да. Но и они, по мнению Каллигона, владели не более чем
кухонным письмом.  Таковы  люди,  такова  письменность.  Крохотная горстка
грамотных дико  и  грубо выражала свои  мысли.  Запас слов был  ничтожен и
ограничен потребностями дела.
     Сорок  лет  власти  Юстиниана смирили мысль.  Каждому -  свое.  Писцы
префектур  пользовались обязательными оборотами  языка  Власти,  тяжелыми,
надуманными,  двусмысленными от своей тяжести.  Легисты копировали формулы
законов,  и тот среди них,  кому был доступен комментарий,  считался чудом
просвещения.   Почти  все  священники,   заучив  богослужение  с   голоса,
переворачивали  листы  книг  для   виду.   Переписчики  совершали  ошибки,
искажавшие смысл до неузнаваемости. Слово вырождалось.
     Сам  Каллигон считал,  что  мыслит и  пишет  чистым эллинским языком,
которым пользовался Прокопий.  Но  с  людьми,  чтобы быть понятым,  евнуху
приходилось об®ясняться какой-то другой речью.
     Каллигон  посмотрел на  Велизария и  приказал  слуге  утереть  слюну,
точившуюся из черной ямы беззубого рта. Жизнь человека не может сравниться
с могучей жизнью деревьев, прекрасных даже в. смерти.
     В   широком  входе  ротонды  появился  человек  в   железной  кирасе,
перепоясанный длинным мечом.  Чтобы дать  отдохнуть шее,  он  снял каску и
держал ее перед собой, как виночерпий чашу.
     - Мудрейший! Антонина великолепная желает тебе здоровья, благополучия
и  успеха  в  делах  собирания статеров!  -  Посланный дружески  подмигнул
евнуху.
     Не вставая, Каллигон кивнул Иераку, бывшему ипасписту Велизария, ныне
начальнику отряда  воинов,  которых Антонина содержала,  как  все  знатные
люди, для своей личной охраны.
     Старый наемник нарочито не глядел на спящего Велизария.  Что ему этот
труп, трусливо цепляющийся за жизнь!
     До  четырнадцати лет Иерак жил в  горах Кавказа -  к  югу от  Лазики.
Когда в  его племени старик или старуха делались в  тягость себе и другим,
они сами,  как сноп, бросали дряхлое тело в пропасть, дна которой никто не
видел,  если и было это дно.  Так всегда велось.  Каждый знал свою могилу.
Единокровным Иерака не  приходилось напоминать,  что жизнь может сделаться
постыдным бременем.
     Антонина не  считала нужным навещать дальнюю виллу.  Властная женщина
умела оставаться первой доминой империи.  Юстиниан не закрыл двери Палатия
перед  Антониной  и  после  смерти  базилиссы.   Антонина  льстила,  умело
разносила сплетни,  угадывала капризы  престарелого владыки  империи.  Она
казалась высшим нужной и великой - низшим.
     Памяти базилиссы Феодоры уже  семнадцатый год  воздавались посмертные
почести. Юстиниан не обременил себя новым браком. В год смерти Феодоры ему
исполнилось шестьдесят пять лет.
     Священное писание рассказывало о мужах,  сохранивших силу юности и до
более преклонного возраста.
     Для бесстрастных наблюдателей -  палатийских евнухов - не было тайных
изгибов сердец и  тел.  Каллигон дружил с  евнухом Схоластиком,  человеком
столь большого ума,  что  однажды базилевс послал его против вторгшихся во
Фракию задунайских славян.  Скифы так разгромили армию Схоластика, что был
потерян  даже  Священный Лабарум  -  знамя  Константина.  Схоластик же  не
потерял  милости Юстиниана:  там,  где  он  потерпел неудачу,  не  мог  бы
выиграть никто.  Как-то Схоластик открыл Каллигону тайну Палатия: вовремя,
вовремя скончалась Священная Владычица.  Ибо душа Божественного по причине
увядания тела уже закрывалась для соблазнов Евы.
     Каллигон  размышлял  об  Антонине.   Египетские  и   персидские  маги
секретными снадобьями и тайными обрядами поддерживали молодость ее чувств.
Когда  Каллигон виделся с  владычицей год  тому  назад,  при  ней  состоял
молодой  эллин,  красотой  напоминавший  юного  Беллерофонта.  Он  казался
утомленным.  Глаза Антонины сверкали, зрачки были расширены, как у женщин,
пользующихся атропой.  Для сохранения свежести чувств и тела она принимала
ванны не из молока,  как Феодора,  а из крови,  и спала, обложенная парным
мясом. В Антонине жила неукротимая сила похотливой, бесплодной плоти.
     - Не  спрашивая тебя,  Иерак,  я  заключаю о  твоей  цели,  -  сказал
Каллигон.
     - Для этого,  мудрейший, не нужно много мудрости, - с иронией ответил
Иерак. - Ты всегда, впрочем, прав. Со мной тридцать бойцов в броне. Дороги
опасны.
     Двести стадий пути  от  Длинных стен  до  ворот Византии!  Даже здесь
нельзя возить деньги без хорошей охраны. Дороги империи!
     Каллигон  пестовал Велизария под  прикрытием северного конца  Длинных
стен  и  под  защитой крепости.  В  дни  нашествия гуннов  и  славян вилла
избежала разгрома.
     Дом  стоял на  самом берегу.  Летом высокий берег отбрасывал на  море
тень.  Каллигон любил сидеть на  бережку у  самой воды.  Зализанные ветром
кусты на  круче казались волосами.  Скалы проступали,  как лбы исполинов и
чудовищ.  Северо-восточный ветер  зимой  портил  жизнь.  Но  зиму,  как  и
старость,  нужно  перетерпеть.  Безопасность искупала  зимние  неудобства,
смерть искупит старость.
     Юстиниан  щедрой  рукой  расставлял крепости всюду.  Войск  же  мало,
солдаты слабодушны, военачальники жадны.
     Шайки скамаров грабят у  самых Золотых Ворот.  Недавно они  напали на
подгородную виллу. Хозяева бежали к воротам. Ночная стража не осмеливалась
ни пустить несчастных в город,  ни выйти им на помощь. Скамары увели людей
на глазах у солдат, чтобы взять выкуп.
     Префекты знали  имена  скамаров,  но  не  способы их  истребления.  В
Родопах поблизости от  Юстинианополя сидели какой-то Георгий,  или Горгий,
Алфен,  Гололобый.  Эти  порой осмеливались громить дорожные заставы между
Византией и Филиппополем.
     Империя разорена.  Казна постоянно должна солдатам,  и солдаты грабят
подданных.  Служащие годами не  получают жалованья и  тоже отыгрываются за
счет  подданных.  Палатий  же  пышен  более  прежнего,  храмы  украшаются,
строятся крепости.  Как человек, через руки которого прошли многие десятки
тысяч фунтов золота,  Каллигон понимал,  что и в обнищавшей империи всегда
найдутся деньги на роскошь. Кляча в позолоченной сбруе.
     Старуха  Антонина  могла  покупать  молодых  красавцев,  заставляя их
клясться в любви потому, что уцелевшие от конфискации виллы Велизария были
свободны от налогов.  И еще Каллигон сумел припрятать нечто в годы,  когда
счастье служило великому полководцу.


        3

                                                    Ужель смягчится смерть
                                                         сплетаемой хвалою
                                                    и невозвратную добычу
                                                                возвратит!

                                                        Из древних авторов


     Вот  и  закончена еще  одна  книга,  копия.  Каллигон мог  бы  писать
наизусть, но все же сверялся с подлинником, как раб-переписчик под ферулой
господина.   У  Каллигона  нет  господина,  он  боится  нечаянно  изменить
что-либо.
     Прокопий умер, в оставленном им ничего нельзя упустить или исправить.
     Каллигон любил  перечитывать книги  Прокопия о  войнах.  Над  многими
страницами витала  душа  друга.  Приближаясь к  ним,  Каллигон готовился к
встрече,   к   ощущению   присутствия  Прокопия,   всегда   одинаковому  и
явственному, как движение воздуха.
     В книге "О постройках" не было Прокопия.  Он писал эту льстивую книгу
из страха перед Юстинианом и  во искупление страниц в  "Войнах",  которыми
был недоволен базилевс. Шепнули - нужен панегирик, чтобы спасти жизнь.
     В тайной книге, которую переписывал и переписывал Каллигон, было тоже
много  страха.  Прокопий торопился.  Над  страницами горьких  разоблачений
металась испуганная душа.  Много раз Прокопий бросал работу,  спеша скрыть
написанное.  Трижды, поддаваясь приступу ужаса, друг сжигал книгу, которую
он позволял себе писать только рядом с очагом.
     Увы,  ложные тревоги сокращали дни Прокопия и ухудшали книгу.  Иногда
забывалось главное,  случайно вытесненное второстепенным.  Мнения  темного
охлоса были переданы без оговорки,  будто бы Прокопий мог сам верить,  что
Юстиниан бродил по Палатию без головы и был воплощением дьявола.  И многое
другое такое же. Не выполнены обещания, данные в книге, рассказать о делах
церкви.  Изложение нестройно,  книга не закончена.  И все же - это правда.
Правда должна жить.
     Оставшись в  одиночестве,  Каллигон  пробовал писать,  желая  создать
дополнение к книге Правды, об®яснить недосказанное, исправить спорное.
     Каллигону не  однажды  удавалось в  дружеском общении  оживлять мысль
друга,   напоминать,   советовать.  После  смерти  Прокопия  евнух  постиг
печальное бесплодие своего ума.  Да,  мысли роились.  А  на папирус падали
крохи слов,  подобно трухе дерева, источенного червем. У Каллигона не было
чудного дара Прокопия. Пришлось примириться с этим, как со всем остальным,
чего евнуха лишила Судьба.
     Что есть истина? Любимец Каллигона и Прокопия Плутарх писал:
     "Невозможно встретить жизнь  безупречно чистую.  Поэтому создался для
нас  некий  закон  избирать только хорошие черты  для  выражения истинного
сходства с  образцом.  Страсти или государственная необходимость врезают в
дела  людей  ошибки,  пятна.  В  них  следует видеть скорее отступление от
добродетели,   чем   следствие  пороков.   Вместо   того   чтобы   глубоко
запечатлевать  в  истории  дурное,  нужно  действовать  с  умеренностью  к
человеческой  природе,   которая  не   производит  совершенных  красот   и
характеров, могущих служить безупречными образцами добродетелей".
     - Что же есть истина?  -  спрашивал Каллигон Прокопия.  -  Кому нужно
будет  верить,  когда  вам,  историкам,  прошлое  послужит  для  сочинения
образцов никогда  не  существовавших добродетелей?  Значит,  превыше  всех
стоят сочинители житий христианских святых, однообразных сказок?
     - Вы оба искушаете меня,  как Сатана искушал Еву, - возражал Прокопий
и Плутарху и Каллигону.
     Нет,  гнусный Насильник да  будет  распят  навеки на  железном кресте
истории. Каллигон будет переписывать. Да останется Слово обличающее, Слово
разящее.
     В   Палатии  упорно   благоденствовал  тучный   старец,   самоупоенно
рассуждавший о догмах веры,  делах империи и делах церкви.  Он держался за
власть  молодыми руками.  Каллигон считал  по  пальцам  способы Юстиниана:
уничтожать умных и сильных,  лишать войско силы и сознания своей доблести,
погасить чувства чести у сановников, у полководцев, у всех подданных, всех
перессорить, стравить. И что-то еще...
     Каллигон чувствовал,  что ему не дается познание тайны истории. Самое
важное ускользает.  Прокопий тоже  не  знал.  Каким должен быть  настоящий
правитель,  какой должна быть  настоящая империя людей,  а  не  подданных?
Вероятно, главное в этом знании. Им не обладал никто.
     Очнувшись,  Велизарий захныкал.  Его  жалоба и  тень садового гномона
напомнили о часе обеда.
     Искусный повар  готовил обоим старикам блюда роскошного вида,  разные
на вкус. На самом деле изменялись приправы, а основа неизменно состояла из
мелко  изрубленного разваренного мяса  и  овощей.  У  Велизария  почти  не
осталось зубов, Каллигон был не многим богаче.
     Бывший полководец ел жадно, требовал вина. Его обманывали виноградным
соком, и старик хмелел.
     Слуги знали, что евнух, даже не глядя, видит каждое движение, и нежно
ухаживали за Велизарием.  Он был беззащитен как ягненок.  У  стариков была
общая спальня. За дверью укладывались несколько слуг. Для ухода за грузным
и рослым стариком нужна сила.
     Верили: евнух умеет читать мысли. Он никогда не наказывал по-пустому.
Ему  редко  приходилось наказывать:  чтеца  мысли остерегаются обманывать.
Каллигон мог не бояться ни наемных, ни рабов.
     Тихо жилось в углу Длинных стен на берегу бурного Черного Понта. Даже
Коллоподий,  поставщик тюрем  и  плахи,  неутомимая ищейка  базилевса,  не
засовывал сюда свои длинные щупальца. Здесь нет ничего и никого; Велизарий
умер заживо.


        4

                                       Когда на суд безмолвных, тайных дум
                                       Я вызываю голоса былого. -
                                       Утраты все приходят мне на ум,
                                       И старой болью я болею снова.

                                                                   Шекспир


     В  спальной комнате  стало  свежо.  Скоро  придется вносить  жаровни.
Издали и  снизу доносился слабый шум,  правильная смена шипенья и  шороха.
Море начало беспокоиться.
     Каллигон прислушивался к  морю,  прислушивался к  своему телу.  Тощей
рукой,  похожей на куриную лапу,  евнух нашел под своей старушечьей грудью
болезненное место. Что там? Смертельная болезнь базилиссы Феодоры началась
болями в боку. Каллигон хотел жить.
     Он  хотел пережить Юстиниана.  Эти  иллирийцы живучи как змеи.  Юстин
дожил чуть не до ста лет.  Его племянник кажется еще свежим в  восемьдесят
два года.
     - А в тебе чья кровь?  -  спросил себя Каллигон. Он не знал. Ребенком
он пошел по рукам работорговцев,  юношей попал в дом Велизария. Все евнухи
похожи один на другого,  кроме родившихся на Кавказе,  как Нарзес. Племя -
тлен,  родина -  выдумка,  до которой никому нет дела в империи. Напрасно,
напрасно Прокопий тщился быть римлянином старой крови.  Из-за этого в  его
книгах появлялись суждения,  бывшие ниже его разума.  И -  противоречия...
Римляне,  неримляне! Мертвецы держат живых за ноги. Мертвых нужно бояться,
не  варваров.  Старый Аттила был  праведником по  сравнению с  Юстинианом,
Феодорих готский -  ангелом.  Сам Прокопий считал Тотилу благороднейшим из
правителей, а Тейю - великим героем, превзошедшим Леонида-спартанца.
     Длинный,  как острие копья, огонь лампады стоял перед иконой Христа с
лицом  базилевса Юстиниана.  Лампада и  икона были  драгоценными подарками
базилиссы Феодоры своей  любимой наперснице.  Умерла  базилисса,  и  честь
сделалась ненужной.  Сейчас  старая  Антонина тешится  оргиями  в  палате,
украшенной постыдными картинами и статуэтками,  которые привозят с Востока
и делают в Александрии. Ночь без сна - клубок змей...
     Рядом с  Тейей сражался славянин Индульф,  хорошо знакомый Прокопию и
Каллигону.  Индульф ушел из империи.  Славяне живут в  народовластии,  без
базилевсов.  Что  будет  с  ними?  Империя заражает варваров,  как  старая
куртизанка неопытных юношей.
     Пламя  лампады качнулось от  струи холодного воздуха.  Не  зря  шумел
Понт. Море не ошибается. Близится буря, буря, буря...
     Поздно.  Сна нет.  Мысли и  мысли,  вы черные птицы ночи.  А  кто это
рассказывал, что даже вороны улетели из Италии?
     Может  быть...  Оспаривая  окладные  листы,  присланные из  Византии,
наместник Италии Нарзес утверждал, что на завоеванном полуострове осталась
едва  пятая  часть  подданных от  населения,  исчисленного при  Феодорихе.
Победа...
     Прокопий насчитал, что Юстиниан уничтожил во вселенной пять миллионов
людей.  Книга об этом была сожжена Прокопием в  одном из припадков страха.
Ныне всеми битые,  всеми гонимые лангобарды, едва не истребленные гепидами
лет пятьдесят тому назад,  и не столь давние данники герулов, собираются в
Италию.  У  империи нет сил,  чтобы противиться им.  После львов -  волки,
после волков - шакалы... А кто после шакалов? Опять львы?
     В  Италию  нужно  послать  десять  копий  книги  Правды.   Там  знают
Юстиниана.  Базилевс обращается с наместниками Петра,  как с распутниками,
пойманными в блуде. Италия прочтет и сохранит. Жить, пережить Юстиниана...


        5

                                            И, наконец, они ему щепоткой
                                            Земли глаза покрыли - он утих.

                                                                   Шамиссо


     Сегодня исполнялась годовщина смерти Прокопия. Северо-восточный ветер
бросил Понт на,  приступ Европы. Завладев бережком, на котором летом любил
сидеть Каллигон,  море  било  в  кручу.  Соленый туман,  сорванный бурей с
гребней волы,  кропил сад. И там, где он оседал, листья вечнозеленых дубов
чернели, как от оспы.
     Из кадильниц летели искры,  выбрасывало ладан и  угли.  Над могильной
плитой священники пели и молились об успокоении души раба божьего патрикия
Прокопия, ветер бил их по губам и рвал слова.
     Прокопий  не   носил   высокого  звания  патрикия  империи.   Церковь
по-светски льстила покойнику.  При жизни ему никто не льстил,  нет.  Нужны
его  душе  молебны или  не  нужны,  они  ничему  не  мешают.  Морская пыль
замерзала на лету. Еще одна зима.
     Укутанный в меха,  в плаще из киликийской шерсти, в теплых сапожках -
нужно беречь себя, - Каллигон немо беседовал с усопшим: "У тебя не хватало
храбрости,   сын  империи,   ты  изворачивался,  лгал,  льстил,  как  все.
Благословен ты и в слабостях, добрый друг. Будь ты смелее - не осталось бы
и праха ни от твоего дела,  ни от тебя.  Ты мыслил, чтоб познавать высшее,
чем личная жизнь одного человека.  Сгорая от  ужаса,  ты светил.  Без тебя
глухие  годы  остались  бы  глухи  навечно,  как  камень.  Ты  был  слабым
человеком,  но не безгласным зверем, как все мы. Ты живешь, будешь жить. А
помнишь ли?..
     К   чему  мне   тревожить  твою  отошедшую  душу?   Коль  есть  зерно
справедливости за гробом, ты пребываешь в покое..."
     Возвращались в  благопристойном молчании,  ожидая обильного угощенья.
Духовные  торжественно шествовали  впереди,  оставляя  старенькому  евнуху
почетное место епископа.
     Священники  отслужили  панихиду   над   могилой   какого-то   ритора,
состоявшего прежде на службе у Велизария,  как многие и многие. Что делал,
кем был он? А! Кому нужны покойники...
     От  жаровен струилось благодетельное тепло.  Красноглазые угли  через
узкие прорези в черном железе смотрели на вкушающих поминальный обед.
     В  трапезную вошел управитель городского дома Велизария.  Человек был
грязен, с его одежды сочилась вода, он только соскочил с лошади. Подставив
морщинистое ухо,  Каллигон прислушался к шепоту управителя.  В душе евнуха
зазвучали слова молитвы Симона: "Ныне ты отпускаешь меня, боже..."
     Нет,  долой  слабость!  Пришла пора  дела.  Книгу  Правды нужно также
послать в Египет, в разоренную Сирию. И переписывать еще. Но тайно, тайно.
Новый базилевс не  допустит осуждения старого,  дабы не поколебать Власть.
Чтоб  укрепить себя,  Юстин  Второй потребует уважения к  памяти Юстиниана
Первого.
     Упираясь в подлокотники, Каллигон напрягся, воскликнул:
     - Сегодня,  подданные,  в  боге  отошел от  плоти  наш  благочестивый
повелитель Юстиниан Величайший!
     Приличествует ли  писклявому голосу евнуха извещать не о  смерти -  о
кончине базилевса!
     Дьякон громогласно начал:
     - Ве-е-ечная память...
     Хор  согласно  подхватил установленные Церковью  слова.  Сегодня  эти
пресвитеры,  дьяконы,  служки второй раз просили бога и  людей не забывать
имена умерших и дела их.
     "Неужели только мечта об  освобождении от Юстиниана давала тебе силы?
- спрашивал себя Каллигон.  -  Раб ленивый,  разве пережить это порождение
зла было единственной целью твоей? Почему же ты устал?"
     Варвары,   разделив  империю,   отравляются  ядом  Власти.  Их  рексы
перенимают худшее и подражают базилевсам.
     Нужно предупредить всех об опасности. Если бы люди умели читать!
     Каллигон вспомнил, что он нужен и несчастному Велизарию, которого без
его заботы с®едят черви.  Нужен Каллигон и многим сотням колонов,  сервов,
приписных,  рабов и наемников,  принадлежащих виллам Велизария.  Ведь они,
хоть и  свойственна им животная тупость,  кое-как понимают:  пока Каллигон
управляет остатками богатства бывшего полководца,  им  дышится без  лишних
страданий.
     Старому евнуху нужно жить. Не для себя. Для тех, кто живет с ним, дл