войдет?  Несколько фунтов,  и то ощутимых как обременительное дополнение к
оружию,  припасам,  снаряжению.  Некуда девать утварь, кожи, одежду, меха,
сукна,  зерно,  ткани,  масло и все прочее,  тяжелое, громоздкое, взятое в
добыче. А невольники? Мужчины, женщины, дети, особенно дети. Живые деньги,
которые так легко пропадают от усталости,  холода, жары и просто случайно.
Дохлый раб хуже дохлого осла,  с того хоть возьмешь шкуру.  И при всем том
рабы еще разбегаются,  их  нужно сторожить,  будь они прокляты!  По закону
рабы  есть  собственность  первого  солдата,   наложившего  на  них  руку.
Прикованные к  добыче солдаты поднимут на  копья  обезумевшего полководца,
вздумавшего отогнать их от завоеванного богатства.
     Как  посланник богов или как ангел с  неба появляется летучий торгаш.
Святой,  поистине святой покровитель солдата,  попечитель армий, спаситель
полководцев.  Ну как его не беречь! Торгаш покупает сразу и все. Носильщик
добычи  и  погонщик рабов,  который боялся  на  шаг  отлучиться от  своего
имущества, вновь стал солдатом, вновь слышит трубу, играющую сбор.
     Торгаш  покупал за  серебряные и  золотые монеты.  Солиды  и  статеры
империи! Неровно обрезанная монета катилась лучше самого ровного колеса от
сухих,  как  солнечный луч,  закаспийских пустынь до  болот нижнего Рейна,
где, как говорили, от постоянной сырости у людей вырастали перепонки между
пальцами, точно у тритонов.
     Когда не хватало монеты,  торгаши расплачивались кусками металла.  Не
жалко  было  плющить  посуду,   статуэтки,   браслеты.   Недаром  Архимеду
предложили узнать примеси к золоту в изготовленной чаше*. Покупая изделия,
платили за вес, труд шел в придачу.
     _______________
          * По   преданию,   такое   поручение  было  толчком  к  открытию
     известного закона Архимеда.


     За лагерным валом,  близ места,  отведенного торгашам, стояла высокая
виселица.  На  длинной  перекладине  болталось  с  десяток  голых  трупов.
Неизбежные вороны сновали в воздухе.
     Недавно у  Велизария побывал управитель поместий одного из сенаторов.
Знатный римлянин ждал  в  Риме  прихода армии-освободительницы.  Во  время
размещения готов в  Италии у отца сенатора была изьята третья доля имения.
До  недавних дней ею  владел Эбримут.  Сенатор узнал,  что  этот гот  ныне
хорошо  принят  самим  базилевсом.  Однако же  схваченное варварами должно
вернуться к истинному владельцу.
     Признав законность рассуждений управителя,  Велизарий захотел узнать,
чего же он хочет от полководца имперской армии.
     Справедливости!  Часть  убежавших рабов  Эбримута  укрылась в  лагере
армии  Юстиниана.  Закон позволяет владельцу взять беглую вещь,  не  делая
исключений для времени и места.
     В  лагере  отыскались двадцать беглых рабов,  и  солдаты выдали чужое
имущество. Половину рабов Велизарий приказал повесить высоко и коротко.
     Юстиниан  Божественный послал  войско  в  Италию,  дабы  восстановить
попранные варварами права римлян.  И  не для того,  чтобы лагеря достойных
всяческого почтения  солдат  благословенной богом  империи  превращались в
притоны  беглых  рабов...  -  так  гласила  надпись на  доске,  прибитой к
виселице.
     Управитель сенатора удалился,  призывая благословение Христа и троицы
пресвятой на  оружие  поистине божественно щедрого  полководца.  Велизарий
приказал уплатить за  каждого  повешенного по  три  солида!  Хорошая цена,
особенно же в дни войны.
     Индульфу   запомнилось   странное   спокойствие  казнимых.   Они   не
протестовали,  не  отбивались.  Защита не  могла спасти жизнь,  но  ведь в
схватке  легче  умирать.   Сначала  славяне  сочли  рабов  трусами.  Потом
подумали, что есть, вероятно, разные виды храбрости.
     Сбежавшись на  зрелище,  солдаты  стеснились у  виселицы.  Подтягивая
веревку до самого верха, палачи внезапно ослабляли ее, и тело падало почти
до  земли.  От  резкого толчка руки казнимого отпускали петлю,  за которую
тщетно цеплялись. Многие солдаты рукоплескали, развлекаясь, как в театре.
     Запомнилось и это...


        2

     Индульф с товарищами шел к месту,  которое звалось городком торгашей.
Из уместной осторожности славяне держались кучкой.  Лагерь томился скукой,
забияки искали  повода для  любой  потехи,  а  славяне привлекали внимание
блестящим вооружением,  которое им позволили увезти из Палатия.  Подраться
можно, но здесь били и в спину.
     Единственное развлечение солдаты находили у торгашей,  предлагавших и
женщин,  рабынь,  наемниц, - солдату все равно. Но этот сухой плод, быстро
приедавшийся,  привлекал не  всех.  Торговля дешевой любовью была  подобна
водопою, затоптанному скотом.
     - Вина! Пива! Меда! - кричало сразу несколько голосов.
     Маленькие стулья  с  лубяными сиденьями были  заняты.  Многие солдаты
сидели на земле как придется. Северяне ложились на бок, подпираясь локтем.
Южане  умели  скрещивать ноги.  Степняки  опускались на  корточки и  ловко
садились на пятки.
     - Пива! Меда! Вина!
     В вине явственно ощущался привкус воды,  мед был подозрительно жидок.
Плохо  перебродившее пиво  отдавало мукой.  Но  ничего  другого  не  было.
Солдатское жалованье легко  тратится  в  ожидании добычи.  Проигравшиеся в
кости пили за счет счастливчиков или в долг, под поручительство товарищей.
За убитого заплатит уцелевший.
     Скверные напитки,  тощая  закуска.  Копченая рыба  была  тверда,  как
поручень щита.  Вяленое мясо  резали тончайшими ломтиками,  чтобы  сберечь
зубы. Торгаши приберегали лучшие припасы к дням успеха.
     Длинноногий исавр при  виде  славян звучно щелкнул языком.  Изображая
жесты стрелка, он издавал странные звуки:
     - Чтцк! Ттть-су!
     Это походило на стук тетивы о рукавичку и на свист стрелы.
     Кажется,   исавр   хотел  напомнить  славянам  о   взятии  Панорма  -
единственного города в  Сицилии,  оказавшего сопротивление.  Заметив,  как
низки  стены  Панорма около  порта,  Велизарий приказал подтянуть лодки на
корабельные  мачты.   Сверху   стрелки   подавили  сопротивление  готского
гарнизона.
     - А под Неаполем Велизарий ничего не умеет придумать!..  -  горланили
солдаты.
     Смуглое  лицо  исавра  в  рамке  курчавой бороды  сияло  улыбкой.  На
низеньком  стуле,   с  высоко  задранными  коленями,   он  мог  показаться
исполинским кузнечиком в образе человека. Он приглашал:
     - О-о! Друзья! Золотые шлемы! Меткий глаз! Вина! Вина!
     Все  эти  слова,   произносимые  на  наречии  эллинов,  были  понятны
славянам.
     - Еще вина! - кричал исавр. - Всем вина! Зенон угощает!
     Он  поднялся.  Необычно длинные по сравнению с  туловищем ноги делали
его странно высоким.  Прислужник торгаша, крупный, тяжелый, ловко направил
в  оловянную чашу  струю вина  из  меха.  Зенон коснулся руки прислужника,
толстой как бревно, и отдернул пальцы, будто ожегшись.
     - Таран!  Таран!  Сильнейший воин! Пойдем же, пойдем! Ты один свалишь
стену!
     Прислужник сохранял бесстрастие,  как глухонемой.  Он не дурак, чтобы
воевать.  По договору с  хозяином он владеет долей в доходах.  Зенон обнял
Индульфа. Щекоча жесткой бородой его щеку, исавр шептал:
     - Я видел тебя на акведуке.  Я знаю,  чего ты хочешь.  Слушай, пойдем
вместе ночью. Я помогу тебе.
     Индульф не  понял.  О  чем  болтает этот  исавр?  Славяне залезали на
акведук от скуки.
     Отпустив Индульфа, Зенон прижал палец к губам:
     - Молчи, молчи. Пусть никто не знает, нас опередят.
     Кто опередит? В чем?
     Зенон пытался что-то  обяснить,  но его прервали внезапно поднявшийся
шум и крики.  Случилось нечто необычайное, лагерь пришел в движение. Зенон
вцепился в руку Индульфа:
     - Пойдем посмотрим. Я не хочу разлучаться с тобой.
     Исавр увлек было нового товарища, но его самого сзади схватили чьи-то
руки.
     - Сначала заплати, потом уйдешь, господин!
     Вырвавшись, Зенон ударил в грудь прислужника:
     - Козел! Исавры берут, но не крадут!
     Кривой нож  зловещего вида  будто  бы  сам  прыгнул из  ножен в  руку
Зенона.  Индульф  помешал  удару.  Исавр  яростно повернулся к  славянину.
Индульф поразился цвету лица Зенона.  Вся кровь отхлынула, оставив на коже
грязноватый загар.  Страшно не  было.  Индульф приготовился выбить  нож  и
свалить с  ног безумца.  Но тот опомнился и  бросил прислужнику серебряную
монету:
     - Возьми, вонючий!
     Как бы стирая гнев, Зенон провел рукой по лицу. Он уже смеялся, будто
ничего не случилось. Его глаза напомнили бобра, не черные бусинки на морде
умного зверя,  а  цвет  рыжей шкурки.  Подбросив нож,  Зенон поймал клинок
ножнами с завидной ловкостью.


     Послы  Неаполя  возвращались к  себе  после  очередных  переговоров с
Велизарием,  солдаты  устроили  им  проводы  по  своему  вкусу.  Это  была
настоящая травля. Солдаты свистели, улюлюкали, изощрялись в ругательствах.
     Никто не мешал проявлениям неприязни. Охрана из ипаспистов полководца
оберегала тела, но не уши послов.
     Если  бы  Неаполь согласился на  сдачу,  лагерь знал  бы  это.  Опять
неаполитанцы послали своих для праздной болтовни.
     Неудача  и  раздражала  и  радовала.  В  инстинктах  солдат  боролись
неостывшая надежда на грабеж и страх перед неприступными стенами.
     Декурион* Стефан будто и не слышал оскорблений, которыми его осыпали.
Безразличие  Стефана  не   было  позой  опытного  магистрата,   привыкшего
сохранять выраженье бесстрастного безразличия.  Стефан  нес  неаполитанцам
последнее предложение о сдаче.
     _______________
          * Д е к у р и о н - член городского управления.

     Пожилой  человек,  он  жил  в  течение  мирного  периода,  необычайно
долгого,  единственного в  бурной истории Италии.  Больше сорока лет мира.
Стефан не  мог  не  видеть,  как  процвела Италия.  Готы казались надежной
охраной.  Однако же  Стефан,  как  почти  все,  считавшие себя  римлянами,
презирал варваров.  Их власть оскорбляла самолюбие.  Кроме того,  они были
схизматики-ариане.  Кафолическая церковь  внушала  греховность  подчинения
еретикам,  куда худшим,  чем язычники.  Те не знали слова божия -  эти его
исказили. Смертный грех, неискупимый...
     Италия  забыла  бедствия прежней  империи  и  помнила только  великие
события,  вольно и невольно раздутые литературой и преданием.  Современник
видит  редкие колосья на  иссохшем поле  и  скорбит о  пустыне своих дней.
Потомки же,  собрав одно целое наследство столетий, восхищаются богатством
прошлого.
     После  смерти  Феодориха* ощутилась зыбкость  порядка  вещей.  Стефан
желал переворота и - не желал. Сделалось страшно.
     _______________
          * Ф е о д о р и х - см. в комментарии.

     Когда бог  захочет потрясти землю,  совы  умеют заранее выведать волю
всевышнего.  Перед  землетрясением на  карнизах  горных  пещер  появляются
странные фигуры.  Они  недостижимы и  неподвижны.  Совы узнали,  что своды
вечных  пещер  сделались ненадежными и  ждут,  ослепленные солнцем,  но  в
безопасности.  Они никогда не  ошибаются.  Бог подал знак,  имеющий уши да
слышит.
     Разве не знак - усиленный обмен послами с Византией, начавшийся после
смерти Феодориха?  А  истребление вандалов и манифесты Юстиниана?  Весть о
мученической смерти дочери Феодориха Амалазунты прозвучала военной трубой.
Как  искушение,  пришла мысль:  не  лучше ли  готы,  чем война?  Что можно
сделать...
     Старый-престарый Новый город -  Неаполь -  никогда не  был  еще  взят
штурмом.
     По  легенде,  сами боги указали людям на  пояс скал у  залива,  где и
поставлен был  город  Новый:  старый,  первый,  был  заложен  в  небольшом
удалении от моря.
     Стены древнего уже Неаполя легли на  скалы,  недоступные для подкопа.
Известь,  скрепившая кладку, от времени сделалась прочнее камня. Несколько
готских вождей усилили неаполитанский гарнизон,  а большинство направилось
на север.  Новый рекс Феодат,  как передавали,  хотел склонить Юстиниана к
миру обещаниями и уступками.
     Ожидание хуже смерти.  Приходили вести из  Западной Африки.  Вместе с
вандалами и после погибла большая часть населения.  Логофеты Юстиниана так
тщательно изымали налоги,  что,  как недавно рассказывал Стефану прибывший
из Карфагена купец,  можно скакать на лошади от Карфагена на восход солнца
восемь дней,  не встречая ничего,  кроме развалин,  сухих цистерн,  полей,
занесенных песком, и вырубленных садов.
     Моряки,  побывавшие в Неаполе незадолго до осады, рассказали о второй
византийской армии,  целившейся на  венетскую низменность,  голубое  устье
Адриатики.  Там - грабеж. Города и селения уничтожаются дотла. Как всегда,
война кормила войну,  о чем италийцы успели забыть. В северной армии много
варваров.  Командующий ею зовется Мунд. Для римлянина это не имя - кличка.
У Велизария тоже много варваров.
     Тем временем в Неаполе - тревожный признак! - падали цены на товары и
возрастали на  зерно,  сушеные фрукты,  на  с®естное,  что  легко хранить.
Кораблевладельцы  спешили,  продавая  все.  Однажды  Стефан  как-то  вдруг
заметил, что порт уже пуст. Это было страшно. Все корабли исчезли, подобно
перелетным птицам.  Кто-то на запад -  в  Сардинию,  в Корсику.  Другие на
север -  к устьям Арно и Тибра. Многие, Стефан знал, уплыли в Сицилию, где
был Велизарий,  в Византию,  а также к берегам Далмации.  Как вороны,  эти
будут питаться войной.
     Пустая гладь порта с грязным парусом рыбачьего челна.  Первая гримаса
Войны...
     Вскоре  после  того  как  последние корабли  покинули порт,  в  город
вернулся дальний раз®езд готов.  Потянулись подгородные жители из тех, кто
прежде  чванился римским происхождением.  Они  вспомнили,  что  солдаты не
спрашивают имен. Потом под стенами Неаполя появилась армия Велизария.
     Стефану вспомнились конные  со  знаком вызова на  переговоры -  белым
знаменем и  парой скрещенных копьев.  Казалось,  чего бы еще!  Великий Рим
воскресал!  Но  старому декуриону хотелось уйти  в  никуда,  порвав старые
связи.  "Боже,  укроти мою мысль,  -  молился Стефан,  -  ибо не воля тебе
угодна,  а смирение христианина".  Но как, забыв преходящее, найти вечное?
Тогда,  в  первый раз,  как и сегодня,  готы не разрешили отворить ворота.
Стефана опустили на веревке, перекинутой через рычаг катапульты.
     Перед Велизарием Стефан говорил, не глядя на папирус с подготовленной
речью.
     - Великий  полководец,   мы  полны  преданности  Юстиниану  и  желаем
свержения беззаконной власти варваров.  Но  почему ты пошел войной на нас,
не совершавших преступлений против империи?  - спрашивал Стефан, ибо лучше
обвинять,  чем дожидаться упреков.  -  Гарнизон варваров силен.  Их  семьи
оставлены в руках единоплеменников,  поэтому им невозможно изменить своему
рексу. Итак, великий, не к своему ли ущербу ты пришел под наши стены?
     "Боже,  что это?" - думал Стефан, чувствуя, как его слова отскакивают
от души Велизария,  подобно песку от стены.  Декурион продолжал, уже читая
по папирусу:
     - Иди  прямо на  Рим,  великий.  Там  тебя  ждут.  Ты  войдешь в  Рим
триумфатором,  и  тогда Неаполь сам упадет в  твои руки.  К  чему тебе наш
город,  если ты не в Риме?  Задержавшись здесь, ты потеряешь часть солдат,
потратишь время. А готы в Риме усиливаются...
     На  папирусе оставалось много  сильных  доказательств,  но  Велизарий
поднял  большую  руку.  Розовая  ладонь,  желтые  ногти,  окрашенные  хной
по-персидски. Сейчас слова Стефана разлетятся, как пух под ударами хлыста.
     Стефан глядел на ритора Прокопия.  Прокопий неутомимо писал и  писал.
"Что ему!" - с завистью подумал Стефан.
     Велизарий делал резкие жесты, но голос его звучал мягко:
     - Не твое дело,  Стефан,  указывать воинам базилевса Величайшего. Вы,
жители  Неаполя,   по  рождению  римляне,  вопреки  рождению  -  подданные
варваров.  Завись бы от меня,  и  ваш город...  Но я подчиняюсь милосердию
Величайшего,  Всемилостивейшего. Даю время на размышление. Примите римское
войско.  Оно  пришло освободить италийцев,  воссоединяя их  в  лоне единой
кафолической империи Христа, бога нашего.
     Полководец почти коснулся лица Стефана пальцем с острым ногтем:
     - Не  выбирайте для  себя  ужасного.  Вдвойне  успевает  воюющий  для
освобождения родины от варваров. Славен он победой и достигнутой свободой.
Вы же,  вступая в войну,  хотите усилить свое угнетение,  вы хотите помочь
варварам.
     Приглашенные  в   палатку   военачальники  лязгали  оружием.   Кто-то
непринужденно взглянул в лицо Стефана,  чтобы увидеть,  насколько испугали
угрозы этого неаполитанца.
     Велизарий закончил:
     - Передай мои слова.  И готам скажи, я даю выбор: или приму на службу
повелителя  вселенной,   или  без  вреда  отпущу.   Но  если  они,  как  и
неаполитанцы, поднимут оружие, с помощью Христа Пантократора обещаю смерть
многим и рабство всем.
     Затем шатер опустел.  В  присутствии одного Прокопия Велизарий обещал
Стефану звание префекта,  обещал ему поместье.  В награду за быструю сдачу
города...
     А  Прокопий жестом хозяина взял из  рук Стефана папирус с  речью,  из
которой было оглашено лишь начало:
     - Она мне нужна более чем тебе, милейший префект...
     Так закончилась первая встреча.


     Тоска,  тоска... Стефан вспомнил библейскую угрозу: "И проклянет тебя
бог твой,  и когда настанет утро,  ты скажешь: "О, если бы был уже вечер!"
Когда же  придет вечер,  ты будешь молить,  чтобы пришло утро..."  Начнись
жизнь вновь, и Стефан предпочел бы ее искушениям отшельничество в пустыне.
Почему он не сделался монахом?  Страшно жить,  страшно.  Семья,  общество,
именье,  деньги. И всюду страдания слабого сердца, все тянет к себе, всего
жалко. Каждый в этом несчастном мире висит на волоске над бездной.
     Напрасно  Велизарий  покупал  совесть  Стефана.   Декурион  верил   в
обреченность  готской  власти.   Зрелый   красавец  показал  себя   плохим
политиком. Под пышностью его речей, как тело куртизанки под легкой тканью,
просвечивала постыдная мысль.  Он боялся идти к Риму,  имея в тылу сильную
крепость. Море ненадежно, корабли легко ломаются. Завоевателю Италии нужны
дороги по твердой земле.
     Тогда,  после  первой встречи с  Велизарием,  Стефан искренне склонял
город  открыть  ворота  перед  войском империи.  В  этом  не  было  ничего
необычайного. Никакой измены. Постоянно бывало так, что города добровольно
подчинялись сильнейшему.  Восемьсот готов не  могли бы  защищать стены без
помощи неаполитанцев.  Тем более готам трудно будет держаться,  имея сзади
врага-горожанина. Готы ждали общего решения.
     Перед  зданием  городского сената  форум  вздулся  народом,  как  мех
забродившим вином.  В  тот  день  решило  влияние  двух  человек,  риторов
городской Академии. Недавно Юстиниан закрыл на Востоке последнюю Академию.
Может быть, и правда, думал Стефан, что верноподданные христиане не должны
соблазняться  рассуждениями.   Базилевс  Востока  признавал  только  школы
легистов,  дабы  обладать  толкователями и  исполнителями законов.  Стефан
пожалел о деньгах, израсходованных Неаполем на Академию.
     Ритор Асклепиодот говорил легко,  как бы беседуя с человеком,  равным
себе. Обращаясь к разуму людей, ритор умел задеть и чувство.
     - Велизарий обещает нам горы благ и  под любой клятвой,  конечно.  Но
будущее скрыто в  туче войны.  Кто поручится за исход судьбы?  А если готы
победят, что они сделают с нами? Мы впустим Велизария не по необходимости,
сегодня наши стены крепки, защитники смелы. Поистине готы поступят с нами,
как с изменниками.  О несчастный Неаполь!.. О горе!.. - Асклепиодот закрыл
лицо плащом.
     Место оратора занял его товарищ - Пастор.
     - Обсудим значение измены! - предложил второй ритор. - И Велизарий, и
великий базилевс будут смотреть на нас как на рабов-перебежчиков.  Имеющий
общение с предателем рад ему в силу необходимости.  Но впоследствии у него
возникает  подозрение против  изменника.  Победивший с  помощью  предате