, и  он,  желают только одного  -- чтобы все оставалось
по-старому.  Причины,  которые  побужда-  ли ее оставаться матриархом,  были
достаточно  очевид- ны: приятно  чувствовать  себя королевой, заманчиво  всю
жизнь  принимать  почести  и  иметь   верного  подданного.  Возможно,  менее
очевидными -- по крайней мере, для стороннего  наблюдателя -- были  причины,
по  которым он сам  стремился сохранять status quo. Однако  при  бли- жайшем
рассмотрении и они оказывались вполне убеди- тельными. Во-первых, что там ни
говори, сыновняя лю-  бовь; ибо за его  напускной  иронией  и несерьезностью
-------------------------- 1 Похоронной процессии (франц.).

       406

 крылась глубокая привязанность к матери. Затем при-
 вычка -- привычка такая давняя, что мать стала как бы
 частью его собственного тела, едва ли менее необходи-
 мой, чем печень или поджелудочная железа. Он питал к
 ней благодарность даже за те ее поступки, которые
 прежде, по горячим следам, казались ему уж вовсе нео-
 правданными и жестокими. В тридцать лет он влюбил-
 ся; хотел жениться. Не устроив ни единой сцены, про-
 являя по отношению к нему неизменное сочувственное
 внимание и безупречно держа себя с милой крошкой
 Эйлин, миссис Пордидж начала  исподволь разрушать
 узы, соединяющие молодых людей; и так в этом преус-
 пела, что их дружба наконец развалилась сама собой,
 словно дом, незаметно подточенный снизу. Тогда он был
 страшно несчастен и какой-то долей своего существа не-
 навидел мать за то, что она сделала. Но годы шли, и
 горечь постепенно растворялась; а теперь он был поло-
 жительно благодарен ей за избавление от ужасов ответ-
 ственности, семейной жизни, постоянной и хорошо оп-
 лачиваемой работы, от жены, которая могла стать еще
 худшим тираном, нежели мать,-- да она и впрямь стала
 худшим тираном, ибо эта отталкивающего вида суетли
 ная толстуха, в которую Эйлин мало-помалу себя пре-
 вратила, была едва ли не самой невыносимой из всех
 знакомых ему особ женского пола: существо невероятно
 узколобое, гордое своей тупостью, подобное муравью по
 сноей кипучей энергии, тиранически снисходительное.
 Одним словом, чудовище. Если бы не ловкость его ма-
 тери, он был бы сейчас на месте несчастного мистера
 Уэлкина, мужа Эйлин и отца по меньшей мере четверых
 малолетних Уэлкинов, уже в детстве своем и юности та-
 ких противных, какою Эйлин стала лишь в зрелые годы.
 Безусловно, мать его была права, когда в шутку назы
 вала себя старой Иокастой, матриархом-кровопийцей; и,
 безусловно, прав был брат Том, называя его, Джереми,
 Питером Пэном и презрительно говоря, что он до сих
 пор цепляется за мамашину юбку. Но факт оставался

       407
фактом:  он  имел  возможность  читать,  что  ему  нравится,  и писать  свои
маленькие статейки;  а  мать его заботилась  обо всех практических  сторонах
жизни, требуя взамен сыновней преданности, которую ему было не так уж трудно
выказывать,  и не мешала ему каждую вторую пятницу наслаждаться  изысканными
удовольствиями  в гнездилище порока  и разврата,  в Мэйда-Вейл.  А  что  тем
временем творилось с беднягой Томом? Второй секре-  тарь посольства в Токио;
первый в Осло; советник в ЛаПасе; а теперь вернулся на родину и, по-видимому
уже  навсегда, осел в Министерстве иностранных дел: поти-  хоньку ползет  по
служебной  лестнице вверх, ко  все бо-  лее ответственным постам и все более
нечистоплотной работе.  И по  мере того  как жалованье  его  росло  в  соот-
ветствии со  степенью аморальности выполняемых зада- ний, бедняга чувствовал
себя все более неловко; нако- нец, после скандала с Абиссинией, он  исчерпал
весь  запас  своих  душевных  сил.  Находясь  на грани отставки или нервного
срыва, он вдруг  совершенно неожиданно принял католическую веру. После этого
ему сразу  уда-  лось избавиться от моральной  ответственности за чини-  мые
беззакония: он отправил ее на Фарм-стрит и сдал отцам иезуитам, так сказать,
в  законсервированном виде. Блестящее решение!  С тех пор он стал другим че-
ловеком.  После  четырнадцати  лет  бездетной жизни  его жена  вдруг  родила
ребенка -- зачатого, как подсчитал Джереми, той самой ночью, когда вспыхнула
граждан-  ская война  в Испании. Затем был разграблен Нанкин;  через два дня
Том выпустил  сборник юмористических  стихов.  (Удивительно, какое множество
англичан-като-  ликов увлекается юмористическим стихосложением.)  Постепенно
он  набирал вес;  за время, прошедшее от ан-  шлюса  до Мюнхена, он прибавил
одиннадцать фунтов. Еще год или два политики силы в сочетании с Фармстрит, и
Том доберется до четырнадцати  стоунов и  на- пишет либретто для музыкальной
комедии.  Нет! -- ре-  шительно  сказал  сам себе Джереми. --  Нет!  Это 408
абсолютно  неприемлемо. Уж  лучше  Питер  Пэн и  мама- шина юбка, и визиты в
гнездилище  порока  и  разврата.  В  тысячу  раз  лучше.  Лучше  хотя  бы  с
эстетической  точки  зрения; потому что  жиреть на ъealpolitik  и  испещрять
юмористическими стишками  поля  гравюры с изображе-  нием Распятия,  честное
слово, просто вульгарно. Но это еще не все: его выбор лучше даже с этической
точки  зре- ния;  ведь миляга Проптер-Поптер,  конечно же,  прав:  раз ты не
можешь быть  уверен, что в  конечном  счете  творишь добро,  так старайся по
крайней  мере никому не  вредить. И вот вам пожалуйста:  его  бедный братец,
хло- потливый,  как пчела, и, после обращения в католицизм,  счастливый, как
жаворонок,  вкалывает  именно  на  том  самом  месте,  где  может  причинить
максимальный вред наибольшему числу людей.
  (Отскочил еще один струпик. Джереми  вздохнул и
откинулся на спинку стула.)
  Ваш  покорный слуга чешется, как бабуин, заключил
он; живет в свои пятьдесят четыре года все еще под кры- лышком у матери; его
половая жизнь  одновременно и инфантильна,  и порочна; никакими усилиями  не
вообра-  зить,  будто он делает нечто важное  и полезное.  Но  если сравнить
вашего  покорного слугу с другими  людьми  -- с  Томом, например, или даже с
самыми известными  и почитаемыми, с членами кабинета министров и стальны- ми
магнатами, с  епископами  и  знаменитыми романиста- ми, -- что  ж,  он будет
выглядеть   весьма  неплохо.  А  если  судить  по  отрицательному  критерию,
безвредности,  то просто замечательно.  Так что, с учетом всех  факторов, по
нежелание что-либо менять в своей жизни вполне оп- равданно. Приятный вывод;
а засим  пора опять возвра- щаться к  Хоберкам.  ------------------------  1
Реальной  политике  (нем.)  --  выражение,  введенное  в  связи  с политикой
Бисмарка. 409

        ГЛАВА ВТОРАЯ

     В  это утро Вирджиния проспала почти до десяти ча- сов; и, даже  приняв
душ и позавтракав, она оставалась в  постели  еще около  часа, неподвижно, с
закрытыми гла- зами лежа на груде  подушек, -- прекрасное  юное  созда- ние,
которое словно только что победило тяжелый недуг и вернулось из долины тени.
     Долина смертной  тени*; тени больших  смертей  и мно-  жества малых. Со
смертью  наступает преображение. Кто хочет сберечь свою жизнь, потеряет ее*.
Все люди,  и  мужчины и женщины, постоянно стремятся  потерять свою жизнь --
тусклую,  безрадостную,  бессмысленную жизнь  своих индивидуальностей. Вечно
стремление из- бавиться от нее, и для этого есть  тысяча разных спосо-  бов.
Горячка  заядлых  игроков и борцов  за  национальное  возрождение; мономании
скупцов  и  извращенцов,  иссле-   дователей,   сектантов   и   честолюбцев;
компенсационные психозы алкоголиков, книгочеев, мечтателей и  морфи- нистов;
галлюцинации  курильщиков  опиума,  любителей   кино  и  церковных  обрядов;
эпилепсия политических идеалистов и эротоманов; ступор живущих на веронале и
изматывающих  себя  работой.  Сбежать;  забыть  свою старую, давно надоевшую
личность; стать кем-то другим или, еще лучше, чем-то другим -- только телом,
непри- вычно бесчувственным или чувствительным сверх обык-  новенного;  или,
наоборот,   какой-нибудь   разновидностью  внеличностного   разума,   формой
неиндивидуализирован- ного сознания.  Какое счастье, какое чудесное облегче-
ние! Даже для тех, кто прежде не знал, что в жизни у них  не  все ладно, что
они тоже нуждаются в облегчении. Именно такой и была Вирджиния -- счастливая
в своей ограниченности, она не настолько осознавала собствен- ное "я", чтобы
увидеть, как оно безобразно и нелепо, или  понять, как жалко  по самой своей
сути человечес- кое существование. И  все же,  когда доктор Обиспо на- учным
путем  организовал  ее  побег  от  себя  самой,  выз-  вав  у  нее  припадок
эротической эпилепсии такой

       410
ошеломительной  силы,  что   раньше  она  ничего  подобно-  го  не  могла  и
вообразить,  Вирджиния почувствовала: в ее жизни тоже есть нечто,  требующее
облегчения, и этот головокружительный  прыжок сквозь  более  напряжен-  ное,
чужое сознание во тьму полного забвения -- имен- но то, что ей нужно.
  Но,  подобно другим  пагубным пристрастиям --  к
наркотикам  или   книгам,  к  власти  или  аплодисментам,--   пристрастие  к
наслаждению  усугубляет  тяжесть  челове-  ческой  доли,  облегчая  ее  лишь
временно.  С  помощью из-  любленного средства  человек спускается в  долину
теней  своей  собственной  маленькой  смерти  --  вниз,  вниз, не-  утомимо,
отчаянно, только бы найти что-то еще, что-то отличное от себя, что-то иное и
лучшее, чем это прозя- бание его человеческого "я" в ужасном мире других че-
ловеческих "я". Он  падает вниз, а  затем, либо  в агонии, либо в  блаженной
неподвижности,  умирает  и  преобража-  ется;  но  умирает  лишь  ненадолго,
преображается лишь  на  короткий  срок.  За  маленькой  смертью  следует ма-
ленькое воскресение, воскресение из беспамятства, из  уничтожающего личность
экстаза, назад, к горькому осознанию того, что ты одинок, слаб и ничтожен, к
еще  более  глубокой  отчужденности,  еще более  острому  ощу-  щению  своей
индивидуальности. И чем острее  ощущение твоей отчужденной индивидуальности,
тем  настоятель-  нее  потребность  снова сбежать, снова пережить  смерть  и
преображение. Привычное  средство  облегчает  муки,  но тем самым ведет к их
усугублению.
  Лежа на подушках в постели, Вирджиния пережива-
ла свое ежедневное мучительное воскресение, возвраще-  ние  из  долины теней
своей ночной  смерти. Побыв чемто иным под влиянием преображающей эпилепсии,
она вновь становилась собой -- правда, немного  вялой и утомленной, все  еще
преследуемой странными картина- ми прошедшей ночи и отзвуками невероятных по
остро- те ощущений, но тем не менее легко узнаваемой прежней Вирджинией: той
самой Вирджинией, которая обожала
                                411
Дядюшку  Джо за его удачные сделки и  была благодарна ему за то, что  он так
замечательно  ее здесь устроил,  той  Вирджинией, которая не упускала случая
посмеяться  и думала, что жизнь  --  классная штука,  и никогда ни  о чем не
заботилась, той Вирджинией, которая упросила Дядюшку Джо выстроить Грот  и с
самого детства люби- ла Пресвятую Деву. А теперь Вирджиния обманывала своего
доброго, обожаемого  Дядюшку Джо -- и не про- сто привирала по пустякам, что
случается с каждым, а обманывала его  намеренно  и систематически.  Да и  не
только   его;  она  обманывала  еще  и  бедного  Пита.  Все   время  с   ним
разговаривала, строила ему глазки (разуме- ется, насколько  ей это удавалось
при нынешних обстоя- тельствах); короче, делала на людях  вид, будто влюбле-
на в него, чтобы Дядюшка Джо не  заподозрил Зига. Хотя в каком-то  отношении
она  была  бы  даже  рада,  если  б Дядюшка  Джо  заподозрил  его. Она бы  с
удовольстви- ем поглядела, как  ему дадут в морду и вышвырнут от-  сюда. Это
было бы просто здорово! Но она, наоборот, делала все, чтобы  покрыть Зига; а
заодно уже убедила этого  бедного идиотика,  что она без ума от него. Обман-
щица -- вот кто она такая. Обманщица. Эти мысли му- чили ее, она чувствовала
себя несчастной  и  пристыжен- ной;  она  уже  не  могла смеяться  по любому
поводу, как раньше; она все думала об этом, и  ей было так плохо, что она не
один раз решала этого не делать; решать-то решала,  только у нее не  хватало
сил покончить  с этим, и все повторялось опять, хотя она ненавидела себя  за
свое бессилие, а Зига за то, что он заставляет ее делать это, и больше всего
-- за то, что он так  гнусно, грубо, цинич- но говорит ей, как именно он  ее
заставляет и почему  она не может ему сопротивляться. А снова она шла на это
еще и  потому, что  тогда  ее  переставала мучить совесть за предыдущее.  Но
после этого ей опять становилось плохо. До того  плохо, что даже стыдно было
смотреть  в  лицо  Пресвятой  Деве.  Уже  больше  недели  белые бархат-  ные
занавески перед домиком священной куколки оста
                                412
кались  задернутыми. Она просто не отваживалась  отдер- нуть их,  потому что
знала: если она решится и на коле- нях даст обещание Пресвятой Деве, это все
равно ни к  чему хорошему не приведет. Стоит только появиться этому ужасному
Зигу,  как с  ней  снова произойдет чтото странное: руки-ноги станут  словно
резиновые, насту-  пит непонятная слабость  и, прежде  чем  она успеет опом-
ниться,  это случится опять. И тогда будет  гораздо хуже, чем раньше, потому
что  она  ведь нарушит  обещание,  данное Пресвятой  Деве. Так что уж  лучше
совсем  ничею не обещать -- во  всяком случае,  пока;  до  тех  пор пока  не
появится шанс сдержать слово. Потому что не может же так продолжаться вечно;
она просто отказывалась верить, что руки и ноги по-прежнему не будут ей слу-
жить. Когда-нибудь она наберется сил и пошлет Зига к черту.  Вот тогда можно
и Деве пообещать. А пока луч- ше не надо.
  Вирджиния   открыла глаза и тоскливо поглядела на
нишу  между окнами и на задернутые  белые занавески, которыми  пряталось  ее
сокровище  -- очаровательная маленькая корона, жемчужное ожерелье, мантия из
си-  ней парчи, благожелательное лицо, чудесные маленькие  ручки.  Вирджиния
глубоко вздохнула и, снова  закрыв глаза,  попыталась с помощью  притворного
сна вернуть- ся к  тому  счастливому забвению, из которого так безжа- лостно
вывели ее утренние лучи солнца.

        ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Стойт провел утро в Беверли-пантеоне. С большой неохотой; ибо кладбища,
даже его собственные, всегда внушали  ему ужас.  Но  требования бизнеса были
священ-  ны; перед необходимостью умножать капитал, безуслов- но,  отступали
соображения чисто личного порядка. А уж это был бизнес так  бизнес! По части
недвижимости во всей округе не нашлось бы предприятия более выгодно
                                413
го, чем Беверли-пантеон. Эта земля была куплена  во вре- мя войны по пятьсот
долларов  за  акр,   обустроена  (доро-  гами,  миниатюрными  Тадж-Махалами,
колумбариями  и  скульптурами),  после  чего цена акра  поднялась  тысяч  на
десять,  а  теперь,  участками  под  могилы,  продавалась  примерно  по  сто
шестьдесят  тысяч за  акр -- и шла нарас-  хват,  так что все первоначальные
затраты уже окупились и дело стало приносить один чистый доход. И доход этот
становился все  больше и больше, поскольку население Лос-Анджелеса неуклонно
росло.  Его прирост составлял добрых  десять процентов в год  -- и,  что еще
замечатель- нее,  в  основном  сюда  ехали пожилые люди  из  других  штатов,
ушедшие на покой, а ведь  именно  они-то  и  при-  носили  Пантеону  главную
выгоду. Так  что когда  Чарли  Хабаккук  обратился  к  боссу с настоятельной
просьбой  приехать  и  обсудить последние  планы по  улучшению  и расширению
Пантеона,  Стойт  почувствовал,   что   просто  не  имеет  морального  права
отказаться. Подавив  неохоту,  он исполнил свой долг.  Вдвоем, с  сигарами в
зубах,  они  все утро  просидели в  кабинете  Чарли  на  самом  верху  Башни
Воскресения; и  Чарли, как всегда, размахивал руками  и выпускал  из ноздрей
струи дыма, и говорил -- Боже,  как он  говорил! Словно один из тех  малых в
крас-  ных фесках, которые  пытаются всучить  тебе  восточный  ковер;  между
прочим, угрюмо подумал  Стойт,  Чарли  и с виду  почти такой же,  разве  что
больше лоснится: кор- межка-то у него получше, чем у торговцев коврами.
     --  Хватит мне тут  товар  расписывать, -- резко обо-  рвал его  он. --
Забыл, что здесь и так все мое?
     Чарли поглядел  на  него  удивленно и обиженно. Рас-  писывать?  Но  он
ничего не  расписывал. Все это правда, все  это совершенно серьезно. Пантеон
был его  детищем; он сам приспособил его для всех практических целей. Это он
придумал мини-Тадж и Церковь Барда; он сам, на свой страх и риск, заключил с
Генуей сделку на по- ставки скульптуры;  он первый  четко сформулировал идею
придать смерти сексуальную окраску; и он же все
                                           414
решительно изгонял с кладбища всякие напоминания
 печальной старости" всякие символы человеческой
смертности,  всякие  изображения   страдающего   Христа.   Ему   приходилось
отстаивать  свои   взгляды,  приходилось   выслушивать   массу   критических
замечаний,  но  жизнь доказала его правоту. Теперь любому, кто станет возра-
жать  против отсутствия в Пантеоне распятий, можно  заткнуть рот публикуемой
отчетностью. А мистер Стойт говорит,  что он расписывает  товар.  Он, видите
ли,  рас-  писывает  -- да  ведь  спрос  на  места  в Пантеоне сейчас  такой
огромный, что скоро они не смогут его удовлетво- рить. Им нужно расширяться.
Больше  территории,  боль-  ше  зданий,  больше  удобств.  Больше  и  лучше;
прогресс; сервис.
  На  верху Башни Воскресения Чарли  Хабаккук рас-
крывал  боссу  свои  замыслы.  Среди  предлагаемых  им  новшеств был  Уголок
Поэтов*, куда смогут  попасть все настоящие писатели --  он только опасался,
что туда нельзя будет пустить рекламщиков, а это жаль, ведь многие рекламные
деятели неплохо зарабатывают и наверняка согласились  бы заплатить  лишку за
честь быть похороненными  вместе с киношниками. Но тут палка о  двух концах,
потому что  сценаристам не понравится, если  там будут рекламщики; тогда они
решат,  что  Уго- лок  Поэтов недостаточно  аристократичен. А  с  учетом  их
колоссальных  заработков... нет,  игра стоит  свеч,  заклю- чил Чарли,  игра
стоит  свеч.  И  конечно,  в этом  Уголке Поэтов надо  будет  сделать  копию
Вестминстерского аб- батства.  Мини-Вестминстер --  звучит? И раз уж  им все
равно  нужно еще несколько кремационных  печей,  надо  поместить их там,  во
Дворике  Декана. А  под землей  устроить тайничок для нового автоматического
проигрывателя,  чтобы можно  было  заводить  и  другую  музыку. Само  собой,
"Вурлицер" отменять не надо,  людям он нравит- ся. Но один "Вурлицер" -- это
все-таки  скучновато.  По  по  мнению,  не  помешало  бы  приобрести  записи
какогонибудь церковного хора -- псалмы и прочее,-- а еще

       415
можно время  от  времени, просто  ради  разнообразия, да- вать  какую-нибудь
зажигательную проповедь,  так  что  вы сможете,  например,  посидеть в  Саду
Созерцания и не- множко  послушать "Вурлицер",  а потом хор, поющий "Пребудь
со  мной"*,  а  потом  проникновенный  голос Бэрримора*, читающего,  скажем,
Геттисбергскую  речь или "Смейся, и мир  рассмеется с тобой"*, а может,  ка-
кой-нибудь колоритный отрывок из миссис Эдди или Ральфа Уолдо Трайна* -- тут
все  пойдет,  лишь  бы  по-  вдохновенней.  И  потом,  есть  идея  построить
Катакомбы. Ей-Богу, лучшей идеи у него сроду не было. Подведя Стойта к окну,
которое  выходило  на  юго-восток,  он  ука-  зал  поверх  долины,  усеянной
надгробиями  и  псевдоан- тичными памятниками в окружении  кипарисовых  кущ,
туда,  где   опять   начинался  под®ем  к  зубчатому  горному  хребту.  Там,
возбужденно воскликнул он, именно там,  посреди вон той кручи; они пробьют в
ней  тоннели.  Сот-  ни  ярдов  подземных  переходов  с захоронениями.  Если
укрепить их армированным бетоном,  землетрясений можно не бояться. Катакомбы
высшего класса, един- ственные в  мире. И часовенки вроде римских. А по сте-
нам  побольше фальшивых росписей,  чтобы были  похо-  жи  на старинные