Валентин Дмитриевич Иванов. Русь Изначальная (том 2)

--------------------
Автор(ы) произведения:       Валентин Дмитриевич Иванов
Переводчик произведения:
Название произведения:       Русь Изначальная.
Жанр произведения:           Исторический роман-хроника.
Цикл (серия); номер в цикле: Трилогия о начале Руси; No1.
Ист. получения произведения:
Автор(ы) файла:              Ершов В.Г.
Редактор(ы) файла:           Ершов В.Г.
Название файла:              rus_vel.txt
Тип (кодировка) файла:       txt (CP-866)
Дата (номер) редакции файла: 19/05/99
Источник получения файла:    http://lib.ru/~vgershov/
__________________________________________________________________________
Из коллекции Вадима Ершова: http://lib.ru/~vgershov/
--------------------

                                  Роман

                                Том второй





        Глава девятая. ВЛАЧА КРОВАВЫЙ СЛЕД

                                            Черные тучи с моря идут,
                                            хотят прикрыть четыре солнца,
                                            и в них трепещут синие молнии.
                                            Быть грому великому!

                                                   "Слово о полку Игореве"


        1

     Не  на  сторожевой вышке,  что внутри росской слободы,  а  на высоком
берегу,  где на холме стоит забытый бог забытых людей,  запылал прозрачным
пламенем костер из сухого долготья.  Не дали воли веселому огню, забросали
сучьями сырой ольхи, заложили травой. Со свистом, с шипением боролись вода
и огонь, текучее и твердое, сухое и жидкое.
     Князь-старшина  Колот-ведун  положил  руку  на  плечо  Всеслава.   На
волосатом запястье блестел  бронзовый браслет  в  три  пальца  ширины,  на
темных  пальцах сверкнули перстни.  Колот  громко произнес слова,  смыслом
своим понятные только Всеславу:
     - Куда дерево рубят,  туда и валится оно, князь-брат, - сказал Колот,
по ошибке будто бы дав Всеславу высокий титул.
     Да,  рубили дерево, срубили. Перед светом в слободу прискакал Мстиша,
передал,  слова не  изменив,  сказанное ему для воеводы.  Близятся хазары.
Упало   дерево   в   сторону,   избранную  дровосеком  Всеславом  да   его
подсказчиком, князь-старшиной Колотом.
     Шепча  заклинания одними  губами,  Колот  бросал на  костер травинки,
связанные  наговорными  узлами,   следил,   какую  примету  явят  судороги
сгоравших былинок. Следили и другие, веря в гаданье. Верил и сам Колот.
     Утро тихо,  ветер спит,  и  серо-черный дым  распускается исполинским
хвостом над вершинами росского леса.  Еще и  еще несут сухие дрова,  еще и
еще  гнетут пламя  сырьем.  Великому костру гореть до  ночи;  его  заменят
смоляные факелы на сторожевой вышке.
     К  небесной тверди  лезет  зыбкая  башня.  Будто  бы  люди  замыслили
построить небывалое.  Внизу воздух по-прежнему недвижим, но там, в высоте,
видно,  есть ветер.  Башня оседает,  опять вздымается.  Вверху хлопья дыма
тают  и,  сделавшись нежно-прозрачными,  исчезают  в  пустыне  поднебесной
степи.  Но снизу,  от.  тлеющей громады,  в небо,  подобно нашествию, идут
новые и  новые дымные орды.  Само солнце застилается,  и  на землю ложатся
тени.  Ныне никто в росской земле не сможет утешить себя сомнением,  никто
не  скажет,  что  либо  смолокур запалил крытое  дерном огнище из  корней,
сочных смолой,  либо  кузнец задумал жечь в  яме  березу на  уголь,  чтобы
сварить железо из руды.
     У  россичей все  готовы  услышать злые  вести,  как  вспаханная земля
готова  принять  семена.   Не  зря  старался  и  карикинтийский  пресвитер
Деметрий.  Не мог он похвалиться обращением славян в  истинно кафолическую
веру,  обратно увез  медные  и  серебряные крестики и  иконки на  шелковых
гайтанах,  на  серебряных цепочках и  на льняных шнурках.  Не привел он ко
Христу людей,  зато хорошо посеял в  сердцах не  страх пусть,  но ожидание
верной беды.
     Для  Деметрия жизнь была неизменна,  от  века однообразна;  все живое
наделено печально-гибельным стремлением к греху. Путь земной жизни краток,
ничтожен перед вечностью страданий для  многих или перед вечностью рая для
избранных.
     Будто  бы  метко уличил Чамота злого проповедника.  Будто бы  доказал
умный князь-старшина,  что  не  бог  ромейский,  а  сами ромеи науськивают
Степь. Тем более помнились пророчества Деметрия:
     - Что ж, надевайте ваши шлемы, облекайтесь в брони и точите копья. Вы
увидите,  что совершится с вами.  Отовсюду ужас. Не убежит быстроногий, не
спасется сильный, они споткнутся и упадут. Нет для вас спасенья, ваш вопль
наполнит леса  и  нивы,  и  степь покроется вашими телами,  и  ваша  плоть
останется  без  погребения.  Вы  не  послушались слова  божия.  Вы  будете
истреблены,  и  дома ваши,  и  дети,  и жены,  и скот.  И трупы ваши будут
брошены под дневной жар и на холод ночи.
     Люби ближнего,  как самого себя, не поднимай меча, будь кроток, прост
душой  -  мягкие увещевания Нового завета легко  забывались проповедниками
Христа.  Сам Христос сказал,  что не  мир он  принес на землю,  но меч,  и
признал святыней преданья Израиля.  И  Деметрий с искренней верой повторял
грозные предсказанья древних свирепых пророков:
     - Истинный бог говорит вам: я подниму на вас степных людей, жестоких,
необузданных,  которые бродят по земле лишь с  целью грабежа.  Кости отцов
ваших выбросят из могил,  раскидают под солнцем, луной и звездами, которым
вы поклоняетесь.  А вас самих не уберут и не похоронят.  И будете вы,  как
навоз в  огородной гряде.  И если кто из вашего племени останется жив,  то
сам смерть предпочтет жизни.
     Накаркал черный ромей в души славянских людей.


     Ждали. С не случайной поспешностью поднялся дым над слободой илвичей.
Еще два дыма вскоре сделались заметны: на северо-востоке, где каничи, и на
севере, у россавичей.
     Знали:  тревога пошла в глубь земли людей росского языка, передаваясь
от слободы к слободе,  от илвичей -  к ростовичам,  от тех -  к славичам и
триполичам с хвастичами,  далее - к бердичам, к здвижичам, житичам. Так до
самых припятских дебрей узнают о войне, которая движется в лес из степи.
     Земли  росского языка рассечены реками,  речками,  многими речушками,
ручьями,   ручейками,   ключами,   подключиками.  Затенены  земли  лесами,
ограждены болотами и трясинами. Чем далее к северу от Рось-реки, чем далее
от   Днепра  к   западу  солнца,   тем   труднее  пробраться,   тем  легче
заплутаться-запутаться и без лукавой помощи лешего.
     Здесь,  не зная,  не пролезешь.  А кто знает, тот может за шесть дней
проехать верхом от  Роси  до  Уж-реки  через земли пяти  племен:  илвичей,
триполичей,  ирпичей,  здвижичей и  иршичей.  Некогда  россичам бегать  за
помощью к дальним соседям, ближние помогли бы. Всеслав не послал в дальние
земли.  К  ближайшим же  поедут  избранные послы,  росские князь-старшины:
Дубун -  к илвичам,  Колот -  к каничам,  Чамота -  к россавичам.  Их дело
собрать роды  на  погостах и  уговорить не  ждать времени,  когда заплачет
кровью росская земля, а вместе идти на Рось-реку и бить хазар на выходе из
степи.
     В  свои роды поскакали слобожане с копьями,  на копьях хвосты вороных
коней; встречный россич без слов узнает весть по черной пряди.
     Нынче в  росской слободе почти две  сотни слобожан.  Никогда,  даже с
Всеслава Старого,  не  скапливалось у  росского воеводы столько воинов.  В
хозяйстве готово все,  но каждому нашлось дело. Разбирали стрелы из запаса
и,  заворачивая в кожу, вязали снопами по четыре десятка. Так стрелы возят
в  тороках*  при  седле  для  пополнения колчанов.  Владевшие  мастерством
продолжали готовить новые  стрелы -  в  бою  стрела в  избытке не  бывает.
Сухими клинышками подбивали насадку топоров и  копий.  На точильных кругах
острили мечи,  ножи,  сабли, секиры. Работали споро. О хазарах - ни слова.
Праздное слово  ослабляет душу.  Для  боя  род  кормит  слобожан,  слобода
головами платит за корм. Так было и есть.
     _______________
          * Т о р о к и - мешки, сумы, подвешиваемые к седлам.

     Воевода лгать не привык.  Колоту же весело.  Это он,  бродя в поисках
налитых тайной силой трав,  подметил в  степи за Турьим урочищем хазарский
загон.  Он  же,  передав весть  Всеславу,  хитро научил друга молчать.  Но
совершить ложной  вестью  испытание общности росских племен  надумали оба.
Ответ будет на одном Всеславе.
     Солнце шло  к  полудню,  когда к  броду вырвался всадник.  Замученный
долгой скачкой конь пал в  воду.  Не  успел еще второй Ратиборов посланный
пешком доковылять до слободы,  как Всеслав узнал Мужко и понял без слов. И
дурно подумал: накликали сами.
     Мужко  меньше  чем  на  день  отстал  от  первого посыльного.  Увидев
собственными глазами  хазарское нашествие,  он  гнал  лошадей и  себя  без
пощады.
     Еще день,  два или три,  но не более шести дней могут дымиться костры
над  Поросьем.   Более  двух  десятков  сотен  степных  людей,   жестоких,
необузданных,  идут на Рось с  единственной целью грабежа.  Не придется ли
росским градам вновь рассыпаться золой? Не останутся ли от росского семени
редкие люди, как былки на выбитом пастбище?


     Тусклы  выцветшие  глаза  князь-старшины  Велимудра:  старческая вода
погасила ясность  взора.  Бурые  пятна,  будто  осенние листья,  налипли в
трещинах сухих морщин.  Ничто не  мило старику,  его  сердце закрылось для
движений любви,  радости,  жалости,  сострадания к  чужому горю.  Велимудр
остался одиноким. В своем роду среди своих кровных он жил воспоминаниями и
правил родом привычкой к обряду правления. Себя же он держал в жизни силой
воли, единственной силой, которую не отняла дряхлость.
     Выставив косым горбом спину,  -  как  давно спина перестала гнуться и
когда нарос горб,  князь-старшина не  помнил,  -  он  топтался на  росском
погосте.  Было неприбрано, пора бы велеть прополоть под богами. Да времени
нет -  хазары из степи идут. Одеревеневшие ноги старика путались в стеблях
травы.  Обеими  руками Велимудр цеплялся за  княжеский посох.  Переступит,
вытащит увязший конец с железной, как у копья, насадкой, опять переступит.
     Ветхий  старик  ковылял  по  колено  в   траве  у   дубовых  подножий
покровителей племени.  Устал он,  ох  как же устал!..  Ему нужно вспомнить
нечто,  самое важное,  самое нужное.  Вспомнить бы, более он не забудет. В
ушах свистит, будто близко что-то льется. Велимудру слышится звук: "Ти-ли,
ти-ли-ли, ли-ли, ти-ли..."
     Знакомый звук,  такой знакомый. Но - мешает, мешает. Сейчас Велимудру
нужно уйти в  себя,  поискать,  вспомнить главное.  Еще  самая малость,  и
вспомнится.
     "Ти-ли-ли,  ти-ли,  ти-ли-ли-ли..." Липкой паутиной тянулась,  вилась
без  разрыва детская песенка пастушьей свирели.  Деревянная дудочка мала и
тонка,  ее  голос чуть сильнее комариного свиста,  но слышен далеко -  как
птичий.  Вблизи голосом легко заглушить свирель.  Но вдали будет слышен не
голос, а свирельный перелив.
     В траве,  за спиной Велимудра,  сидел беловолосый парнишка в холщовой
рубахе. Следя за пращуром, как бы тот не запнулся, не упал, парнишка пищал
в свирель.
     Имен  много,  разве все  удержишь в  голове.  Не  стараясь запомнить,
князь-старшина звал кощея-прислужника Малом - от малого. Второе лето ходил
Мал за князем,  силенка прибавилась.  Велимудр же вовсе иссох. Мал его мог
поднести на руках, хоть головой доставал лишь до подбородка старца.
     Для родовичей Велимудр -  князь,  для Мала - забота. Они все вместе и
вместе,  древнее  смешалось с  детским.  Старик  про  себя  нашепчет,  Мал
по-своему поймет.
     Под навесом для гостей на  скамье лежали мешочки из холстины.  В  них
с®естной припас:  печеный хлеб,  толченое просо,  луковицы,  сушеная рыба,
завяленное мясо,  соль, вымененная у ромеев. В очаге допревал кусок мяса в
жидкой кашице. Перестав свистеть, Мал побежал к очагу поглядеть, не готово
ли варево. Помешал, попробовал - мягко ли? Зубов у Велимудра совсем нет.
     Свирель умолкла,  и князь-старшина вспомнил,  что хотел. Всю жизнь он
прожил в  страхе.  Всегда в  нем  было два человека:  один боялся,  другой
прятал стыдное чувство.  Никому не признавался, никому не признался бы, но
дни были отравлены.  Привык, не давал воли страху, жил, как все. Думал, не
все ли боятся,  не все ли прячут и от себя,  и от других мысль о тщетности
жизни,  которую завтра  насильно отнимут.  При  вести  о  хазарах Велимудр
отказался  от   старшинства,   чтобы  не  мешать  роду  своей  беспомощной
дряхлостью. Пусть отбиваются, как умеют. Жизнь не мила, нужен покой, чтобы
в покое уйти.  Самая страшная смерть - от зверя. Зверь будет тело трепать,
не даст умереть в  покое.  Нет страха,  есть злоба на степных людей за то,
что не дали умереть в покое.
     В  горьком бессилии Велимудр поднял руку  на  Дажбога.  Метил в  лицо
покровителя славян острым посохом и шептал:
     - Вот я тебе! Я тебя не боюсь...
     Бросив ложку, Мал подбежал к старику.
     - Опоздал бы я,  ты бы,  глядишь,  и  обломался!  Угляди-ка за тобой,
старый ты, старый...
     Велимудр ухватился за подножие бога, оттолкнул парнишку.
     - Мешаешь ты! - и, как копьем, пырнул острой клюкой.
     Мал присел шустрым волчонком.  Железо,  скользнув по плечу,  до крови
поцарапало кожу. Едва не убил злой старик.
     Не  в  первый раз парнишке увертываться от  клюки.  Он  не  обижался.
Двенадцатилетняя  нянька  при  столетнем  ребенке,   мальчик  считал  себя
разумным за  двоих.  Как никто,  он  знал жалкую дряхлость князь-старшины,
привык с материнской небрезгливостью ходить за стариком, жалея его любовью
сильного к слабому.  Мог бы Мал клюку отнять, дав Велимудру простую палку.
Вместо  того  парнишка ждал,  готовясь увернуться от  второго удара.  Нет,
задохнувшись от  усилия,  Велимудр опустил  посох.  Голова  затряслась,  а
тусклые глаза прояснели.
     - Пойдем, пойдем, - позвал князь.
     Крепко обняв старика,  Мал повел его к очагу. Будто ничего между ними
не случилось. Волоча клюку левой рукой, правой Велимудр гладил парнишку. В
неловких движениях сухих костей, обвитых дряблым мясом, была особая ласка.
Слабый просил прощения у сильного.  Мал думал:  "Горяч ты еще,  а угоди ты
мне в сердце, кто б за тобой глядел? Пропал бы ты, как куренок".
     Кашица хорошо разопрела. Велимудр тер еду пустыми деснами, и его лицо
становилось странно-широким, а седая в прозелень борода дыбилась к вислому
носу.  Мал вытащил мясо,  отделив мякоть,  мелко ее искрошил, натер луком,
подсолил.
     Князь-старшина ждал терпеливо.  Не ворчал,  как всегда:  "Сам я себе,
сам я  все,  что я  тебе,  малый,  что ль!"  Парнишка понимал,  что пращур
смягчился,  жалея об ударе клюкой. Он ведь такой - гневлив, да отходчив. В
бане как? Дерется, толкается. Сам! Сам! Потом устанет и будто не замечает,
что его моют. Они, древние, уж такие.
     Накормив  Велимудра досыта,  Мал  выгладил  ложкой  горшок,  чтоб  не
пропало зря крошки.  Мешочки с  припасом убрал со скамьи и подвесил повыше
на деревянный гвоздь, не то мыши источат.
     - Ты поди,  сюда поди ты, - позвал пращур. Обняв Мала, он начал речь.
Едва,  едва,  с одного слова на пятое,  понимал Мал,  будто и не по-росски
говорил древний.
     Велимудр жаловался на  извергов,  которые от  лета к  лету все  более
плодятся,  а  льнут они все к  Всеславу.  Хазары пришли,  побьют россичей.
Всеслав хазар побьет,  слобода власть заберет. Рода ослабли ныне. Не будет
вольности градов.
     Ничтожно мало из слов Велимудра дошло до Мала -  все плохо, и только.
Цепляясь за парнишку, старец заключал свои речи.
     - Ты понимай, помышляй, - твердил Велимудр, - ты уходи тотчас, уходи.
Один.  Не путайся меж хазар и наших.  На Припять ступай.  Нашего языка там
люди. Тебя примут в род. На Рось не помысли вернуться.
     - Без тебя куда мне?  Ты ж и по ровному еле бредешь,  ты через лес не
пролезешь.  Ты и  на коне-то сидишь,  когда тебя с обеих сторон держат,  -
безжалостно уличал старца Мал.
     Рука  Велимудра  нашла  ухо  непослушного.  Не  обижаясь,  Мал  отвел
скрюченные, холодные пальцы и сурово пригрозил:
     - Будешь щипаться, я отсяду, чтоб не дотянуться тебе.
     - Ладно,  не стану,  - смирился Велимудр. - Гордый ты. Я тебе говорю:
уходи. Не понимаешь ты... - Пращур признался: - Коль не было б никого, и я
хорошо бы помер. Все вы, живые, меня тянете, умереть не даете. Буду один -
и покой. Лес шумит, нет живых, нет ни страха, ни заботы нет...
     Сумерки пали  на  лес.  Велимудр начал  совсем  непонятно сбиваться в
словах. Соскучившись, Мал приподнялся; старик поймал его за ногу:
     - Ты, ты куда? Спать будем, я с тобой буду спать.
     Вместе с  ночью к Велимудру приходил последний страх.  Древний старик
боялся сна, ужасаясь, что в сновидении разорвется нить опостылевшего бытия
и  душа  уйдет  незаметно,   обманув  спящее  тело.  Ночами  мальчик  грел
коченевшую спину пращура.  Дремля,  Велимудр тосковал,  пугался и щупал за
собой: не удрал ли ненавистный и любимый парнишка?
     Мал грезил,  что живет в слободе,  скачет на злых конях,  сечет хазар
острой саблей.  И виделся ему воевода Всеслав,  великий и прекрасный,  как
живой образ Сварога, что смотрит на степь из священного дуба.


        2

     В  зеленой чаще векового осокоря затрещали завитые ветки.  Упал сухой
сук.  Ратибор грузно валился вниз.  Сверху еще сыпались листья,  а Ратибор
был уже в седле.
     Четвертый день идет, как хазары гонятся за росским дозором. Четвертый
день идет,  как слобожане отходят, не давая загонщикам обойти себя и взять
в петлю облавы.  Россичи могли бы уйти,  оторваться,  но Ратибор не хочет.
Хазарские конники опасаются слишком далеко опередить свою главную силу,  а
главная сила не может бросить обоз.  Все Ратибору понятно.  Понимает он: и
хазары знают ведь,  что россичи в силах уйти. Не уходят, стало быть, нечто
задумано.
     Так играли,  так играют в степях старые игры. Без закона, без правил,
без уговора. Выживает тот, в ком быстрее мысль и чье тело послушнее воле.
     Россичи  знают,   что   хазары,   достигнув  горы,   опознали  следы.
Многодневный привал -  не  подбитое сухой  травой и  пухом куропаточье или
стрепетиное гнездышко,  которое  прячется в  мелкой  ямке.  По  следам  на
привале легко счесть и людей и коней.
     В  первую  же  ночь  хазары  пробовали  опередить  слобожан.  Ратибор
обманул,  сокращая время ночлега.  А  утром хазары оказались невдалеке,  и
слобожане дали им поглядеть на себя. Игра затянулась. И хазарам и россичам
приходилось давать отдых коням.
     Изволоки,  увалы, излоги да взлобки* - степная дорога не ровная. Лето
стояло в полной силе,  короткие ночи были теплы,  днем степь дышала зноем,
как очаг с живыми углями под пеплом. От пота гнедой конь выглядел вороным.
С удил падала белая пена. На всадниках одежда волгла и размокали ремни.
     _______________
          * В з л о б о к - одно из  красочных  названий,  даваемых  нашим
     народом крутоватому под®ему.

     В  балках-овражках крепко-полынный аромат  степи  перебивался запахом
травяной гари,  как  жгучее  солнце  палило скаты  лощин.  Безостановочным
стрекотом зеленые и бурые кобылки-кузнечики славили жар распаленной земли,
ночью сверчки поднимали слитный гомон.
     На остановках с брюха коней тек струйкой пот,  прозрачный, как слезы.
Выпаивали лошадей только на ходу,  давая опустить губы в ручей на броде. И
тотчас же гнали дальше.  Если горячему коню после водопоя дать отдых, конь
остудится, а всаднику без коня не уйти от гибели.
     На  третий день слобожане сообразили,  что  хазарские охотники далеко
ушли от своих.  Были видны две стайки погони. На высоких местах, доступных
глазу издали,  Ратибор сдерживал своих, маня хазар видом возможной потехи.
Ныне,  на четвертый день,  дозор уходил,  дерзко показываясь раз за разом.
Хазары прибавляли ходу.  С осокоря Ратибор видел,  что за ним гнала