кими головами.  Днестр - река куда более узкая, раза
в три меньше плыть.  Однако же пришлось потруднее.  Течение там сильное, и
челнов не было.  Потопили десятка четыре лошадей. Сорок всадников остались
об одном коне, пока не добудут себе подставы. Недосчитались и троих людей.
Никто не  заметил,  как они пошли кормить рыб да  раков.  Молодые.  Горды,
упрямы.  Такой сам будет себя спасать,  на помощь же не позовет ни за что.
Дескать,  скажут потом:  ты не смог...  Зато здесь Ратибор строго приказал
гребцам, чтобы глядели.
     Вот  и  стержень.  Течение усилилось,  круче  вправо взяли и  конь  и
пловец.  Однако же  далеко быстроте Дуная не  только до Днестра,  но и  до
днепровских вод.  Говорят,  море  здесь недалеко.  В  сотне верст ниже  по
течению Дунай поворачивает коленом на север,  течет вдоль Понта.  В низких
землях реки медленны.
     Надвинулся ромейский берег.  Ратибор,  различая остатки старых  свай,
таких же,  как и  на левом берегу,  подумал:  "Ужели мост здесь был брошен
через реку в три версты шириной?.."
     Достав  дно  копытом,  гнедой  согнул  шею  лебедем.  Длинная  отмель
гостеприимно вела на сухое.
     На  горке дымил сигнальный костерок.  Холодная встреча,  нет  хозяев.
Колокол в крепости смолк.
     Весело,  шумно выплывали россичи. Шумно отфыркивались лошади. Десятки
мощных  рук  выхватывали из  реки  груженые челны.  Непривычные к  наготе,
россичи спешили одеться.
     Ратибор же  все  ждал чего-то  особенного.  Чего?  Все было обычное -
воздух, земля и вода. Близился вечер.


        2

     Утром следующего дня на башне крепости подняли два скрещенных копья и
белое знамя.  Это был вызов на переговоры. Владан ответил тем же, и вскоре
на лысой высотке показались три чужих всадника.
     Среди россичей еще крепко жил воинский обычай, властвовали слободская
строгость и безмолвное подчинение старшим.  Хоть и тянулись россичи, как к
чуду,  поглядеть на  первых воинов-ромеев,  но в  молчании дали им широкую
улицу.  Глазами их  щупали  цепко,  не  хуже  пальцев.  Оценивали лошадей,
тяжелых, толстошеих и большеголовых, с длинной шерстью на бабках. Одетые в
боевые доспехи,  ромеи сидели глубоко и прочно,  длинно опустив стремянные
путлища. Оружия с собой ромеи не взяли.
     Удивляясь себе,  Малх искал под шлемами черты знакомых лиц.  Все трое
ромейских посланников были людьми немолодыми. Не служил ли Малх с кем-либо
из  них  в  легионах империи?  Праздная мысль,  праздное чувство человека,
вернувшегося почти через два десятка лет.
     Не будь встреч с купцами на Торжке-острове, Малх забыл бы и ромейскую
речь.  Недаром столько раз осыпались листья с  росских лесов.  Кому расти,
кому стариться.  Малх выкунел,  как зимний заяц.  Голова Малха бела,  зато
разросшиеся брови черны, и усы, отпущенные по-росски, не совсем побелели.
     Много  досады  Малх  доставил  ромейским  купцам.   Прижившись  среди
россичей,  бывший подданный империи вмешивался в торги,  об®ясняя россичам
истинные цены  на  соль и  другие товары ромеев.  Купцы грозились более не
подниматься по  Днепру,  а  кончали  неизбежным  примирением с  упрямством
славян.
     Ромейский начальник не узнал в Малхе беглого подданного.  Заброшенный
на край империи,  комес начальствовал над четырьмя сотнями пехоты и  тремя
сотнями   конников.   В   их   разноплеменном  составе   были   подданные,
навербованные среди нищего населения горных местностей империи, откуда при
всем усилии сборщиков не поступали налоги. Были италийские военнопленные и
доживали свой век несколько десятков готов,  взятых в Неаполе, были персы.
Эти тоже предпочли служить базилевсу с  мечом в  руке,  а  не  в  ошейнике
пешенного серва.  На  всех них империя могла рассчитывать,  ибо им  некуда
было деваться.  Солдаты третьего разбора.  По численности их едва хватало,
чтобы занять стены величественной крепости.
     Еще вчера, сосчитав переправлявшихся варваров, комес отправил гонцов.
О  вторжении узнает  Асбад,  который  стоит  с  шестью  тысячами конницы в
крепости Тзуруле,  защищая  фракийскую низменность.  Будет  предупрежден и
патрикий Кирилл в Юстинианополе, где помещается префектура Фракии.
     Письменные  указания,   которыми  были  надежно  обеспечены  крепости
империи,   предусматривали  все  случаи.   Силы  варваров  превышали  силы
гарнизона. Комес был обязан сохранить крепость и завязать переговоры, дабы
выиграть время и склонить варваров к примирению.
     Сам комес успел одичать на  границе.  Когда-то жизнь улыбалась Рикиле
Павлу.  Однако  же  положение,  сочтенное комесом только  началом карьеры,
оказалось венцом  успехов.  Уволенный от  палатийской службы,  Рикила  был
впоследствии   "осчастливлен"   могущественным   Иоанном    Каппадокийцем.
Восстановленный в званиях и должностях,  Носорог посодействовал назначению
Рикилы на край вселенной.
     - Ты  же  изучил  славян,   мой  любезнейший  дурак,  -  грубо  шутил
светлейший, - пусть твой опыт будет полезен Божественному. Отныне ты страж
империи. Хорошая крепость Скифиас тебе подходит, как Юстиниану диадема. Ты
увидишь там, поблизости, твоих старых знакомцев.
     Но   и   это   было  благодеянием  для  человека,   заподозренного  в
недостаточной любви к  базилевсу,  и  кем?  Самим Единственнейшим.  Рикиле
оставалось либо просить милостыню,  либо наняться в  солдаты.  Что  еще он
умел делать, кроме службы в войске?
     Носорог   изрядно   ощипывал  бывшего  начальника  славянской  схолы.
Ежегодно Рикила посылал префекту донастии - подарки.
     Жалованье и припасы прибывали с опозданием, зачастую в меньших суммах
и   количествах,   чем  полагалось.   Солдаты  отказывались  повиноваться,
лентяйничали.  Ржавчина покрывала оружие.  Окрестности были  безлюдны,  не
было возможного,  как в  иных местах,  дохода:  хоть что-то  да  выжать из
населения.  Единственным  подспорьем  служила  рыбная  ловля.  Охота  была
опасна,  задунайские славяне,  переправляясь малыми  партиями,  превращали
охотников в дичь.
     - Зачем вы пришли?  -  бодрясь, грозно восклицал комес. - Вы нарушили
священную границу империи. На вас падет меч возмездия.
     - Он грозит нам без смысла,  -  переводил Малх.  - У него нет войска,
чтобы напасть на нас. Он бессилен.
     Ратибор  глядел  в  тусклые  глаза  Рикилы.  Выкрики  комеса  звучали
напряженно, искусственно.
     Сокращая численность войска, Юстиниан говорил:
     - Нам выгоднее откупиться от варваров, выгоднее золотом вносить рознь
среди них, чем содержать армии, отрывая подданных от уплаты налогов.
     Следуя палатийским указаниям, Рикила перешел к соблазнам:
     - Вернитесь к  себе,  откуда вы  пришли.  Тогда вы  получите подарок.
Располагайтесь  здесь  как  друзья.   Через  десять  дней  прибудут  люди,
уполномоченные вас  одарить.  Десять  дней,  -  для  убедительности Рикила
руками обозначил десятикратный восход и заход солнца.
     - А что он нам подарит? - спросил Ратибор.
     В длинной речи комес славил империю, втолковывая варварам достоинства
мирных с ней отношений.  Славяне -  хорошие воины,  они могут поступить на
службу в войске,  сражаться под начальством своих вождей и собрать большую
добычу,  к  тому  же  получая жалованье золотом.  Рикила  соглашался,  что
славянам ныне удастся проникнуть в  глубь империи на  несколько переходов.
Но потом,  увещевал он,  на них нападет непобедимое войско базилевса и все
они погибнут.
     - Гляди-ка,  -  тихо  сказал Ратибору Крук,  -  глаза у  ромея какие.
Пустые, будто птичьи. Душа-то у него есть ли?
     - Подождите только десять дней, - продолжал убеждать Рикила. - Я могу
обещать вам задаток, по золотой монете на десять человек.
     - Мы больше должны платить за переправу, - сказал Ратибор.
     - Он торгуется,  -  заметил Малх,  которому надоело переводить пустые
речи Рикилы. - Ему сыпать слова, что ветру носить полову.
     Заметив,  что толмач славян больше не обращает внимания на его слова,
комес отправился в  свою крепость.  Там  он  составит акт о  переговорах с
варварами,  которые в количестве трех тысяч, все конные, нарушили границу.
Ситовник  подпишут свидетели -  провожатые комеса,  а  нотарий  подтвердит
истину и заверит кресты,  которые поставят неграмотные солдаты. С подобным
свидетельством об исполнении обязанностей Рикила будет более спокоен. Сидя
в каменном мешке,  как на острове, Рикила отвык думать о войне. Стены были
так  высоки и  так  прочны,  что  крепость не  боялась штурма.  Опасностью
грозила бы  осада измором.  До сих пор задунайские славяне не обнаруживали
склонности подвергать имперские крепости обложению.  В первые годы,  когда
мысль комеса еще  бодрствовала,  он  сумел найти спасительное решение:  не
следовало раздражать варваров, мешая их переправам, когда их было много, и
не нужно стараться догонять мелкие шайки.
     Этим летом Рикила был поглощен особой заботой. С весенним транспортом
продовольствия в  крепость  Скифиас  пришли  несколько ипаспистов префекта
Палатия  Иоанна  Каппадокийца.   Звезда  всесильного  Носорога  закатилась
навеки,  его  ближних  телохранителей разослали  солдатами  в  пограничные
крепости.
     Пользуясь   наивностью  единственной  дочери   Иоанна,   рассказывали
ссыльные, жена Велизария Антонина нашептала девушке о намерении обиженного
полководца сбросить базилевса.  Ему нужна помощь префекта,  к  которому не
рискуют обратиться прямо.  Иоанн  отправился ночью для  тайного свидания с
Антониной на  пригородную виллу.  Там он  увлекся,  наговорил лишнего,  не
подозревая,  что Антонина спрятала за живой изгородью уши Палатия,  самого
Великого  Спафария  Коллоподия  и   Маркела,   комеса  екскубиторов.   Они
попытались тут же схватить Иоанна, но телохранители отбили своего хозяина.
     Ссыльные уверяли Рикилу,  что Носорог сумел бы об®ясниться и получить
прощение,  сразу бросившись к  ногам базилевса.  Но он предпочел убежище в
храме  Богоматери  Влахернской.   Юстиниан,  как  видно,  не  захотел  зла
Носорогу.  Ему сохранили жизнь и  постригли в  монахи.  При пострижении на
него  случайно  надели  ризу  священника  по  имени  Август.  Так  чудесно
исполнилась воля  Судьбы,  известное всем  пророчество о  мантии  империи,
которая  ожидала  Иоанна.   Все   громадные  богатства  Носорога  схватила
Палатийская казна. Его дочь скитается без пристанища на улицах Византии...
     Рикила,  некогда  достаточно  сведущий  в  хитросплетениях  и  нравах
Палатия, понял тайные силы, ускользнувшие от разума грубых солдат. Носорог
совмещал подлинную преданность и  любовь к Юстиниану с верой в уготованный
для него,  Иоанна,  пурпур базилевсов.  Юстиниан это знал,  но  не  боялся
Носорога.  Детей у  Юстиниана не было,  преемника он не указывал и  -  как
ощущал Рикила -  считал себя почти бессмертным. Юстин, дядя Юстиниана, был
в свое время таким же префектом Палатия, как Носорог. Юстин сумел схватить
диадему  после  смерти  бездетного Анастасия.  Последовав такому  примеру,
Носорог не изменил бы даже памяти Юстиниана.
     Тут  другое,  говорил себе  Рикила.  Антонина,  подружка базилиссы...
Феодора не  любила Каппадокийца из  ревности к  его влиянию на  Юстиниана.
Каппадокиец платил  ей  тем  же.  Говорили,  что  Феодора нашла  какого-то
племянника,  ввела его в  Палатий.  И конечно,  после смерти базилевса его
вдова и  соправительница встретила бы в Каппадокийце сильного противника в
споре за диадему.
     Не  будь пророчества,  Феодоре не удалось бы поманить Иоанна кончиком
пурпура.  А  так,  она  знала,  сытый тигр все  же  не  откажется понюхать
приманку, хоть и не будет хватать ее.
     Почему же Иоанн,  не бросившись к  базилевсу,  сам захлопнул западню?
Глупцы  легко  судят  после  развязки.  Каппадокиец  знал  бессилие  слов,
обращенных к Юстиниану,  и спрятался, уповая на время. На него легла тень,
как  на  Велизария в  Италии,  когда  полководец,  искренне отказавшись от
предложенной ему готами короны, все же лишился доверия Юстиниана. Базилевс
не  поверил в  измену Каппадокийца,  иначе приказал бы  его  убить.  Но  и
держать при себе более не хотел.  Чтобы выполнить волю Судьбы, на Носорога
надели рясу священника именем Августа. А чтобы ее надеть, бывшего префекта
постригли в монахи.  Предсказание сбылось, и теперь об Иоанне могли забыть
все.
     Лишившись единственного покровителя,  Рикила понимал,  что в  Палатии
найдется покупатель должности пограничного комеса. Ведь и Рикила ехал сюда
с  некоторыми надеждами,  не зная,  что здесь просто тюрьма в пустыне.  Ни
одной  женщины.  Содержатели воинских  лупанаров привозят  старух  и  лишь
однажды в год...  Нет даже настоящей бани!  Будь она,  что толку. Крепость
постоянно страдает от недостатка дров: лес далек и рубка опасна.
     "Скоро мне придется счесть себя счастливым,  -  думал Рикила,  - если
новый  комес  даст  мне  центурию или  хотя  бы  оставит  солдатом.  Иначе
придется,  не  дай  того,  праведный бог,  просить милостыню,  как  дочери
Носорога. Вот награда за службу империи. Будь проклята жизнь!.."


     Жизнь была  прекрасна даже  моросью,  которой встречали славян первые
горы  имперской земли.  Дорога забрасывала петлю за  петлей,  все  круче и
круче вбирая в себя под®ем.
     Кто постарался обить скальные выступы, чтобы врезать в горбатую землю
удобную тропу? Когда над нею трудились?
     Колючая ежевика выбрасывалась на дорогу зелеными плетями.  В выбоинах
пытались утвердиться молодые деревца.  Вместо  старых,  обрубленных ветвей
деревья успели вытянуть на просеку новые,  и  всадник,  гордясь ловкостью,
ссекал преграду метким ударом.
     Вот пенек,  размочаленный колесом...  Но  нигде не встречался конский
навоз,  без  остатка унесенный дождями:  редко пользовались этой  дорогой.
Зато  в  изобилии видны  следы  кабанов  и  оленей.  Тропы  диких  зверей,
вырываясь из чащи, свободно следовали по людской тропе.
     Первый  город  нашелся в  равнине.  Издали  он  казался рощей,  потом
славянские воины  увидели  жалкую  картину разрушения.  Стена  иззубрилась
проломами, и осыпавшиеся камни завалили заболоченный ров. Правильные линии
зарослей  на   пустырях  подсказывали  места   бывших  построек.   Кое-где
сохранились дома,  перекрытые каменными сводами.  В  зияющие окна  влетали
птицы. На пороге одной из развалин грелась черная гадюка.
     Около  сухой  цистерны  Ратибора смело  встретили несколько мужчин  и
женщин.  Своим  видом  они  напомнили князю захудалых припятичей,  впервые
вылезших на Рось из своих болот при слухе об избиении степняков. Нет, свои
были хоть и нищего обличья, но крепче телом и вольнее видом.
     Славянские костры  подманили оскуделых хозяев бывшего города надеждой
на подаяние. Жалкие побирушки нанесли первый удар по сказаниям о богатстве
ромеев и подтвердили слова уголичей,  что надобно за добычей ходить далеко
в имперскую землю.
     Малх  узнал  историю города.  Здесь шестнадцать поколений тому  назад
были посажены на землю легионеры Траяна.  Новый Город,  названный Неаполем
Мизийским,   быстро  разбогател,   оброс  пригородами.  Трижды  переносили
городскую  стену.  Передовые  отряды  гуннов  ограбили  жителей.  Войдя  в
гуннские владения,  город быстро оправился.  Потомки вспоминали о временах
Баламира, Ругилы и Аттилы как о золотом веке. Потом империя вновь овладела
Мизией.  Город грабили варвары, грабили свои войска, ходившие по имперской
дороге.   Жители  разбегались.   Иные  оставались  в   неразумной  надежде
воспользоваться  брошенным  имуществом.   На   них  накидывались  сборщики
налогов,  требуя уплаты и  за  себя,  и  за  ушедших,  умерших,  уведенных
варварами.
     Селению,  в которое превратился город,  последний удар нанес нынешний
базилевс.  Для работы на строительстве крепостей людей ловили, как зверей.
Оставшимся  жителям  об®явили:   сегодня  базилевс  требует  от  подданных
самопожертвования,  за  что  они  будут вознаграждены вечной безопасностью
своего  бытия.   Крепости  построены.   Варвары  нападают  пуще  прежнего.
Население исчезло совсем.
     Стройная девушка просила Малха,  чтобы ее  взяли с  собой.  Она будет
хорошей служанкой,  она  сильна.  Все,  все  -  лишь  бы  не  оставаться в
проклятой богом  пустыне.  О  чем-то  далеком и  забытом говорили Ратибору
смуглая кожа и  черные глаза в  длинных ресницах.  Князь не мог вспомнить.
Тень легла на миг и исчезла.
     Слушая рассказ друга  о  горькой доле  ромейских последышей,  Ратибор
пожалел девушку:
     - Пусть ждет,  когда мы вернемся,  - и, щедрый, позволил: - а других,
кто с ней, нам тоже дурно будет отогнать.
     Схватившись за стремя,  девушка потянулась к  Ратибору.  Малх перевел
князю слова страстной благодарности:  молодая она,  рождена через три лета
после того,  как базилевс избил в столице народ за восстание. Честная она,
и мужа нет у нее. И обещается тебя ждать хоть до самой смерти.


     Шли  крепко,  шли  осторожно.  Верст  на  восемь,  на  десять уходила
передовая сотня,  выпуская от  себя дозоры -  глаза и  уши  войска.  Сзади
главная  сила  охраняла себя  подвижной заставой.  Связь  вперед  и  назад
держали цепочки,  чтобы знать нужное,  чтобы главная сила  не  надавила на
передовую заставу, чтобы тыльная не наваливалась на хвост главных сил.
     На  козьих плащах,  вывернутых шерстью вверх,  дождевая пыль копилась
крупными каплями.  Передовой отряд приближался к перевалу.  Тучи порвались
гнилой  пестрядью,  выглянуло  солнце,  и  передовая  сотня  наткнулась на
преграду.
     Горы замыкали седло перевала лесистыми мохнатыми хребтами. Между ними
две крепости встали на страже прохода.  Одна большая, другая малая и между
ними -  долинка шириной не более убойного полета стрелы.  Разумные умельцы
замкнули перевал с хорошим знанием воинского дела.
     Жупан Владан удивился:
     - Когда я здесь ходил, не было стен.
     По  сравнению с  замшелой громадой на  дунайском берегу эти  крепости
были совсем свежи.  Видно,  камень брали на месте -  горные склоны темнели
выемками недавних ломок.  На  горах зияли лысины вырубок,  от которых вниз
уходили просеки для скатывания бревен.
     Здесь  не  пройдешь.   Крепость,  рожденная  горами,  давила  росскую
вольность. Ратибор вспомнил ненависть степняков к укреплениям, разделил их
злое чувство, но испытал и уважение к создателям крепости.
     Ни  души  около  обеих  твердынь.  Близился  заход  солнца,  и  ромеи
втянулись за стены, как улитка.
     Короткой ночью россичи и уголичи шарили около крепости.  Рва здесь не
было,  скалы выходили наружу, едва прикрытые осыпями и тощей почвой. Между
обеими крепостями не пройти и ночью. Ромеи запалили сильные факелы.
     Ромейская волчишня тревожилась.  Слышались голоса, топот на стенах. С
башен кидали факелы,  но  они  быстро гасли в  лужах,  оставленных дождем.
Перед  рассветом в  большей крепости ясно  и  спокойно зазвучала бронзовая
доска.


     Комес Гераклед жарко молился, припадая лбом к шероховатой плите пола.
Не было времени гладко обтесать камень.
     Истовый кафолик, Гераклед выдвинулся на службе в войсках, подчиненных
антиохийскому патриарху Ефрему.  Святитель Ефрем  искоренял в  Сирии ересь
монофизитствующих.  Более двух  мириадов монахов-схизматиков,  изгнанных и
бежавших  из  разоренных  кафоликами  монастырей,   собралось  в  Теллском
монастыре.  Когда  легион под  командованием брата патриарха приблизился к
необозримым рядам  черноризцев,  солдаты  отступили,  приняв  смертных  за
исполинов.  Один Гераклед,  повторяя догмат истинной веры как боевой клич,
бросился на монахов и убивал еретиков до изнеможения.  Его пример не увлек
оробевший легион.  Однако  полководец отличил  храброго  борца  за  истину
христианского вероисповедания
     Гераклед получил командование.  Города  и  городки Сирии  узнали  имя
благочестивого  комеса.   Ведомый   истинным  богом,   Гераклед  опустошил
окрестности Теллы,  разыскивал схизматиков в  горах и  в недоступных,  как
прежде считалось, убежищах по Евфр