твенно поднял
руку к небу и приложил ладонь к сердцу.
     Толмач сказал:
     - Хан поклялся именем Яхве в истине слов и в чистоте намерений.
     Сев  на  плоский мешок,  принесенный для него одного,  хан,  глядя на
Всеслава,  в котором сумел угадать равного себе,  произнес несколько слов.
Толмач тянулся ухом к хану и покрякивал: "Э! Э! Э!"
     - Хан говорит,  у  него нет зла на  вас.  Он  вам дурного не  сделал.
Другие ханы вошли в ваш лес и там погибли.  Он,  Суника-Ермиа, ныне уходит
от вас с миром, - перевел толмач.
     - А это он к чему совершал?  - спросил Всеслав, указывая на лестницы,
на щиты.
     - Хан изменил намерения, - вывернулся толмач.
     - Лжешь! - крикнул Щерб.
     - Пес ты, - сказал Крук, - псица ты, не в обиду псу. С твоим ханом!
     - Спроси твоего хана Сунику,  -  приказал Всеслав толмачу, - своей ли
волей он на нас напал?  Нам ведомо: ромеи засылали к хазарам послов. Мы же
с ромеями торгуем от века и с ними мир не нарушили.
     - Справедливый и благородный хан говорит,  - ответил толмач, - хазары
общаются со многими людьми, общаются и с ромеями. Хан говорит: теряет лицо
тот, кто разглашает слово, доверенное ему.
     - Вот оно,  -  вслух подумал князь-старшина Чамота.  Он,  израненный,
сидел рядом с калекой Горбым,  который вместо слов зловеще загудел тетивой
своего страшного лука.
     Всеслав встретился глазами с  холодным и  бесстрашным,  как  у  орла,
взглядом хана и поднял руку. Все ждали в молчании.
     Малх  боялся  упустить  слово,   звук.   Неужели  он   один  понимает
совершающееся? В глубине скифской пустыни происходит необычайное. Что знал
мир  о  славянах!   Говорили,  что  они  живут  в  бедных  хижинах,  редко
разбросанных в  дикой земле.  Что нет у них власти,  что они из дикости не
верят  даже  в  Судьбу  и  поклоняются рекам,  деревьям.  Воистину  места,
обозначая которые на  картах,  ученые  писали  "варвары",  полны  чудес  и
великих сил.
     Ромей чувствовал,  что  хазарский хан  отдался на  милость росских из
высоких побуждений.  На  неведомом МИРУ рубеже безвестной реки не найдется
третейского судьи.  Степной  вождь  рисковал собой,  чтобы  спасти  своих,
пришел, веря в силу слова, к врагам, не требуя заложников и обещаний.
     Толмач опять убеждал:
     - Хан  говорит:  судьба людей в  руках бога.  Без  воли бога ничто не
совершается.  Мои братья погибли волей бога.  Не  искушай его,  славянский
хан,  удовлетворись своей удачей.  Ты хочешь еще сражаться? Судьба воинов,
судьба сражений решается богом. Если мы падем, и ты потеряешь своих. Я дам
тебе  выкуп.  Когда  мы  приходим  из  степи  в  границы  империи  ромеев,
полководцы базилевса дают нам выкуп,  и  мы уходим с  миром.  Сегодня и ты
можешь поступить с нами,  как мы с ромеями. В этом нет бесчестья, в этом -
слава.
     "Да,  - думал Малх, - империя прикормила варваров и приучает одних за
другими ходить к себе за золотом".
     Всеслав отвечал:
     - В  твоих словах нет  правды.  Воля людей совершает дела.  Наш Перун
помогает нам,  когда мы сами себе помогаем.  Не волей твоего бога, а нашей
волей перебиты твои братья.  Вы напали на нас, вы разрушали наши грады, вы
сожгли образы наших богов.  Мы продаем ромеям хлеб,  меха.  Мы не продадим
никому нашу кровь и наших богов.  Ромеи поступают бесчестно.  Уходи! Может
быть,  я  позволю одному из  всех  вас  вернуться домой.  Чтобы он  сказал
другим:  "Не ходите на Рось,  на Роси живет хазарская смерть". Теперь иди,
хан, я не дам тебе мира.
     Малх  не  отрывался  от  лица  хана.  Толмач  переводил слова  князя.
Кустистые брови,  брошенные, как крылья, на широком лбу хана, не дрогнули.
Чуть  косые глаза в  мелких морщинках смотрели спокойно и  казались серыми
камнями.  Точеными,  как у статуи,  руками хан провел по щекам,  по острой
бороде, поднял глаза к небу, произнес:
     - Яхве,  о  Яхве!  -  и  что-то  сказал  толмачу  быстрым решительным
голосом.
     Толмач торжественно перевел:
     - Хан говорит: "Бог битв изменчив". Хан говорит: "Сегодня ты победил,
другой победит завтра".  Хан  говорит:  "Все  люди  смертны,  один  удел у
победителя  и  у  побежденного -  смерть".  Смерть  идет  рядом  с  тобой,
славянский хан.  Увы тебе! Ты играешь с Судьбой. Она отвернется от тебя, и
люди оставят тебя. Так Суника-Ермиа говорит тебе: пока воля бога дает тебе
дыхание, живи!
     Хазары поднялись,  пошли к  броду.  На  плетеном щите остался красный
мешок,   набитый   пухом,   на   котором  сидел   хан.   Степняки  уходили
медленно-медленно,  будто  желая  дать  славянам  время,  пока  еще  можно
перерешить,  передумать.  Хан  махнул рукой,  и  хазары послушно опередили
своего повелителя.  Он,  как сильнейший на поле битвы, отступал последним.
Никто не  оборачивался.  Казалось,  что  эти незащищенные взглядом спины и
затылки ждут удара. Может быть, им будет легче, когда удар наконец упадет.
     На  броде  мелкая вода  струилась между  камнями,  гладко обточенными
мягкой силой реки.  Хан  все больше отставал,  прямой,  гордый.  Остальные
хазары были уже на степном берегу, когда хан ступил в воду.
     Кто-то из россичей подумал вслух:
     - Однако ведь не обещались же, что более к нам не придут...


     Смутно и  неясно в уме Всеслава,  не изощренного в применении Власти,
зарождались особенные мысли. Нужна слава. Сила славы не выше ли силы меча?
За  славой идут.  Наследием славы живут.  Имеющий лишь  тень славы живет в
этой тени как сильный.
     Всеслав хотел решать один.  У  него не было утешенья,  которое давало
спокойствие хану Сунике.  Над князем россичей не  стояла Судьба,  заслоняя
извечным  предначертаньем  ответственность  перед  своей  совестью,  перед
людьми.  До сих пор Всеслав совершал задуманное сам. Не гордость - совесть
не позволяла ему переложить бремя на плечи других.
     Всеславу казалось,  что  много  времени прошло с  того,  в  сущности,
недальнего дня,  когда  он  послал Ратибора за  ложной вестью о  нашествии
степняков.  Воевода забыл свои сомненья.  Да, с той вестью, с выдумкой, он
хотел требовать от  соседей помощи.  Он  знал -  они откажут.  Он  задумал
напасть сначала на  каничей,  потом на  илвичей.  Он  мог  бы  смирить их,
набрать в  слободу сотни новых воинов...  Совершилось во сто крат большее,
чем задуманное.  Всеслав не знал тогда, какую силу составляют его россичи.
Уже  избиты две тысячи хазар.  Добыча,  взятая на  телах,  и  степные кони
несказанно обогащают росское племя.
     Хазары предложили выкуп.  Они отдали бы все.  Можно оставить по коню,
по  одному луку на  троих,  по  ножу на  двоих,  чтобы им только добраться
домой.
     Всеславу решать.  Разве он щадил себя?  Ныне его,  воеводу, сами люди
князем зовут.  Нет  россича,  равного ему с  оружием.  Кто лучше его знает
править боем,  знает,  что и  как совершать?  Он  по праву князь россичей.
Умирая,  Всеслав Старый нарек его  своим преемником не  по  любви,  не  по
родству, но заботясь о защите земли.
     Княжить-править  -   не  хитростью  властвовать,   не  уговорами,  не
разделеньем людей, не подкупом, не насильем.
     Княжить -  жить труднее,  чем живется другим.  Княжить - не о себе, о
других думать.
     Оттолкнул Всеслав  тени  отца,  жены,  просивших его  поберечь  кровь
россичей. Нет. Не будет мира хазарам! Слава нужна россичам, слава!
     Медленнее,  чем пешеход,  хазарский обоз тянулся по степной дороге на
юг.
     Легкий пепел,  истолченный копытами и колесами, поднялся серой тучей.
Сам цвет неба изменился.  В  скрипучем скрежете громадных колес неумолчная
жалоба. Твердое дерево втулок и осей кричало, прося пить.
     Росское войско висело над  хазарами.  Пеших больше не  было,  Всеслав
посадил всех на коня.  Россичи опережали хазар.  Князь опасался, чтобы они
не попробовали вырваться, бросив обоз.
     Сладкий ручей печально рассекал степную гарь.  Сухая пора убивала его
струи,  местами ток  воды  прерывался совсем.  Пользуясь медленностью хода
хазар,  россичи успели отравить скудный водоем конским навозом.  В  первый
день хазары ночевали в степи без воды,  без травы для лошадей.  Второй раз
хазары ночевали у Сладкого ручья, обманувшись в надежде найти воду.
     Вспоминая мужество благородного хана Суники, Всеслав понял, что он не
бросит обоз с усталыми,  ранеными,  слабыми,  с женщинами. На третий день,
дав хазарам сняться с привала, князь вывел им навстречу все войско. Теперь
Всеслав видел,  что  есть  еще  сила у  хазар.  Быстро выровнялись телеги,
образуя вал,  непроходимый для  конных.  В  порядке вышла на  горелое поле
хазарская  конница.  Степняки  не  решились  ударить  первыми,  и  Всеслав
понимал,  что Суника боится засад и хитростей. Всеслав медлил, томя хазар.
Так стояли долго, солнце ушло за полдень.
     Потеряв  много  времени,  хазары  решились двинуться дальше.  Всеслав
отходил, наблюдая, как степняки изменили строй телег.
     До  сих пор они шли тремя нитками,  теперь -  уступами,  чтобы быстро
оградиться от  внезапного нападения с  ходу.  Добрые воины хазары,  добрый
воевода хан Суника-Ермиа, воевода двухименный.
     Десятки сотен  запасных коней -  сила  степняков -  сейчас обременяли
хазар.  Но хазарину легче расстаться с  женой,  чем с  конем.  Перемолотый
пепел степного пожарища закрывал хазар густым пологом.  Когда ветер сносил
пыль  в  сторону,   появлялись  ряды  конницы,   которая  казалась  совсем
истощенной,  и телеги, подобные серым осенним холмам. И опять вилась пыль,
опять все исчезало.  Порой хазары,  точно заблудившись,  останавливались и
выжидали,  когда  сделается виднее.  Они  боялись  потерять путь,  боялись
внезапного нападения, боялись ловушки. День стал ночью.
     И  россичи глотали пыль,  и  россичи шли  днем во  мраке.  Зато ночью
находили в оврагах знакомые ручьи и озера, а коням хватало лесной травы.
     Обезумев  от  жажды,  собаки  бежали  из  хазарского стана.  Зачастую
вырывались и лошади.
     Малх,  сердечно  привязавшись  к  Ратибору,  рассказывал  молчаливому
товарищу о  Крассе,  полководце римлян.  То  было не так давно,  двадцать,
может быть,  и  тридцать поколений тому назад.  На  западе римляне владели
всеми землями и всеми водами до Мирового океана, который не имеет конца. А
на  востоке римляне граничили с  мидами -  ныне  там  персы.  Красс  повел
легионы на  мидов.  Он шел пустыней,  его окружила конница мидов.  Римляне
были пеши. Несколько дней миды били римлян стрелами. У римлян были хорошие
шлемы,  длинные щиты,  поножи.  Стрелы  редко  убивали их,  но  вскоре  не
оставалось почти ни одного,  кто не был бы ранен в руки,  в ноги.  Легионы
сделались  слабее  больных  детей.   Миды  перебили  всех  и  долго  потом
похвалялись головой Красса.
     Ратибор не отвечал,  и Малх замолкал неловко, стесненно, как человек,
неумно болтающий там, где пристойно только молчание.
     На  четвертый день  хазары дотянулись до  развалин жилищ  длиннопалых
людей, где на исходе весны ночевал Ратибор, слушая, как в степи див кликал
перед бедою.
     Огонь  случайно пощадил городище.  Всю  ночь  слышался визг  лошадей,
дравшихся  из-за  скудной  пищи.  Под  утро  много  сотен  хазарских коней
вырвались из лагеря. Степняки не пытались гнаться за беглыми.
     Когда обоз медленно двинулся,  Всеслав послал в  дело лучших стрелков
на лучших конях. Степняки попробовали отогнать славян. Хазарские стрелы не
доставали слобожан,  достав -  не били.  Их лошади,  обеспамятев от жажды,
обезумев от  завяленного мяса,  которым их кормили вместо травы,  неслись,
как в лихорадке,  и вдруг останавливались, не слушая плети. Опорожнив свой
колчан,  россич от®езжал за новым. Небо дождило стрелами, стрел не жалели,
берегли себя.  Когда оседала пыль,  замечали,  что на пути хазарских телег
оставались тела людей и лошадей,  лошадей и людей.  Как холмики у сурчиных
нор,  они обозначали скорбный путь степняков.  Вот один,  другой, и два, и
пять сразу - частые, как кочки на моховом болоте.
     Взмахи  крыльев хищных птиц,  падавших на  добычу,  поднимали облачка
пепла.
     В  тот день изнемогшие хазары не  дотянули до вечерней зари.  Кое-как
телеги составили круг.
     Россичи  приблизились,  высматривали,  щедро  тратили стрелы.  Ночью,
оцепив стан,  они ловили тех,  кто пытался в  одиночку добраться до лесов,
сочных, богатых водой.
     Утром от хазар бежали новые табуны лошадей. В этот день тележный стан
оставался в  неподвижности.  Приблизившись к нему,  россичи встретились со
степняками. Шагом шла хазарская конница - полумертвые люди на обессилевших
лошадях.
     Можно  было  набрать хазар  для  весеннего торга с  ромеями.  Претила
мысль:  а  не  даровал ли ты жизнь,  не кормишь ли того,  кто открыл ножом
горло твоей матери,  сыну,  отцу? Пусть и не самого убийцу, а его брата ты
будешь кормить,  его друга,  его соплеменника,  который пришел издалека по
ничейной земле с мыслью погубить славянина, которого и имени-то он никогда
не слыхал...
     Князь Всеслав не искал хана Сунику, чтобы потешиться праздным словом.
Хан сгинул безыменно, ушел в землю голый средь других голых тел, зарытых в
глубоких  могилах,  чтобы  зверь,  раскопав,  не  выпустил  к  свету  луны
мстительные души хазар.
     Свое обещание Всеслав выполнил с лихвой. Двум хазаринкам, может быть,
из числа жен успокоенного железом хана,  оставили жизнь.  Дали им лошадей,
оружие,  дали с®естной припас,  проводили до  свежей травы и  отпустили на
волю хазарской судьбы.


        7

     Поют  колеса  хазарских телег.  Раскачиваясь,  запинаясь в  рытвинах,
кренясь,  подобно челнам на Днепре в свежий ветер,  движутся к Роси крытые
возы,  каждый  ростом в  избу.  Плохо  слушаются лошади чужого голоса,  не
понимают чужих слов.
     Трудись,  князь, трудись, воин! Смерть идет рядом с вами. Она - общий
удел. Души убитых мятутся над землей, как стаи вспугнутых птиц, как стада,
брошенные пастухами. Удел воина. Трудись же, спеши совершать свое дело.
     Мерзка уху  надоевшая жалоба колес.  Гарь  тяготит сердце,  томителен
запах тления.  А  погани сколько!  От  самой Припяти до Теплого моря среди
чернокрылых прошел слух о пышном столе.  Ворон-крук, серая ворона, сорока,
коршун - все здесь. Они ненасытны, как непогребенные души.
     Россичи шли  облавой,  теснили на  свою сторону,  к  Роси,  хазарских
коней,  собирали оружие,  одежду.  Птицы указывали.  Погляди только,  куда
летят,  где садятся. Засеялась степная дорога. Весной на удобренной пеплом
земле поднимутся травы сильнее,  чем были. И случайный охотник наступит на
желтую  кость,  под  его  стопой  хрустнет древко  стрелы с  наконечником,
источенным ржавчиной.
     Возы наполнялись добычей.  Скоро некуда будет класть,  а все свозят и
свозят воины, безразличные к ценности взятого. Князь велел все собрать, он
знает, он Вещий.
     Всадник,  не чувствуя,  забывается в  седле.  Лошадь останавливается,
человек утыкается лицом в  гриву.  Миг -  и он проснулся.  Поясница гибка,
ноги держат коня обручем,  это усталая душа задремала.  Вещий велел, чтобы
не  пропадали зря седла,  стрелы,  узда.  Велел брать все,  до  ремня,  до
рваного кафтана, до сломанной сабли.
     У  Роси  родовичи  приготовили  встречу  победившему  войску.   Столы
поставили из лестниц, из осадных хазарских щитов.
     Князь-старшины Могута и  Плавик постарались об  угощении,  они  могли
изготовиться к  встрече:  это  они отказались дать дружинников при вести о
нашествии.  Мужчины их  родов дома сидели,  готовясь отбиваться из-за тына
своей силой. Не дошли до них хазары, иначе погибли бы их грады, не устояли
бы перед хазарской силищей.
     Соседи -  Плавик и  Могута без жалости жали вольных пахарей-извергов,
считая их  как  изгоев,  зато  умно  вели  родовое хозяйство и  были среди
россичей самыми богатыми. То-то и навезли они к берегу Роси глубокие кадки
меда,  простого и ставленого, мяса разного, сладкой домашней свинины. Туши
нетелей,  годовалых бычков и  кабанчиков жарились на  вертелах,  пеклись в
ямах.  Десятки сотен уток и гусей,  битых на озерах,  лежали на плетенках,
коричневые, копченые, исходя ароматным жирком. В корчагах упревало варево.
Ждали каши из  полбы,  из  гороха,  из  дробленой пшеницы,  поджаренной на
сковородах.  Высокие фляги были  полны зеленого масла,  свежедавленного из
семян конопли и льна.
     Хазарские лошади,  ручные от изнурения,  табунами потекли к  Роси.  У
степных скакунов не хватало сил прибавить ходу и при виде воды. Не обращая
внимания на  чужих людей,  лошади пили,  отходили,  чтобы схватить желтыми
зубами пучок травы,  и возвращались к реке. Иные еще несли седло на спине,
у иных оно сбилось под брюхо. Следом за живой добычей появилось войско.
     Крик  и  плач  женщин встретил победителей.  От  пяти родов,  которые
уцелели, если не считать Могуты и Плавика, только женщины, старики да дети
могли прийти к  слободе.  С  оружием,  сбившись в  отряды,  они пробрались
лесными  тропами.  Они  боялись  недобитых хазар,  которые  разбежались по
росской земле  после  поражения.  Много  ль  они  гостинцев могли принести
кровным? Только самое дорогое - себя.
     С гордостью думал Всеслав,  что немногие матери, жены, отцы не найдут
своих в рядах войска.
     Могута и  Плавик встречали слободу,  неся на  белых полотенцах дары -
свежий   хлеб.   Вдруг   звякнули   тетивы.   Несколько   стрел   поразили
князь-старшин, изменников росскому единству.
     Не сказались стрелявшие,  смолчали видевшие стрелков. Темной осталась
смерть тех,  кто чрезмерно возлюбил своих близких.  Убийц не искали. Убийц
ли?  Слишком  руки  привыкли к  оружию,  слишком уж  обучился глаз  видеть
двуногую цель,  ярить  сердце,  и  тешиться боем,  и  мстить.  След  войны
выжигается в сердце,  и никто не возвращается с поля таким, каким вышел из
дома.
     Могута приподнялся перед копытами княжьего коня, сказал:
     - Ты, ты... - и захлебнулся.
     "Смерть твоя рядом с тобой", - вспомнилась Всеславу речь хана Суники.
Да,  он князь-победитель,  бездомен,  безроден. Зажглось сердце. Нет отца,
нет детей. Нет жены, голодной по ласке, которую он не хотел дать, не умел.
А вот сейчас бы он смог, он сжег бы красавицу Красу буйством зрелой любви.
Все - пустое...
     Князь сказал мужчинам из родов Могуты и Плавика:
     - Вы не дар принесли. Знайте, с вас я беру дань, а не дар. Вы робкие,
вы  затынники,  идите вину заслуживать,  мужское дело делать.  На  трапезе
женщины прислужат. Вы же слушайте! Хазары беглые из нашей земли выбираются
- вы их ищите и  бейте.  Реку стерегите,  чтобы они в  степь не бежали бы.
Князь-старшин я вам даю из слободских.  Вот вам Щерб,  вот вам Кулик.  Они
вами управят,  где вам быть,  как вершить.  А  непослушных ставленные мною
князь-старшины смертью накажут на месте!
     Оставив пиршество,  Всеслав поскакал на развалины своего града.  Тела
найти,  хоть косточки, пусть обожженные пожаром, пусть изглоданные зверем,
исклеванные птицей. Скорее, скорее похоронить их по росскому обычаю, чтобы
успокоить их души,  чтобы на небесной тверди,  в  лесах Дажбога и  Сварога
встретиться с ними, сказать несказанное, дать недаваемое.
     Образы славянских богов  разнятся чертами лица,  разнятся ростом.  На
каждом погосте -  свои.  Как вдохновился мастер мечтой,  как прошел резец,
как поддалось железу твердое дерево,  так и сделалось обличье бога. Боги -
блюстители неба.  На небе мать встречает ребенка, сын находит отца, воин -
товарища.  Славянин не признавал смерти, росское сердце не могло допустить
мысли о  разлуке навечно.  Сильный духом россич утверждал себя в  вечности
непрерываемой жизни.
     Илвичи звали к  себе  россичей погостить перед богами.  Погосты людей
росского языка все  схожи между собой.  Лики  богов,  стоящих полукружием,
обращены на восток.  В  дни равноденствия солнце -  живой глаз Сварога,  -
поднявшись над лесом,  сразу находит свой земной образ. "Ты - наверху, я -
внизу", - перекликаются они.
     Илвичей много больше числом,