рваров два легиона. Это все, что осталось во Фракии.
     Охваченный ужасом,  с волей, сломленной долгими часами безысходности,
Асбад,  не думая,  не понимая, выдал скифам на допросе и патрикия Кирилла;
Асбад не  знал,  что  префект уже  побежден.  Сейчас Асбад утешал себя.  С
тзурульской конницей пала  одна из  стен империи.  Но  империя непобедима.
Варвары появляются,  варвары исчезают,  а  империя плывет  и  плывет,  как
непотопимый корабль.  Стены воздвигаются вновь,  варвары утомляются ломать
их. Империя вечна. Нужно уметь сохранить себя. Будет еще и власть, будут и
радости жизни.  Асбад не может спать.  Вспоминая день боя,  он вновь видит
смерть,  смерть. Сколько раз она касалась тела. Тогда ему не было страшно.
Теперь он содрогается от воспоминаний, трет лоб, чтобы отогнать призрак, и
цепь звенит, ударяет по лицу. Страшно. Но его хранит Судьба, Судьба.
     Судьба за него. Этим поистине можно гордиться.


        5

     Лошадь, боясь каменной осыпи, осторожно переступала, испытывая чутким
копытом  надежность  опоры.   Тревожил  запах  других  лошадей.   Хотелось
движения. Чуя волю всадника, гнедой успокоился: ждать, нужно ждать.
     Гладкое море поднималось сине-алой стеной,  вровень с горами, чудесно
обманывая глаз.
     Исполнилась  мечта,  исполнились сны,  легко  уносившие  Ратибора  из
темноты зимних ночей,  из слободской избы на берега Теплых морей. И вот он
здесь не в легком полете души, но в яви телесного образа.
     Пропуская войско,  походный князь  глядел  не  на  море,  а  на  лица
россичей.  Равняясь с Ратибором,  всадники умолкали.  Каждый думал - а как
прилажен колчан,  ладно  ли  лежит  седло,  плотен  ли  вьюк  и  ровны  ли
переметные сумы.  Строг походный князь,  все  видит.  Сотни стекали правым
берегом Гебра, по имперской дороге, к морю.
     Ратибор не искал неисправностей в оружии или седловке, он хотел найти
себя в молодых. Его же время ушло, не тот он, его не влечет больше мечта о
чудесном. Он несет собой войско.
     Его мир больше мечты,  с  которой некогда поплыл в  империю случайный
друг Индульф-Лютобор, прусс с Волчьего моря.
     Лазоревая  степь   понижалась.   Под   копытами  росских  коней   уже
перекатывается обточенная волнами галька.  Уже  легло под  ними  послушное
море,  оно глаже,  чем самая гладкая степь.  Ходить бы по спине таких вод,
будь вправду у человека такая сила, о какой некогда лгал на Торжке-острове
черный ромей.
     Вот и  море.  Оно край земной тверди.  Не  чудеса теплых вод увлекают
Ратибора.  И  он думает не об этом малом войске,  с которым ныне пришел на
берег Теплого моря. Его забота - большое войско, большой простор.
     На полуночь от Роси густы леса,  узки реки-дороги.  С Днепра есть две
речные  тропы:  на  Ильмень и  Двиной на  Волчье холодное море.  В  лесных
дебрях, в глубоких снегах и в топях болот тонет стылая безлюдная полуночь.
На  полудень  же  конному  россичу  свободно  идти.  Степи  открыты,  горы
доступны.  Полудень близок,  в  нем нет беспредельности полуночной тверди.
Нужна сила войска.
     Думалось Ратибору и  о  том,  что  имперская Византия стоит далеко от
границы,  а  любимый  Всеславом Княжгород на  краю  росской  земли.  Хорош
Княжгород,  как крепость против Степи.  Так и  ставился он,  после победы.
Сила войска -  от силы земли.  Сидеть бы поглубже росскому князю там,  где
лучше слышен голос земли.
     Дальний край моря,  потемнев,  отрезался от  небосвода.  Ветер бежит,
нарушая безлюдный покой чужой соленой воды.  Ратибор слышит ропот голосов,
слышит конскую поступь.  Послушно и стройно идет молодое войско. Прожитыми
годами  походный князь  вдвое  старше почти  каждого воина.  Но  его  тело
сильнее,  чем в лето первой схватки,  когда у Сладкого ручья били налетных
хазар.  Чудесно шевельнулось забытое,  и  князь не  стал  себя обманывать:
смуглая девушка,  которая его ждет на  развалинах Мизийского Неаполя,  это
хазаринка.


     Как ветер пыль, так слух о росской силе уносил ромеев с дороги, будто
бог до срока брал их к себе на небо.
     Были пусты селенья из  камня за  каменными же стенками.  Однако поля,
вползавшие на  откосы  предгорий,  желтели созревающим хлебом.  Сады  были
полны  обилием плодов.  Повсюду ограды  или  завалы  устроены из  колючего
тегенька - кустарника, который ромеи называют акулеатосом - держи-деревом.
     Россичи  научились  отличать  только  что  покинутое жилье  от  давно
заброшенного,   где  через  обвалившиеся  крыши  проросли  деревья,  стены
закрылись мхами.
     Из   Юстинианополя  навстречу  войскам   выезжал   патрикий   Кирилл,
неудачливый полководец.  Он прибыл как друг,  с дарами сладкой пищи, вина,
украшений.  От  имени базилевса-автократора,  повелителя империи,  префект
Фракии предложил Ратибору союз.  Будет  навечно забыта обида,  причиненная
славянами великой  империи.  Пусть  славяне  останутся во  Фракии.  Фракия
славится  плодородием  земли  и  радостями  жизни.   Славяне  получат  уже
возделанные земли,  дома, обзаведение. Им привезут красивых женщин. За все
славяне обяжутся службой в  войске.  Они,  как союзники,  будут воевать за
базилевса, и добыча, которую они возьмут, станет их собственностью.
     Старая имперская практика:  смягчить варваров,  осадить их  на землю,
задарить.  Сначала -  союзники, потом и подданные. Предшественники Кирилла
иной раз преуспевали в  подобных делах.  Знал о таком и Малх.  Поэтому он,
переводя ответ Ратибора,  своей волей перевернул язык  и  оставил патрикию
надежду: "Князь будет думать, князь здраво обсудит твое предложение".
     На  лугах,  на  брошенных полях в  избытке хватало корма для лошадей.
Всадники для себя ловили скотину,  забытую ромеями в  бегстве.  Здесь было
хуже,  чем в  степи,  где походя брали облавами туров,  тарпанов,  косуль.
Волки опережали россичей и резали беззащитных коров, быков, коз, овец.
     Ромейские яблоки,  груши,  сливы  были  крупнее росских.  Хлеба же  -
заметно тоще,  короче колосом,  мельче зерном. Поэтому ромейские купцы так
старались на торгу брать росский хлеб, думали россичи.


     Река Нестос защищала город Топер с  трех сторон.  Крутые берега,  еще
более поднятые крепостной стеной,  не давали подойти к  Топеру от реки.  С
севера город укрывала стена в  шесть человеческих ростов,  усиленная рвом.
Спешенные  сотни  Крука  и  Мала  осаждали  Топер,  втянувшийся  в  стены,
закрывший  ворота,  изготовившийся защищаться до  последней  капли  крови,
капли воды и куска хлеба.
     Мимо  Топера  пролегла  имперская  дорога,   соединявшая  Византию  с
Македонией,   Эпиром,   Элладой.   Государственная  почта,  гонцы  которой
пользовались подставами и  одолевали путь от столицы до Топера за три дня,
а от Юстинианополя - за один, давно известила префекта Акинфия о вторжении
варваров.  Более двадцати дней  тому  назад пришло сообщение о  разрушении
варварами крепости Новеюстинианы.
     В  течение  жизни  трех  или  четырех  поколений никакие  варвары  не
появлялись вблизи  Топера,  поэтому  здесь  никого  не  волновало  обычное
вторжение  во  Фракию.  Страх  за  себя  возник  после  разгрома  легиона,
обнажившего дорогу через Юстинианополь. Положились на тзурульскую конницу.
Погибла и она.  Надеялись,  что варвары пойдут к Византии. Почта перестала
работать,  Топер ничего не знал до появления первых беглецов:  варвары уже
приближались к устью Гебра.
     На  серой,  пыльной стене было  многолюдно.  Под  котлами,  большими,
глубокими,  но еще холодными,  были разложены костры.  Заготовили и камни.
Иногда вниз валились полено или обломок камня весом в  два десятка фунтов,
сброшенные в давке.
     Такая сила против кучки варваров.  А  может быть,  снизу грозят и  не
варвары, но обнаглевшие скамары?
     Топер  жаловался на  осаду  голосами тысяч  и  тысяч животных.  Ржали
лошади,  блеяли овцы.  Гневный рев быка не мог заглушить горестное мычание
коров.  Как сговорившись,  все сразу,  задыхаясь и спеша,  вопили ослы. Не
город - загон для скота.
     Не  только для скота,  загон и  для людей,  как каждый город империи,
подданные которой  привыкли  сбиваться за  стены.  Страх  перед  варварами
загнал в Топер тех,  кто не смог или побоялся уйти в горы.  В городе можно
было найти и фракийца с устья Гебра,  и македонца,  прибежавшего навстречу
варварам  из-за  Нестоса,  древней  границы  между  Македонией и  Фракией.
Беглецы  стояли  лагерем на  всех  улицах,  всех  площадях.  Домовладельцы
сдавали в  прибыльную аренду каждый локоть двора и  сада,  брали за  право
черпать воду из колодца, разводить огонь, пользоваться нечистыми местами -
латринами.
     Сколько подданных сейчас  в  Топере?  В  первый день  префект Акинфий
велел страже у  ворот считать прибывающих.  Легионеры сбились,  префект не
настаивал.
     Безоружность подданных делала их  легкой жертвой скамаров-людокрадов,
похищавших   сколько-нибудь   состоятельных   для   выкупа.    Уже   давно
города-крепости вобрали окружных землевладельцев. В селениях распоряжались
наемные управители, доходы падали: хозяина не заменишь.
     Спасая себя,  управители бежали в Топер.  Отвечая по договорам найма,
составленным нотариями,  своим  телом  и  его  свободой  за  доверенное их
распоряжению хозяйское  имущество,  управители  старались  спасти  запасы,
пригнали скот, рабов. В город вдавливались груженые телеги, шумные стада и
молчаливые толпы двуногих животных, без которых земельная собственность не
имела цены. Явились рабы империи - колоны со своими рабами, сбегались даже
сервы и приписные к земле: варвары не разбираются между подданными.
     Еще никто не видел вторгнувшихся скифов. Утверждали, что они обладают
исполинским ростом,  зубами  людоедов и  бесчисленны,  как  зимние  волки.
Ворота  закрылись.  Опоздавшие умоляли  впустить их.  Стража  пользовалась
случаем, приоткрывая створки за деньги.
     Наконец явились и  варвары.  Издали,  с  высоты  стен  и  башен,  они
казались обыкновенными людьми,  даже мельче.  Их  сосчитали.  Их оказалось
немного.  Не  мириады,  как  передавали раньше,  но  сотен  двенадцать или
меньше.  Пробыв под городом не более половины дня,  скифы ушли. Префект не
решился  сразу  открыть  ворота:   появились  пешие  варвары.  Остерегаясь
известного коварства славянских скифов, Акинфий решил выждать.
     Шел четвертый день осады.  Кучка пеших варваров на немом языке жестов
выражала осажденным свое презрение.
     Несколько городских куртизанок,  исправных налогоплательщиц, с общего
одобрения издевались над скифами, показывая им со стены части тела, обычно
скрываемые от глаз. Несомненно, оскорбление достигло цели, и дикие варвары
были жестоко унижены.
     Затем префект приказал водрузить на  стене виселицу.  За  неимением в
Топере пленных из  числа  ныне  вторгнувшихся варваров вздернули девятерых
преступников  из   числа   заключенных   в   городской   тюрьме   злостных
неплательщиков  налогов.  Логофет  Топера  Гордий,  человек  образованный,
произнес двустишие из Гомера:

             Петлей шею стянули, и смерть их быстро постигла;
             немного подергав ногами, все разом утихли.

     Варвары же были испуганы,  они метались,  размахивали оружием и нечто
кричали, постигая силу империи.
     Затем городские коластесы-палачи на виду у  варваров принялись рубить
ноги,  руки и головы у других, обреченных быть казнимыми для общей пользы.
Обрубки сбрасывались вниз. Стену залило кровью.
     Казни вызвали у  осажденных необычайный под®ем духа,  а  варвары были
охвачены ужасом.  Они,  жалкая кучка пеших разбойников, отставшая от своих
по варварской глупости,  отступали и отступали по широкой дороге, которая,
уходя от города на северо-восток,  вела вдоль предгорий Родопов,  к  устью
Гебра. По ней они пришли, по ней думали исчезнуть безнаказанно.


     Мал первым заметил, что на стене не оставалось более солдат-латников,
к виду доспехов которых россичи успели привыкнуть. Спешенные сотни Крука и
Мала ускорили шаг.  Они были уже в  версте от  Тонера,  но  ликующие крики
ромеев еще были слышны.
     Полторы или  две  сотни всадников выскочили из  темной арки городских
ворот,  а вслед за ними -  пешие солдаты.  Город,  которому надоела осада,
вытолкнул их, как стаю гончих собак.
     Конные были добровольцы из подданных; каждый получил доспехи и оружие
из  тощего  арсенала  префектуры взамен  письменного обязательства вернуть
имперское имущество в целости, возместив возможную порчу.
     Акинфий не  хотел  больше ждать.  В  переполненном городе не  хватало
воды. Летом уровень воды в колодцах понижался. Чтобы удовлетворить кое-как
дополнительную потребность,  префект поставил стражу у  колодцев,  которая
выдавала воду.  Не  хватало  дров  и  угля  для  приготовления пищи.  Даже
свободные и  не  из малоимущих питались зерном,  мучной болтушкой и  сырым
мясом, натертым солью.
     Цены  на  хлеб поднялись в  пять раз,  на  дрова -  в  десять.  Овощи
продавались втайне.  Единственно дешевым  было  мясо  -  скот  издыхал  от
дурного содержания.
     В Топер согнали двадцать тысяч,  может быть,  больше, сельских рабов,
диких,  как обезьяны,  которых изредка привозили из-за нильских катарактов
для  потехи  на  византийском ипподроме.  Многие  из  рабов  были  навечно
закованы.  Городские эргастулы -  тюрьмы для рабов -  были так набиты, что
несчастные погибали от  недостатка воздуха.  Потери приводили владельцев в
ярость.
     Четвероногую и двуногую "падаль" зарывали, где придется, во дворах, в
садах.  Навоз  и  нечистоты некуда было  вывозить.  Завалы навоза породили
мириады мириадов сине-зеленых мух. Топер смердел, как нечищеный свинарник.
     Некоторые уже  умерли от  острых болей в  животе.  Боялись язвы-чумы,
которая, как известно, зарождается от тесноты и нечистот.
     Гарнизон  Топера,  вобравшего пятнадцать застав  с  имперской дороги,
достигал двух когорт полного состава, по триста шестьдесят мечей в каждой.
     Семнадцать дней  город  был  осажден страхом,  один  день  -  конными
варварами и четыре -  шайкой пеших. Топер истекал не кровью, а гноем. Пора
кончать.


     Добровольные конники храбро выскочили из  ворот,  мужественно одолели
две парные стадии,  смело -  две следующие.  На пятой они начали подбирать
поводья и  на  шестой  остановились,  чтобы  подождать пехоту.  Неразумная
лихость ведет к поражению даже солдат.
     Солдаты   поспешали  широким  шагом.   Легат,   командовавший  обеими
когортами, знал округу Топера, как собственный щит.
     После нескольких извилин между холмами дорога подходила к  горам и  в
сорока стадиях от  Топера охватывала петлей берега щели.  Через щель  была
тропа, доступная пешим. Путь сокращался в несколько раз.
     Легат  не  надеялся догнать  варваров,  а  к  добровольной коннице он
относился с презрением человека, прожившего в строю двадцать лет.
     Он  решил  отрезать  варварам путь  к  отступлению,  воспользовавшись
тропой через ущелье. Тогда и соломенная конница окажется силой.
     Загаженный Топер  отравлял не  одних  рабов  в  гнойниках эргастулов.
Ядовитые испарения,  как мухи,  проникали всюду.  В  последние дни гнусная
зараза вторглась в казармы. Обе когорты уже потеряли одними умершими сорок
мечей. Пора очистить округу.
     Преследуемых и  преследователей разделяли три  стадии.  Расстояние не
сокращалось и не уменьшалось, будто врагов связывала веревка.
     Топер исчез за лесистыми холмами.  Здесь начало петли.  Легат видел -
варвары миновали тропу.  Исполнившись надежды на успех,  легат послал свою
вторую когорту, ослабленную, вслед коннице. А сам во главе первой свалился
вниз, в обход.
     Быстрей!  Быстрей!  Хватаясь за грабы, дубы, орешник, ольху, которыми
густо зарос влажный овраг, солдаты сбегали с кручи.
     Торопись, торопись!
     Взбираться было труднее.
     Каска,  панцирь,  поножи,  поручень...  Щит  -  солдатское спасение и
солдатское проклятье вместе.  Меч,  кинжал, дротик. Иные священники, давая
солдату отпущение,  говорили, что грех пьянства, сквернословия и обжорства
бог прощает защитникам христианства и без покаяния за тяжесть доспехов,  и
оружия.
     Увлекая своим примером, легат первым выбрался на дорогу, неровную, но
широкую, вымытую дождями, перепадавшими в дни осады. На ней не было свежих
следов.  Легат  опередил варваров.  Вот  и  они.  Легат отступил за  стену
деревьев.  Хорошее место для засады.  С одной стороны бок горы, с другой -
щель.
     Варвары в клещах, они погибли.


        6

     Легат видел - славяне почему-то остановились, не дойдя двух стадий до
засады.  Изгиб дороги и  деревья,  подступившие вплотную к ней,  закрывали
топерскую конницу и вторую когорту.  Что-то происходит...  Нет,  они опять
двинулись.
     Со  всех  сторон раздалось воронье карканье.  Со  всех  сторон скифы,
гунны,   анты,  славяне  -  кто  же  по-настоящему  различал  варваров!  -
набросились на легионеров.
     Россич учился красться, не шевеля былку. Умел волком ползти, а волку,
чтобы  укрыться,  довольно травы  вполколена человека.  Россич  мог  будто
утонуть за камнем в земле,  как в воде,  и прятался в кустарнике, где заяц
едва найдет место.
     После  коротенькой схватки  легионеры были  сброшены  в  щель  и  там
добиты.  Несколько особенно прытких  солдат  успели,  выскочив на  дорогу,
бросить каски, оружие и забраться на гору, в лес.
     Мал и Крук,  которым здесь нечего было делать, повернули против своих
преследователей.  Добровольцы-конники,  спасаясь,  смяли легионеров второй
когорты в надежде прорваться к городу. Но дорога в тылу была перехвачена.
     Как и  впереди,  где неудачливый легат устроил засаду в пасти росской
западни, и здесь столкновение рассыпалось на состязания в силе и ловкости.
     Легионеры старого  Рима,  для  своего  времени владевшие несравненным
искусством боя  в  строю,  несли чрезмерные потери,  когда их  застигали в
движении или в неудобных для единства битвы местах, в лесах, в болотах.
     Византийский солдат был слабее римского и в строю. Пехота базилевса в
одиночной схватке была  беспомощна.  Но  не  победой телесной силы россича
совершилось  быстрое  уничтожение  гарнизона  Топера,   а   превосходством
воинского  умения  взять  врага,   как  чайка-буревестник  берет  рыбу  из
разбушевавшегося моря.
     Ни один конник, ни один легионер не вернулся в город. Россичи впервые
были зрителями публичной казни и  без сговора между собой сегодня не брали
пленных.


     Акинфий почувствовал, что недавние дни и часы, тревожные, мучительные
даже, были лучшими в жизни, невозвратно прекрасными. Только что, казалось,
когорты ушли  бить  варваров.  Акинфий едва  успел пообедать,  едва  успел
вернуться на стену.  К городу опять подступали варвары. У Акинфия осталось
десятка два легионеров личной охраны: вся армия Топера!..
     Префект опомнился.  Чтобы полакомиться устрицей,  нужно вытащить мясо
из  раковины.  С  трех  сторон  город  неприступен,  с  четвертой -  стена
поднялась на восемнадцать локтей, к которым сухой ров дополняет еще шесть.
Ворота недавно обновлены. Никому не разжать створки Топера.
     Пусть  родится чума,  пусть начнется голод,  скифам не  вторгнуться в
город!
     Рядом,  стадиях в  двух от рва,  варвары отесывали тонкие бревна и  с
удивительной быстротой -  префект видел каждое движение - врезали ступени.
Лестницы рождались на глазах осажденных. Вот готова одна, вторая...
     Они хотят забраться на стену крепости,  как кровельщик на крышу дома,
тупые варвары, пришедшие неизвестно откуда.
     Масло щедро кропило дрова и угли,  загорелись костры. Огонь раздували
кузнечными мехами. Смола плавилась.
     К грудам камней были приставлены сильные мужчины.  Свободные. Молодые
землевладельцы,  с мускулами,  развитыми упражнениями. Ремесленники. Рабам
здесь не место. Имеющий раба имеет врага.
     Стена широка, как дорога. Было так многолюдно, так шумно, что варвары
казались немыми, а их топоры - без