величину.
     Все шло так гладко,  что Стойт покончил  с делами  на  час раньше,  чем
рассчитывал. Дабы с толком использо-  вать лишнее  время, он решил по дороге
домой заглянуть к своему  управляющему и  узнать, что  творится  в  усадьбе.
Разговор  продолжался  всего  минуту-другую  --  одна-  ко  этого  оказалось
достаточно, чтобы Стойт рассвирепел и ураганом понесся к машине.
     --  Едем  к Проптеру,  --  грубым, не допускающим  воз-  ражений  тоном
скомандовал он, захлопывая дверцу.
     Он  так и кипел негодованием.  Да что  этот нахал, Билл  Проптер,  себе
позволяет?  Сует нос не  в  свое  дело. И  все из-за этих  паршивых  бродяг,
которые  приезжают  на  апельсины!  Все  ради  этих подонков, этих  вонючих,
грязных безработных! Стойт терпеть не мог толпы обо- рванных  сезонников, от
которых зависел сбор его  уро- жая;  его  ненависть к  ним была  больше, чем
обычная  не-  приязнь  богатого  к бедным.  Не  то чтобы он не испытывал той
сложной смеси  страха  и  физического  отвращения, скрытой жалости  и стыда,
которую   богачи   загоняют   внутрь,   превращая  в  источник   постоянного
раздражения. Было и это. Но помимо и сверх этой общей, классовой неприязни к
беднякам он ненавидел их по другим, лич- ным мотивам. Стойт сам был выходцем
из  бедных. За шесть лет, протекших со дня  бегства Джо от отца и баб- ки  в
Нашвилле  до его  усыновления паршивой овцой  в семье,  калифорнийским дядей
Томом,  он, как  ему  каза-  лось, познал  все, что  следует  знать  о жизни
бедняков. И годы посеяли в нем неискоренимую ненависть к са- мой этой  жизни
и  в то  же время неискоренимое презре- ние  ко всем,  кто  оказался слишком
глупым, или слишком

       343
слабым, или слишком невезучим,  чтобы вырваться из того ада, куда они попали
по рождению или благодаря обстоятельствам. Бедные были ему  отвратительны не
только потому,  что представляли собой потенциальную угрозу его положению  в
обществе, не только потому, что их невзгоды требовали сочувствия, которое он
не желал проявлять, но и потому, что  напоминали о пере- несенных  в прошлом
тяготах,   --  а   то,  что  они  по-пре-  жнему  оставались  бедными,  лишь
подтверждало  их ничтожество и его собственное превосходство. А по-  скольку
он в  свое  время  хлебнул  лиха  наравне с ними, то  теперь  было бы просто
несправедливо избавлять  их  от мучений. И еще, раз  их безвылазная бедность
дока- зала, что они достойны презрения, то богатый человек вроде него  имеет
полное право всячески третировать этих  жалких тварей.  Такова  была  логика
Стойта. И вдруг какой-то сумасшедший Билл Проптер пытается  опровергнуть эту
логику,  подбивая управляющего не  использовать  избыток  рабочей  силы  для
снижения за- работной  платы, а, наоборот, поднять ее -- это теперьто, когда
весь штат кишит безработными