ь в  домашнее стадо вольную кровь
диких туров.  В здешнее ярмо днепровский бык не втиснет толстую шею,  и на
три четверти будет короток яремный запор - заноза-притыка.
     Да  и  лошадей ромеи тоже не  могут запрягать.  Здешний хомут устроен
наподобие  бычьего  ярма  и   душит  коня.   Россичам  пришлось  на   ходу
перешивать-перестраивать глупую ромейскую упряжь.
     Тысячи лошадей и быков нуждались в заботе. Здешние травы тоще, слабее
степных и росских лесных.  Благо было,  что ромейское небо не скупилось на
теплые дожди.  Обоз шел верст по двенадцать-пятнадцать в день. Выпряженная
животина паслась на спелых хлебах, травила виноградники, об®едала плодовые
сады, масличные рощи.
     Наутро  пылили  вытолченные поля,  торчали  голые  ветки  обломанных,
обглоданных деревьев.
     Горы,  леса,  кустарники, селенья огородили дорогу от Топера до устья
Гебра.  Еще теснее,  еще извилистей сделался путь вдоль Гебра на север. Не
найти поля,  где собрать воедино обоз. И нашлось бы - как сбить растянутые
на  двенадцать верст  телеги,  когда  голову  от  хвоста  отделяет дневной
переход!
     Старый Крук охранял тыл  обоза.  На  извилистой дороге россичи видели
сразу несколько десятков телег и  подгоняли хвост.  Конники,  которым было
поручено  следить  за  порядком  внутри  обоза,  торопили телеги,  которые
оттягивали, замедляли ход.
     Каждая упряжка в  парном ярме  требовала погонщиков,  идущих вместе с
телегой.  Быков и  лошадей не пустишь по своей воле.  Потянувшись к траве,
они ступят в сторону,  остановятся, перевернут воз. Было возов больше двух
тысяч.
     Россичей провожали запасные,  заводные лошади для боя.  Гнали россичи
стада скота -  коров, овец, быков, свиней. Без подвижного запаса пищи, без
мяса на ногах не доберешься до Роси.
     А  как быть на привале?  Нужно распрячь быков и лошадей,  подогнать к
водопою,  пасти в ночь.  Иначе через два-три дня падут все упряжки.  Тогда
бери на седло, на вьюки пуда два-три груза и уходи, запомнив навеки многие
версты дороги,  забитые богатой добычей,  запомнив тысячи трупов животных,
павших от жажды и голода.  Было счастье в руках, улетело. Не стоило ходить
за тридевять земель.  Вернуться, не растеряв добычу, труднее, чем победить
в бою.
     В  любом  ромейском городе можно схватить тысячи пленных,  пригрозив,
чтобы шли в погонщиках, ходили за скотом, запрягали, поили, пасли. Надолго
ли хватит приказа,  если к каждому пленнику не приставить сторожа? Пока не
прошел первый страх - на день, на два. Так ли?
     Вдоль имперской дороги леса вырублены,  но  не  везде.  Дорогу теснят
горы,  в которых она вьется червем.  Пять шагов ступи в сторону - и исчез,
как рыба в  воде,  в  густых зарослях,  завешанных ползучкой,  заплетенных
колючими кустами.
     Росский обоз шел и  шел,  и  чем дальше,  тем более становилось в нем
порядка. Все делалось вовремя. Кем же?
     Из схваченных в Топере пленников бежали все,  кто хотел. Из свободных
к третьему дню остались люди робкие,  с душой,  ранее сломленной, боящиеся
всего.  Кто накормит беглеца,  кто даст кров, что будет дальше? Варвары не
обижали,  еды  хватало.  Отдавшись на  волю  Судьбы,  такие ромеи влеклись
россичами, подобно щепкам, уносимым сердитым потоком горной реки.
     Были  здесь  и  другие свободные -  плебс,  охлос,  обездоленный люд,
задавленный налогами и  произволом префектур;  свободные по  имени только;
ремесленники,  колоны,  сервы,  приписные к земле,  бессменные, бездомные,
вечно голодные.  Эти давно слыхали, что жизнь за Дунаем легче и проще, что
там люди добрее, чем имперская власть.
     К  россичам с  восторгом пристали рабы по  роду из славянских племен.
Для  них  такой плен был освобождением.  Нашли в  обозе свое место рабы из
других племен, еще сохранившие душу.
     Современники-византийцы записали,  что славяне ушли из империи, угнав
многие десятки тысяч пленных.
     Городские и  сельские  курии  налогоплательщиков недосчитались многих
сочленов   этих   принудительных   об®единений.    Беспорядок,   вызванный
вторжением,  и безвластие, освободившее от бдительности префектов обширные
области,  помогли многим  десяткам тысяч  неоплатных должников империи вне
городов  и  в  городах  исчезнуть хотя  бы  на  время.  Сметая  заставы на
имперских  дорогах,  варвары  сделали  возможным  передвижение  подданных.
Несчастным всегда кажется,  что где-то там,  в  другой провинции,  живется
легче и лучше. После вторжения варваров оставалось разбросанное имущество,
бродил скот, потерявший хозяина. Бери и уходи, кто смеет и умеет.
     Обоз  россичей опекался теми,  кто  видел  в  славянах освободителей.
Добровольные пленники старались заслужить внимание.  Невелик труд для двух
мужчин -  гнать пару быков,  упряженных в  телегу,  вечером выбить из ярма
запор-занозу,  сводить животных к  реке.  На костре котел с вареным мясом,
ешь  до  отвала.  Нет  ни  сборщика налогов,  ни  бича  надсмотрщика,  нет
бессмысленной работы на хозяина,  нет гнусной похлебки из мяса,  тронутого
тлением, из бобов и зерна, поточенных мышами. Появилось Будущее. С чем оно
ни пришло,  все прекрасно в сравнении с глухой стеной, в которую был навек
уперт лоб раба или подданного - рабочего вола в ярме налогов.
     Ратибор заметил у  погонщиков пики ив  жердей с  закаленными на  огне
остриями,  шишковатые дубины.  У  иного  торчал  за  поясом  нож,  кинжал,
украденный на возу с добычей.
     - На что тебе?
     - Твое добро защищать,  жупан-князь,  -  отвечал уголич, тиверец, - и
себя защищать от ромеев я буду...
     Погонщик другого языка пробовал жестами выразить то же.
     Обоз шел. Дойдет добыча до Роси. Удачен будет поход.
     Ратибор не считал полон, у россичей не было страсти к живой добыче. К
чему она!  И  вот -  пригодилась.  Прав был Малх,  прав был Вещий Всеслав,
приказавший гнать обоз с помощью пленных.


     Сотнику Малу  по-иному нужна была  живая добыча.  Он  взял  в  Топере
женщину.  Кто она родом,  как ее звать?  Мал не любил разговора.  Чья б ни
была,  теперь -  его.  Да  и  о  чем  говорить без языка?  К  пленнице Мал
приставил трех  уголичей либо  тиверцев,  сумев  сразу  выхватить надежных
людей из толпы освобожденных рабов.  А  самой женщине строгий сотник велел
ходить за раненым Малхом.
     Россичи знали:  пока железо не  задело жилу жизни,  которая кроется в
разных  местах  тела,   самые  страшные  раны   на   деле  ничтожны.   Нож
Асбада-предателя пробороздил грудь Малха, как лемех поле. Малх ведро крови
отдал, слаб, будто голый птенец, но жив и жить будет.
     Скрипят колеса, трещат телеги, кричат погонщики, понуждая быков. День
пройдет без дождя,  и пыль душит.  Блеют овцы,  злобно взвизгивают свиньи,
коровы мычат,  ржут лошади.  Лают собаки. Бездомные псы, лишившись хозяев,
пристали к обозу и прислуживаются к новым владыкам: в жестоком мире одному
не прожить по своей воле - волки с®едят.
     Пленница Анна и  без приказа не отошла бы от Малха.  В  несчастии бог
послал ей ветку спасенья -  варвара, но вместе и эллина. Девушка цеплялась
за раненого,  как зверек,  выброшенный разливом реки из норы, хватается за
пучок травы, для него - корабль помощи.
     Кормя  и   холя  -   насколько  хватало  умения  -   своего  раненого
покровителя,  Анна  прислушивалась к  удивительного смысла речам,  которые
едва шептал Малх.
     Дочь  вдового  префекта  Топера,  по  молодости принимая кажущееся за
действительность,  Анна не  испытала унижений,  хорошо известных ее  отцу.
Сановники империи привыкли склоняться перед  высшими и  сторицей возмещать
горечь на низших.
     Анна думала:  она не такая,  как все,  она лучше. В этом мире для нее
предназначены красота, роскошь, счастье.
     Была  гордой  -  гордость сломалась.  Лепесток в  море  без  берегов.
Прошлое было сорвано, как лист в зимнем лесу.
     Она  научилась черпать из  закопченного походного котла горячую воду,
чтобы  отмачивать  заскорузлые  от  крови  повязки.  Научилась  кормить  и
обмывать чужого.  И хватала за руки чужого,  как близкого, когда появлялся
страшный всадник.
     На этом лице,  изуродованном шрамом, лежало подобие мертвой, зловещей
улыбки. Анна боялась варвара, ужасалась его лица. Увидев его во сне, она с
криком пробуждалась и,  горе,  видела себя пленницей,  на телеге, рядом со
старым эллином, порученным ее заботе.
     ...В  тот  недалекий день около дома внезапно раздались крики,  вопли
ужаса, боли. Пахнуло дымом. Шум поднимался и падал, как прибой, когда Анна
зажимала уши.  Потом перед ней  появилось это  лицо,  эта улыбка с  кривым
шрамом через щеку. Светлые глаза, светлые усы, красно-коричневая кожа, как
у мавританского раба,  черная щетина на подбородке, набитая грязью, гадкий
запах пота.  Варвар схватил ее за руки,  смотрел на нее долго-долго. Потом
он позвал кого-то, указал на нее и исчез. Она закричала: "Отец, отец!"
     Малх  сказал,  что  о  судьбе  ее  отца,  префекта Топора,  ничего не
известно.
     Она  привыкла,  чтобы  ее  желания  исполнялись.  Ей  нравился жених,
логофет Топера, молодой, стройный, с нежными руками. Отец говорил: "Гордия
ждет высокая судьба".
     Когда пришла весть еще об  одном вторжении варваров,  Гордий напомнил
слова Плотина-философа*.  Войны бесконечны,  люди непрерывно нападают одни
на других, как животные.
     _______________
          * П л о т и н  (205-270 гг.  н. э.) -  философ-неоплатоник.  Его
     труды  были  допущены  церковью  для  изучения  и  оказали влияние на
     христианскую философию.

     Анна  видела схватки между дикими зверями на  византийском ипподроме.
Там их стравливали нарочно.
     Все думали, что война далека от Топера. Варвары пришли, и Анна упала,
как статуя в час землетрясения.
     Единственное,  что она умела, - ухаживать за ранеными. Ей приходилось
заботиться об отце.  Мятежник,  отказавшийся что-то внести в казну, ударил
префекта ножом. Врач учил девушку делать перевязки; мятежника казнили.
     Она читала и писала,  играла на цитре. Кому это нужно?.. Около телеги
Малха чередовались варвары,  они  навещали знатного человека,  как  поняла
Анна. Кто-то из них привез цитру.
     В телеге был ящик с книгами. Малх велел Анне перебрать их: "Ты будешь
читать мне вслух".
     Россичи остановились на  дневку у  пресных озер  около  устья  Гебра.
Поборов страх перед змеями,  пиявками, илистым дном и камышами, Анна смыла
грязь  с  усталого тела.  Сидя  около Малха,  девушка взяла цитру,  пробуя
сложить грустную песню-рассказ о  своем  несчастье.  И  вдруг она  увидела
своего врага. Он всегда будто падал с неба. Он появлялся часто, но на один
миг.  Сейчас он  остался,  он заговорил,  обращаясь к  ней.  Малх не успел
перевести его речь.
     Что-то  случилось.  Конные  варвары стаями птиц  промчались к  голове
обоза.  Анне послышался далекий зов солдатского буксина. Девушка бросилась
в  мечту,  будто с  обрыва.  Сейчас отец появится во  главе войска,  как в
рассказах  из  книг.   Варвары  разбиты,   все  кончилось.  Исполняя  долг
христианки,  Анна  просит отца  пощадить Малха,  который был  добр  к  его
дочери. Отец поступит как должно. Анна молилась.
     Вечером со  слов  других Малх  рассказал пленнице о  ромеях,  которые
переправились через  Гебр,  чтобы закрыть россичам дорогу.  Ромеи потеряли
сотню солдат. Остальные успели бежать на левый берег.
     - А он, а этот? - спросила Анна с надеждой.
     - Что может быть с  ним!  -  ответил Малх.  -  Он  сильный воин среди
сильных.  Мы не лишились ни одного из своих. Ромей только царапает мечом и
слабой стрелой.
     Анна не стала скрывать слез разочарования и горя.
     - О чем ты?  Примирись и забудь!  -  приказал Малх.  -  Радуйся нашей
победе.  Отбив тебя,  ромеи поступят с тобой хуже, чем мы. Что ты для них?
Солдат об®явит тебя рабыней,  и ты не докажешь свое право на свободу.  Так
было в империи, и так будет. Я служил в легионах. Я знаю.
     Обоз втягивался в  долину Гебра.  На  север,  на  север.  Теперь горы
закрывали  мир  и   слева  и  справа.   Позади  море  поднимало  волшебную
сине-лазоревую стену.
     Поворот погасил видение чуда.  Скрипучие колеса отталкивали в небытие
все, все...
     - Кто надеялся вернуться, пусть потеряет надежду, - говорил Малх.
     - Твои слезы,  твои жалобы,  -  увещевал он Анну, - ложь. Очнись. Чем
была ты?  Холила тело,  молилась своему богу.  Но почему тебе принадлежало
все, какой заслугой? Ты не знаешь свободы.
     Отступник,  изменник был покровителем Анны.  И  он,  проклятый богом,
славил честь варваров.


     В  этой  трудной земле с  единственной узкой дорогой на  вершинах гор
появлялись  люди.   Западающее  солнце   или   рассвет  освещали  фигурки,
крохотные,  как буковки в  книге,  и такие же четкие.  За ними лучи солнца
ходили по  небу  широкими полосами,  которые ромеи рисуют на  стенах своих
храмов как опору богов. Кто были эти люди на горах?
     Конечно,  ромеи,  следившие за  войском.  Но  после стычки близ устья
Гебра никто не пытался встать перед россичами.
     В  обозе делалось все более порядка.  Россичи запоминали лица,  имена
погонщиков и  пастухов,  среди них  находили себе  помощников и  в  других
дорожных делах.
     К  войску  привязались волчьи стаи,  хватавшие кости  на  оставленных
ночлегах,  подбиравшиеся  ночами  к  скотине.  Подумав,  Ратибор  вооружил
несколько сотен  освобожденных настоящими копьями и  мечами  из  взятых на
солдатах, побитых под Топером.
     За  россичами тянул и  другой зверь -  сотник Крук не  раз и  не  два
замечал конных ромеев.  Выбрав место для засады,  Крук напал на докучливых
спутников.  Те, видя, что верхом не уйдешь, под первыми стрелами бросились
к лесу и,  покинув лошадей,  спаслись в колючей чаще, справедливо полагая,
что там за ними гнаться не будут.
     Крук  взял  до  полусотни  подседланных коней,  набрал  и  брошенного
оружия. Хоть и некуда девать, да жаль и бросить - как от сердца оторвать.
     Переборов болезнь от  раны,  Малх бодро сидел на  телеге.  К  нему на
привалах собирались друзья.
     Живя на Роси,  Малх осторожно повествовал братьям об укладе имперской
жизни.  Правда,  которая далека от понимания человека, кажется ложью, и не
со  всеми новый россич был  вполне откровенен.  Князь Всеслав силой разума
одолевал расстояние до мира, который порой и самому Малху начинал казаться
Химерой. Ратибор, в котором иные видели преемника Всеслава, хитрый Колот и
еще немногие могли слушать Малха без недоверия, без подозрений.
     Других же,  даже таких, как Крук, хотя бы без похвальбы утверждавших,
что видят и под землей на четыре локтя, Малх опасался.
     Зато ныне Малх охотно сделался истолкователем событий,  для  россичей
удивительных и непонятных.
     - Почему за нами тянут ромейские дружины, да не нападают?
     - Боятся. Крепко биты главные. Эти мелкие, они не сунутся.
     - Не то... Чего же зря бьют ноги?
     - По обязанности. Начальники ромеев кормятся от начальствования. Идут
за нами, чтобы потом оправдаться.
     - И нас боятся? И своих боятся?.. Всех боятся?
     - Своих еще больше, чем нас.
     Сощурив глаза,  Малх  улыбался не  шрамом,  а  настоящей улыбкой.  Он
понимал.  Крук же хмурился, хмурился. Видя собственными глазами, он все же
никак не мог постичь ромея. Малх старался для Крука:
     - Помнишь же,  друг-брат, они на стене людей давили и секли на части.
Для страха. Нас испугать хотели.
     - То нелюдь, хорьки же, вонючки, - злобился Крук.
     Будто бы сводя с империей старый счет гнева,  Малх не слова говорил -
брызгал желчью:
     - Мы  сами  уходим.  Ромеи,  топчась на  нашем следу,  шлют базилевсу
гонцов: гоним врага, наша заслуга. Одного отсталого поймают - сотни взяли.
Они,  Крук, свою выгоду нашли в том, что ты их побил в засаде. Они донесли
своему базилевсу: бой был большой, поле осталось за ними.
     Злобно выругавшись,  Крук прыгнул на коня и  скакал в  тыл,  к  своей
сотне.  Никак не верил он Малху,  что ромеи ночью не нападают, боясь боя в
темноте.
     Храбрый,  горячий Крук, думая за ромеев, выбирал места, откуда сам он
ударил бы ночью.  Уж он совершил бы! Дело ему казалось нетрудным. Прямо на
дороге, на пятнадцать верст растянувшись, спал росский обоз. Охрана у него
с  тыла да  с  головы.  Как  же  не  напасть!  Разогнать лошадей и  быков,
перебить,  сколько удается скотины. С малой силой можно остановить обоз. И
не  спал Крук ночами,  всюду рыскал,  всем спать мешал,  готовясь отразить
ромеев.
     День догонял день,  ночь сменяла ночь,  все похожие,  как зерна овса.
Новый  месяц  узеньким серпиком вслед  солнцу упал  за  горы.  В  четверть
разросся серп, в две четверти вышел, иначе - луна вполовину. Несчитанный и
едва-едва измеренный росский обоз поднялся к северу.  Отсюда дорога давала
колено на запад. Прошли и теснины перед выходом на широкие поля Фракийской
низменности, где били войско Асбада. Нигде нет ромеев. Днем - покой, ночью
- покой.
     Нет  сердца в  ромеях.  Издеваясь над трусливыми людьми,  чьи боги не
вкладывают в сердца мужской храбрости, воины Крука пускались на шутки.
     Бросят  тушу  павшей  скотины поперек дороги и  воткнут в  падаль два
крестом связанных кола. "Молитесь!.."


     Что же это за земля,  по которой можно ходить с арканом,  как в поле,
где пасется скотина, брошенная нерадивым хозяином!
     Захваченная  добыча,   в  которой  Ратибор  видел  богатство,  добыча
ничтожная по  меркам империи,  удовлетворила походного князя.  Сверх  меры
достаточно уже взятого.  Домой пора.  Одна забота:  чтобы не падали быки и
лошади в обозе.
     Не  будь  того,  Ратибор пошел бы  поглядеть и  на  пуп  империи,  на
златовратную Византию,  и  попробовал бы пощупать стрелой и  мечом столицу
злых Теплых морей.
     Что за  женщину везет на  Рось Мал?  И  не  он один с  живой добычей.
Ратибор, думая о девушке, похожей на давнюю хазаринку, глядел на полонянку
Мала с невольно суровым, тяжелым вниманием.
     Встречая взгляд скифского князя,  Анна сжималась от страха.  О чем он
говорит с Малхом, о ней?
     - Он велит убить меня, - жаловалась дочь префекта своему покровителю.
Сейчас она, будь что будет, не хотела умирать.
     - Не  бойся,  -  успокаивал Малх.  -  Мы убиваем в  бою.  Князь наш -
россич.  Не злой он.  Ты доймешь лотом.  Россич - прямой души человек. Как
стрела.  Видишь  эту?  Дай  палец.  Остро  жало-то?  Не  наколись на  него
коварством и ложью, погибнешь.
     Сотник Мал  каждый день появлялся около телеги,  но  ненадолго.  Анна
знала,  что  его  место впереди,  где во  многих стадиях перед обозом идет
головной отряд.
     Победитель не  спешил вступать в  права  владения.  Анна  вспоминала:
древние герои-язычники на войне не касались женщин.  Но в дни мира нашлась
женщина, которая посадила за прялку самого Геракла.
     Девушка прихорашивалась.  Она уже не так боялась своего повелителя. И
все же,  когда Малх попробовал подняться в седло,  Анна испугалась.  Что с
ней будет, с одной!
     - Я не оставлю тебя, - обещал Малх.
     Для  души  человека  не  проходит  даром  быть  покровителем слабого.
Малх-россич не  был  безродным,  бездомным Малхом-ромеем.  В  его  доме  в
Княжгороде осталась дочь,  скоро невеста.  Малх  по-отечески жалел пленную
ромейку.


        2

                                    Немногие узнают о тех, кто был сломан.
                                    Страх вырвал язык у Рассказа.
                                    И молчит окровавленный рот.

                                                        Из древних авторов


     Старенький  пресвитер-изгнанник   Еввадий   благословил  волю   бога,
пославшего скамарам оружие.  Георгий хвалил Судьбу.  Бог  или Судьба,  без
упоминания имен  которых немела мысль  ромея,  даровали отшельникам Козьей
горы мужское оружие.
     Георгий  открыл  товарищам тайну,  связав  их  предварительно клятвой
послушания.  Родопские скамары прикоснулись к  скифскому кладу с  уло