тству
большему, чем взяли на хазарском побоище.
     Кое-что не подошло.  Луки,  будучи растянуты на всю силу,  ломались в
росских руках.  Не понравились и  щиты,  длинные,  в  виде мелкого корыта.
Чтобы ничего не оставить побежденным, щиты и луки сожгли.
     Узнав, что им не грозит ни смерть, ни рабство, легионеры ободрились и
осмелели столь же легко,  как впали в отчаяние.  Среди солдат были знавшие
славянский язык,  нашлись и  ромейские славяне.  Россичи с  живого  голоса
узнавали жизнь имперского войска.
     Солдаты служили не для защиты земли, но за деньги и корм. Оружие было
чужое,   данное  им  для  службы,  вот  почему  солдаты  без  горя  с  ним
расставались.  Солдатам -  все  равно.  На  вопрос о  роде,  о  семье  они
смеялись, делая странные жесты.
     Иные предлагали победителям свою службу, осведомляясь о плате. Поняв,
россич сторонился от такого, пригрозив плетью.
     Беззаботность пленников, вначале будто забавная, быстро стала претить
непристойностью.    Любопытство,    удовлетворившись,    превратилось    в
брезгливость, брезгливость сменилась недоброжелательностью.
     Нелюдь нечистая, их и сравнить не с чем, у россичей нет таких.
     Все  припасы с  телег россичи взяли себе,  пленным же  для котла дали
несколько быков и указали взять убитых и раненых лошадей.
     Жестоко  забивают скотину  ромеи,  жадно  хватают куски.  Гляди,  там
подрались из-за мяса!  Начальник их разнимает?  Побили и его... Одного дня
без еды потерпеть не  могут.  К  таким в  руки не  попадайся.  На Роси псы
лучше.  "Зря мы этих щадили,  бить бы их сразу горячей рукой",  - говорили
иные россичи.
     Под вечер пленных согнали,  сбили в тесную кучу и того,  кто не скоро
послушался и  отстал либо вздумал тянуть с  ленцой на  указанное место,  с
охоткой подбодрили плетями.  Утром  не  пустили к  реке,  чтобы  напиться.
Пленных  опять  обуял  страх.   Верующие,   подражая  древним  христианам,
исповедовались друг другу.
     К  полудню следующего дня прибыл выкуп.  Пленных гнали до моста через
Гебр, гнали бегом, понуждали плетями, чтобы скорее избавиться.
     Навсегда запомнились легионерам и их начальникам славянские всадники,
чем-то разгневанные,  запомнились суровые лица с длинными усами и общность
с конем, напоминавшая сказочных кентавров. Таких во Фракии еще не видали.
     ...Россичи поднимались по  речке за  горкой,  которая закрывала их от
ромеев перед нападением на  лагерь.  В  широком русле спешила тощая струя.
Лес  подступал вплотную с  обеих  сторон.  Нависшие скалы  грозили  людям,
непривычным к горам.
     В  белых,  обкатанных камнях речка то исчезала,  то опять выходила на
свет дня.  Там, где мягкая земля сползала в русло длинными языками, копыта
кабанов и оленей протолкли дорожки.
     Послышался шум падения воды. Русло уперлось прямо в гору, как в стену
исполинской крепости. Сверху в каменный котел слетал пенный ручей.
     Здесь  Крук  с  молодцами из  своей сотни нашел удобную похоронку для
добычи.  В  отвесной стене на  высоте полутора десятка локтей зияли черные
пасти трех пещер. Крук заготовил лестницы.
     Летучие мыши,  разбуженные факелами, метались под сводом. Пол и стены
пещеры были выбелены, как известью, пометом нечистых - не птиц, не зверей.
     Чуть  не  доверху набив  большую пещеру,  россичи раскачали камни над
входом. Обвал заткнул дыру, оставив сверху малый продух.
     Походный князь  избавился от  тяготы добычи тысячи в  две  пудов.  Не
время таскаться с ней.  Где-то рыщет пятикратно сильнейшая конница ромеев.
Этих  врасплох не  захватишь.  Биться с  ними  будет куда труднее,  чем  с
пешими.


     Перепуганный варварами, в отчаянии от потери пусть малой, но дорогой,
как палец,  части имущества, логофет Александр Псалидион уехал в Византию.
Перед  лицом  Божественного Александр  верноподданнически уличал  префекта
Фракии Кирилла в позорном поражении и в обогащении варваров. Растерявшись,
патрикий лишился ума,  мужества,  пресмыкался перед  варварами,  выдал  им
тайны империи и,  разорив казну,  даже не  добился,  чтобы варвары обещали
уйти из империи.
     Кирилл,   не   будучи   в   состоянии  покинуть  провинцию,   доносил
Божественному в  письмах о  предательской выдаче  логофетом военной тайны.
Базилевс размышлял,  на  долгое время повесив над  головами жалобщиков меч
неизвестности.


     Наконец обоим было сказано, что Священная Казна ждет внесения донатия
- добровольного приношения.
     Люди слабы и грешны.  Божественный Юстиниан,  свыше постигнув природу
человека, был милостив к грязи, из которой он мудро лепил Власть и свою, и
будущих базилевсов.





        Глава четырнадцатая. ПОЗОЛОТА ОСЫПАЕТСЯ

                                            Сон, живущих покой! О Сон,
                                                       божество благодати!
                                            Мир души, усладитель забот,
                                                           усталого сердца
                                            Нежный по тяжких трудах
                                            и печалях дневных оживитель...

                                                                    Овидий


        1

     Непролазная чаща деревьев,  венчавшая Козью гору, давила узкий разрыв
в скалах, откуда срывался водопад.
     Шорох  и  шелест,  шипение  и  бульканье  -  в  самые  сухие  дни  не
прекращалось громкозвучное падение  воды  в  каменную  чашу  под  отвесной
кручей.
     Во  время зимних ливней и  летних гроз  небо  падало на  землю морем,
прорвавшим плотины берегов. Тогда водопад ревел дурными голосами дьяволов.
     Но и в солнечные дни в водяной пыли шевелилось многорукое, многоногое
тело.  Оно  хотело высунуться и  пряталось опять в  страхе перед знамением
креста. Вот, вот, гляди - плечо, грудь, прозрачные, соблазнительные.
     Прочь!  Не  смотри!  Неблагочестиво искушать себя излишним вниманием.
Сатана умеет пользоваться взорами людей, чтобы облечься плотью.
     Сам  Сатана и  его воинство суть падшие ангелы.  Здесь,  в  водопаде,
нашли себе  убежище и  бывшие боги  эллинов.  Их  природа иная.  Они  были
созданы Сатаной в  его стремлении подражать богу.  Может быть,  кроме них,
прячутся тут и  древние боги Фракии,  которых изгнали эллинские боги.  Все
они,  сплотившись в  борьбе  против  Христа,  больше  не  враждуют одни  с
другими.
     Бог  един  в  трех  лицах,  дьяволы -  неисчислимы.  Они  нападают на
церковь,  порождая схизмы-трещины в  теле  ее.  Божественный Юстиниан жжет
еретиков.
     Подданные-фракийцы утверждали,  что  каменный котел под  водопадом не
имел дна. Кто измерял его глубину?
     Кто-то.  Никто.  Людям здесь нечего делать.  Проезжая или  проходя по
имперской дороге мимо  Козьей горы,  люди  показывали друг другу на  устье
ущелья.  Внутри его,  под самой горой,  находится нечистое место с  дырой,
которая сообщается с  адом через пещеры,  тянущиеся под  землей на  тысячу
триста стадий.  "Может ли быть?"  -  спрашивал новичок,  чувствуя холод на
спине и мурашки по всему телу.  "Конечно.  Разве ты не знаешь, где ад? Под
землей. Не провались в вечный огонь".
     Этих мест боялись.  Но не все.  Устроившись на ветках корявого дубка,
над  водопадом висел  длиннобородый и  длинноволосый человек.  Вначале его
сковало  любопытство.   Потом  сознание  небывалой  удачи  дало   силы  не
шевелиться долго, судя по солнцу, более четверти дня.
     Шершень сел  на  волосатую руку  с  кожей  фиолетового оттенка.  Злое
насекомое прилаживалось,  вонзить или  не  вонзить жало.  Рука  зудела  от
щекотки  лапок,  вооруженных острыми  коготками.  Преследуя лошадей,  стая
оводов вторглась в  ущелье.  Из  его  прохладных теней  серые  мухи-палачи
взвились к  солнцу.  Одна из них походя и небрежно просекла щеку человека.
Капли крови застыли в  бороде.  Человек не  дрогнул.  Он стойко вынес бы и
настоящую боль.
     По  птичьему полету от  него до пещер было шагов шестьсот.  Из них по
крайней мере четыреста приходилось на  высоту.  Никакой лучник не добросил
бы стрелу, ни один ползун по скалам не одолел бы под®ем.
     Георгий,  блеснувший в  Византии  короткой  известностью под  кличкой
Красильщика,   боялся  спугнуть  варваров.   Он  опасался  знакомого  всем
коварства Судьбы, которая любит сразу и дать и отнять, как случилось в дни
восстания Ника,  как  было в  другие дни,  как  произойдет во  многие дни,
которые родятся из Вечности.
     Давным-давно  улетел  шершень.   Кровь  на  щеке  запеклась.   Уходит
последний скиф,  бережно ведя по камням верховую лошадь,  освобожденную от
вьюка.  Тонкая струя  водопада шипела на  скале.  Хватая крепкими пальцами
босых ног корни и выступы камней,  Георгий карабкался на гору, уверенный в
себе, как лесной зверь.
     Вершина хребта  поднималась на  полторы тысячи локтей.  Издали Родопы
действительно были  похожи  на  острую  спину  громадного животного.  Люди
находили себе место на позвонках, между остриями остистых отростков.
     Вершина Козьей горы была длинной и почти плоской поляной, плотно, без
малейшего просвета окаймленной лесом.  Крепость. Север отрезан недоступным
обрывом. С юга - такие же, если не еще более дикие кручи, которыми граниты
и гнейсы,  построившие хребет,  обрываются в долину реки Арды.  На Западе,
всего   стадиях   в   шестидесяти  от   края   поляны,   хребет   рассекла
трещина-схизма,  такая же глубокая, как между Христом и Сатаной. По дну ее
люди пробили дорожку от  долины Гебра к  долине Арды.  Только к  востоку и
только для того,  кто знал, можно было спуститься отсюда к нижнему течению
Арды, которая впадает в Гебр недалеко от Юстинианополя.
     Олени в  поисках сладких трав,  кабаны,  которые осенью и  зимой ищут
опавшие желуди,  волки,  преследующие оленей и кабанов,  кое-как одолевали
Козью гору с востока.
     Старики не лгут:  им кажется. Старики верят невероятному - не следует
оскорблять старость возражениями.  У  старика Васса в  молодости был  лук,
посылавший стрелу на семь стадий.  Васс убил медведя ножом,  и  туша зверя
раздавила бы  удальца,  не  стащи ее собака.  Васс быками вытянул на берег
сома длиной в  тридцать шагов,  пойманного в  Гебре,  и священник приказал
похоронить добычу, в брюхе которой нашлись скелеты людей...
     Летописей не  было,  не  было  и  грамотных.  Люди давно обосновались
здесь.  Яблони и  груши успели одряхлеть.  Орех разросся в  три  охвата на
высоте человеческой груди.
     Местные  жители  не  считали  себя  какими-либо  особыми людьми.  Для
империи   же   беглые   подданные,   не   платящие  налогов,   именовались
скамарами-разбойниками.
     Старый Васс рассказывал:  это он забрался сюда первым со своим луком,
с  женой,  имя которой он  забыл;  Васс втащил на веревках осла и  ослицу,
бычка и телку.  Как Ной в ковчег. И, как Адам, Васс, раскорчевав на поляне
первый  югер,  посеял первую пшеницу.  Однако одному грушевому дереву явно
исполнилось не меньше ста лет, орехи же казались и еще старше.
     Не  на одной Козьей горе свивались убежища скамаров,  и  не только на
ней скамары сидели столетиями.  Убежища в горах были, как и все остальное,
видимое и невидимое,  созданы богом,  конечно, который сотворил дьяволов и
человека,  палача и  жертву для него,  гадюку,  корову,  маслину,  цикуту,
пшеницу,  префекта, скамара... И все прочее, что только может прийти на ум
и произнести язык, было вылеплено богом в его щедрости, которую священники
называют непостижимой и неизреченной.
     А вот находить пищу,  одежду, кров человек обязан сам. Скамары Козьей
горы,  умея трудиться в поте лица,  как указано богом,  не могли вырастить
все им нужное.  Например, железо. В отличие хотя бы от волка, от крота, от
птицы бог создал человека голым,  с  мягкими ногтями и  тупыми,  короткими
зубами.  Это несправедливо.  Из-за этого один человек, вооружившись, может
угнетать сто других. У волков так не бывает.
     Труднее всего  для  скамара было  достать оружие.  Строгость империи,
разоружившей  подданных,  оборачивалась против  подданных,  но  вредила  и
скамарам.
     Закон  не  видел  случая,  когда  даже  кожаный доспех был  бы  нужен
подданному.  Тем  более  -  меч.  Нож  с  клинком  длиннее семи  пальцев и
заточенный с  обеих  сторон,  как  кинжал,  свидетельствовал об  умысле на
безопасность империи.  Короткий клинок,  обладание которым было  разрешено
подданным,  не  доставал до  сердца  свиньи  или  быка,  поэтому подданные
империи привыкли забивать скотину с жестокостью, непонятной варварам.
     Подданные были  беззащитны не  только против варваров,  но  и  против
разбойников-скамаров.  Богатые землевладельцы из  страха перед людокрадами
переселялись в города.
     Зато самодельное оружие скамаров не  позволяло устоять против войска.
Десять против одного - даже такое соотношение сил не обеспечивало скамарам
успеха.  Мягкие мечи гнулись, и копья тупились от первого удара по доспеху
или щиту легионера.


     Зимой,  когда горная почва размокала или  покрывалась ледяной коркой,
на Козью гору даже скамар мог забраться только с опасностью для жизни. Так
же бывало и в дни летних дождей.
     Сколько лет он прожил здесь - пятнадцать, двадцать? Георгию не к чему
было считать годы, да и кто их считал. Индикты империи не распространялись
на Козью гору.  Червячок страха все еще просыпался в ясные дни.  Вероятно,
так было и со всеми.  Никто не отказывался от скучной обязанности сторожа.
Вчера мальчик, выросший на горе, рассказал о конниках, замеченных внизу, у
водопада.  Маленький дикарь знал мало слов, но имел хорошую память. По его
описанию,  люди с  лошадьми не  были похожи на  имперских солдат.  Георгий
захотел сам  осмотреть оставленные ими  следы.  Случай поднес ему подарок.
Георгий был счастлив удачей.
     Слабым естественно жаться друг к  другу.  Так  и  построились скамары
около  своего  поля,  разросшегося из  первого  югера,  вспаханного старым
Вассом или кем-то еще.
     Первый  сложил четыре стены  из  обломков камня.  Следующему пришлось
воздвигнуть только три, так как он встал спина спиной со старожилом. Улей,
в котором первый дом сделался первой ячейкой.
     Появились женщины,  разрасталось хозяйство.  Первый загон для  скота,
первый хлев.  Скамары развели кур.  Свиньи жили  в  лесу  на  участке,  за
палисадом, опиравшимся на деревья, как на столбы.
     Ямы,  заросшие ежевикой, напоминали Георгию начало его жизни скамара.
Он вздумал вырыть ров и  окружить поселок стеной.  В его душе было слишком
много  страха.  Под  тонкой  почвой лежала скала,  непосильно было  ломать
камень. Тогда Георгий и его товарищ Гололобый были несчастны.
     Георгий,  согнувшись,  вошел  в  длинную  хижину.  Толстые стены,  на
которые пошел выломанный камень из ненужного рва, несли крышу из хвороста,
надежно смазанную глиной.
     Здесь прохладно. Десятка полтора мужчин и женщин сидели и лежали, как
придется,   на   скамьях,   сколоченных  из  расколотых  клиньями  бревен.
Раздражающе пахло свининой,  сваренной на горьких и пряных травках.  Вчера
были загнаны два кабана, неразумно соблазнившиеся спеющим полем.
     Журчал и журчал голос рассказчика. Тихо подобравшись к котлу, Георгий
длинной вилкой,  похожей на рыбачью острогу,  вытащил кусок кабанины,  еще
теплой,  сбросил на деревянное блюдо и  пустил в дело длинный нож.  Лезвие
затупилось, подточить бы его на камне. Но рассказ был интересен, и Георгий
не решился мешать.


     После  торжественного  провозглашения Ипатия  базилевсом  Георгий  не
захотел пойти вместе с народом на ипподром.
     - Ты хочешь ликовать?  -  спросил он Гололобого.  - Ты хочешь кричать
"Осанна!",  пока  более  достойные будут  лизать  руки  нового базилевса и
отпихивать один  другого?  Оставь!  Каждому свое,  как  говорил центурион,
наказывая солдата. Я найду нам обоим лучшее занятие.
     Георгий  увлек  товарища и  еще  человек двадцать мятежников разумным
предложением:  попользоваться чем придется в брошенном Юстинианом Палатии,
пока новый базилевс не  установит старый порядок.  Первым человеку никогда
не удается быть, постараемся быть не последними!
     В  саду  Халке  Георгий заметил охрану,  и  в  его  сердце  закралось
сомнение.   Правда,  здесь  стояла  палатийская  прислуга,  разношерстное,
случайное войско.  Внезапное нападение -  главное, больше крика - разгонит
поваров, подметал, конюхов, наряженных солдатами.
     Не то ангел-хранитель, не то здравый смысл бывалого солдата подсказал
Георгию забраться на крышу сената.  Оттуда, как с горы, бывший центурион и
сегодняшний бунтарь  Красильщик увидел  порт  Буколеон,  полный  кораблей,
заметил  блестящие  солнцем  шлемы  спафариев.  Видел  он,  как  ипасписты
Велизария  плотной,  будто  сыр,  массой  вдавливались в  восточные ворота
ипподрома.  По  страшным воплям,  которые помнились Георгию много лет,  по
начавшемуся было и  прерванному бегству через Главные Ворота он сообразил,
что там не обходится и без готов с герулами.
     Торопиться грабить  брошенный Палатии,  как  видно,  не  приходилось.
Георгий без обиняков об®яснил своим, что нужно разойтись и спрятаться куда
кто сумеет.
     Сам он с Гололобым отправился в гостеприимную таверну. Хозяин снабдил
их  овечьими плащами и  сапогами из  конской кожи.  Слишком яркую  примету
носил Георгий,  чтобы думать спрятаться в  городе,  хотя нет лучше больших
городов для людей,  превратившихся в  крыс.  Гололобый же просто стремился
подальше уйти  от  хозяина -  инстинкт оленя,  который бежит,  пока хватит
дыхания.
     Весть об  избиении охлоса на  ипподроме поднялась,  как девятый вал в
море.  К счастью для беглецов,  волна перекатилась через их головы у ворот
Харисия.  Самочинная охрана,  которая ловила беглых прихвостней Юстиниана,
разбегалась, открыв всем, кто мог и хотел, простор полей.
     Не  великое счастье ждало и  за  стеной.  Передвигающиеся по  дорогам
империи были обязаны иметь свидетельства от префектов городов и мандаторов
провинций.  Из страха перед разбойниками составлялись караваны. Рабы могли
ступить на дорогу,  только сопровождая хозяина. Свободные, имея надобность
отправиться куда-либо,  старались пристать к  купцам или к именитым людям,
ожидая случая в городах или на выходах из селений.  Но и караваны,  следуя
закону,  не брали случайных спутников без рекомендации известных людей,  и
каждый был обязан иметь при себе справку от  нотария,  цехового старосты и
какую-либо  еще.  Будь  иначе -  слишком легко бежали бы  колоны с  земли,
приписные и сервы -  с пашен, недоимщики - от сборщиков, рабы - от хозяев.
Такими оставались дорожки зверей через  горы,  ущелья,  лесные дебри...  И
судьба  зверя,  так  как  подданный,  уклонявшийся  от  обязанностей перед
империей, переставал быть человеком. Враг империи. Каждый имел право взять
жизнь отверженного.
     Дороги были перекрыты заставами.  Зимний лес плохо прячет.  Георгию и
Гололобому пришлось забраться на самый хребет Истанджу, который идет вдоль
Понта и вдоль полуострова.
     Желто-зеленые  листья  на   дубах  гремели  железом.   Желуди  сильно
родились,  стада диких свиней паслись в дубравах. У беглецов не было копий
и луков для охоты.  Они собирали желуди, жарили на кострах и ели горячими.
Пока хватало вяленого мяса и хлеба,  данного тавернщиком, они не голодали.
К счастью, не было мороза. Холод, который оденет горы ледяной корой, убьет
беглецов так же верно, как имперский палач.
     На  запад,  на  запад!  Ненастной ночью им удалось проскользнуть мимо
какого-то города. Георгий забыл название, а Гололобый тогда мало что знал.
Украв челнок,  они переправились через Гебр.  Арда дико вздулась от зимних
дождей,  и  самодельный плотик едва не погубил их.  После Арды,  терзаемые
жестоким голодом -  здесь не нашлось и желудей,  -  они влезли на хребет и
попали в  руки  скамаров.  Горные разбойники возвращались после  налета на
какую-то виллу под Юстинианополем.