звучно вонзающимися в дерево.
     Варвары подняли готовые лестницы.  Приближаются. Горожане выкрикивали
оскорбления, соревнуясь, кто крепче обругает скифов.
     Священники благословляли защитников.  Святая  вода  дождем  слетала с
кропил, сделанных из лошадиных хвостов. Запах ладана заглушался чадом дров
под котлами.
     Помолимся,  помолимся!  Слава в  вышних богу!  Слава!  Слава!  Сейчас
варвары  скорчатся под  стеной,  опаленные кипящей  смолой,  с  выжженными
глазами, с переломленным хребтом. Осанна, осанна!
     Движение лестниц замедлилось.  Остановка.  Варвары испугались. Теперь
им  придется подумать.  От них до стены осталось шагов двести.  Теснота на
стене мешала тому, кто умел метнуть камень из пращи.
     Десять лестниц или  одиннадцать?  Акинфий никак  не  мог  сосчитать и
упрекнул себя:  "Ты  волнуешься,  как  женщина".  Когда  гарнизон вышел из
города, префект обещал дочери пленника-скифа.
     Выродки.  Тускло-коричневые доспехи,  темные,  грязные лица, усы, как
куньи хвосты. Дикие люди, не познавшие прелести красоты.
     Топер был  самым значительным и  самым богатым городом на  фракийском
побережье.  За  свое  назначение  префект  Акинфий  возблагодарил  империю
взносом в Священную Казну Палатия донатиума в тысячу статеров. И четыреста
статеров каждый год.
     Префекту нужны деньги сверх обычных налогов.
     Узнав о  вторжении славян,  префект через глашатаев и об®явлениями на
листах ситовника известил подданных, дабы они не ждали хорошего.
     - Эти варвары,  -  об®явили глашатаи,  - убивают христиан не обычными
способами,  как-то:  мечом, ножом или копьем, но мучительски, по-язычески.
Вкапывая в  землю заостренные колья,  варвары насаживают на них подданных,
как следует поступать лишь с  преступниками.  Или же,  растянув на  земле,
варвары убивают христиан палками, камнями, что приличествует делать только
с собаками, змеями или дикими зверями в наказание за причиненный ими ущерб
садам и полям...
     Все постоянные жители Топера и все получившие в нем временное убежище
обязывались немедленно внести особый налог для защиты города.
     Утомленные собственными злодействами,  варвары  запирают  христиан  в
домах  вместе со  скотом и  поджигают с  дьявольским умыслом,  чтобы  люди
сгорали, изувеченные копытами обезумевших от пожара животных.
     Известия  о   зверском  характере  скифов  встречались  с   доверием.
Привыкнув к  зрелищам еще более изощренных пыток и  мучительнейших казней,
подданные воспринимали такие же действия варваров как естественные и  сами
собой разумеющиеся.  Особый налог на оборону Топера внесли все и без спора
- строптивым обещали немедленное выселение за стены.
     Безоружные горожане сумеют отстоять Топер смолой,  камнями, дубинами,
кирками.


     Подданных душил угар  от  углей и  дым  от  дров,  разило смолой.  От
чрезмерного усердия неопытных рук в двух или трех котлах загорелось адское
варево.  Развевались толстые  струи  багрового пламени с  чадными хвостами
жирного дыма.
     Подпалило  хоругвь,  принесенную на  стену  причтом  соборного  храма
святой Феодоры, ангела-хранительницы базилиссы.
     Железные лапы тагана под  ближайшим к  префекту котлом,  разогревшись
докрасна, прогнулись. Котел накренился, и горящая смола полилась по стене.
Защитники, обожженные брызгами, отпрянули, забыв, где находятся. Несколько
человек  сорвалось вниз.  Кто-то  повис,  зацепившись руками,  призывая на
помощь.  "Туда и дорога",  - подумал Акинфий. Он отвлекся. Да и что он мог
еще сделать. Варвары будут отбиты!
     Ощутив  удар  по  руке,  префект  гневно  вскинулся:  кто  осмелился?
Наваждение!  Толстая  стрела  прошла  через  ладонь  до  самого  оперения.
Ощущалось оскорбление, а не боль.
     Внизу славяне держали на весу лестницы,  задрав вверх усатые лица.  А
дальше,  шагах в четырехстах от стены,  варвары, раскинувшись веером, били
из луков прямо в префекта.
     Одежды сановников подобны облакам,  шапки  -  венцам.  Из-за  жаркого
времени  Акинфий облачился в  легкий  хитон  и  увенчал голову  златошитой
повязкой.
     Охрана префекта, поняв опасность раньше других, сдвинула щиты. Солдат
закричал:
     - На колени, светлейший!
     На  колени?  Дерзость!  Солдаты согнулись за щитами,  Акинфий присел.
Кто-то схватил его руку, сломал стрелу, рванул древко. Кровь брызнула, как
из стенки фонтана. Префект ослабел, его затошнило.
     Варвары били в каждого, кто только был на стене: так ответили бы все,
будь у кого время задавать вопросы. Стрелы стелились по стене с плотностью
ливня, подхваченного бурей.
     На  каждые двести шагов стены приходился один  спуск внутрь города со
ступенями,  длиной в десять шагов. Защитники города бросились к лестницам,
толкая один другого со стены,  падая в костры. Кто выжил, тот не сбегал, а
катился по крутым ступеням.
     Десять или  одиннадцать лестниц славяне приставят к  стене?  Акинфий,
которому стянули руку его же  головной повязкой,  пытался понять,  что еще
может сделать префект Топера.
     Задыхаясь,  все  сразу  закричали тысячи ослов,  собранных в  Топере,
полдень - их час. Разбойно мучил слух набат городских храмов.
     Пылающая смола из опрокинутых котлов,  разлившись по стене,  отрезала
путь спасения от варваров всем, кроме Сатаны.
     Варвары уже на стене.  Они овладели и внутренними лестницами в город,
в  богатый  Топер,  славную  столицу  фракийского побережья,  за  выгодное
управление  которой  Акинфий  внес  Священной  Казне  донатиум  в   тысячу
статеров...
     Легионеры,  вместе с Акинфием застрявшие на стене,  спрятали префекта
внутри  черепахи из  прямоугольных щитов.  Высунув голову,  как  гусь  над
забором,  Акинфий увидел рослого варвара. Вскочив на стену снаружи, варвар
хотел броситься в город,  но заметил щиты. Ручей горячей смолы не позволил
ему напасть на сжавшихся легионеров. Выгибаясь, как титан в старой битве с
богами  эллинов,  варвар обеими руками поднял восьмидесятифунтовый камень,
размахнулся,  метнул.  Ты же сам,  Акинфий,  прозорливо извещал всех,  что
скифы побивают христиан камнями, как диких зверей.
     Малху все мнилось навязчиво и тревожно, что он уже побывал когда-то в
этом доме богатого человека,  красиво поставленном над морем.  Когда же? В
годы скитаний с  мимами?  Нет,  нет!  Быть может,  душа,  блуждая во снах,
пролетала здесь.
     - Ты,  ромей,  ты был чист,  был христианин, - говорил Малху Асбад. -
Почему  же  ты  не  захотел удержать этих  дальних славян  от  вторжения в
империю? Увы, ты, как эллин, захотел мстить, наверное.
     В первый день плена Асбад,  цепляясь за жизнь, как кошка, повисшая на
карнизе,  не  скрываясь,  рассказал Малху все нужное об империи.  В  обмен
комес получил жизнь и  обещание быть отпущенным из неволи еще на имперской
земле. Свыкнувшись с временным пленом, Асбад забыл первые страхи.
     - Нас никто не приводил,  нас никто не мог удержать, - возразил Малх.
- Нападая на  всех,  империя щедро рассеяла зерна ненависти к  ней.  Посев
взошел.  Все  ходят к  вам  за  добычей.  Мы  пришли как  охотники,  а  не
завоеватели.
     - Но почему ты отождествляешь себя с варварами? - спросил Асбад.
     - По праву усыновления ими.  Ты, считающий себя ромеем, кто ты сам по
крови? Ты этого не знаешь, - ответил Малх.
     - Нет ни эллина,  ни иудея, - сказал старческий голос, принадлежавший
пресвитеру Топера.
     Соборный храм  Топера  только на  вид  поражал богатством внутреннего
убранства.  Провинции не  имели денег.  Россичи по невежеству прельстились
обманным блеском камней.  На самом деле алмазы,  изумруды, рубины, сапфиры
изготовлялись из прозрачного и цветного стекла, подложенного для искристой
игры тонко плющенным серебром,  медью, пластинками перламутра. Подложенные
- подложные драгоценности.  Пресвитера Малх нашел в  алтаре и  соблазнился
благообразным лицом топерского святителя.  Малх хотел беседы.  Не  нашлось
ритора - пригодится священник. Малх привел пресвитера в дом над морем.
     - А кто ты по племени? - спросил Малх пресвитера.
     - Никто,  -  ответил священник, изощренный в диалектике. - Христианин
не  различается по  цвету кожи.  Церковь едина,  как империя.  Напрасно ты
уподобляешь империю добыче охотника. Варвары появляются, исчезают, империя
живет.  Варваров осияет истина в  день,  назначенный богом.  Я  молюсь и о
тебе, отступник.
     - Молись,  - разрешил Малх с иронией. - Молитва вредна лишь верующим.
Вы  называете нас  дикими.  Но  угнетение людей -  у  вас.  Наглое войско,
которое грабит своих и  не умеет защитить их,  -  у вас.  У нас же один не
попирает другого и все дела -  общие,  ибо мы живем в народоправстве. Наши
князья едят общую пищу,  носят общую одежду.  Мы  их  слушаемся как  более
сведущих.
     - Не верю,  - возразил Асбад. - Ты говоришь о Золотом веке. Так было.
Так не может быть более.  И я не хочу такой жизни. Бессмысленно уравнивать
патрикия и плебея, комеса и солдата, землепашца и владетеля...
     - Подожди!  - резко и сильно перебил Асбада пресвитер. И, обращаясь к
Малху,  сказал:  -  В твоих словах есть правда:  земной мир обманывает нас
видимостями  совершенства.  Сатана  расставляет сети,  он  великий  ловец.
Остерегись,  победитель.  Истина только в  Христе.  Бойся  бога  и  ада  в
вечности мучений.
     - У нас,  россичей,  нет ада,  -  ответил Малх.  - Наши боги скромны.
Пусть они носят разные имена -  они одинаковы.  А  у тебя два разных бога.
Слушай  же!  Твой  Христос учил  милости и  любви,  общался с  людьми,  не
возносясь над  ними.  Второй бог,  которого вы  называете Отцом,  злобен и
капризен,  как  пресыщенный базилевс.  Твоему Христу нужно было  отбросить
старого бога. Он не смог. В этом его ошибка.
     - Кощунство, схизма! - воскликнул Асбад.
     - Бог да простит тебя,  - сказал пресвитер, издали благословив Малха.
- Живя с варварами,  ты, погружаясь в мирское, забыл главное. Земная жизнь
коротка.  Для  своей  пользы человек обязан думать лишь  о  спасении души.
Жизнь подобна сновидению. Смерть тела - вот истинное пробуждение.
     - Неправда!
     Малх,  пытаясь заглянуть в себя,  удивлялся собственному спокойствию.
Сейчас он нарочно повысил голос, чтобы раздражить собеседников.
     - Неправда,  ты лжешь,  жрец!  Душа человека пробуждается с рождением
тела.  Но рассудим о другом.  Вы оба хотите навечно попасть в рай. Мудрецы
говорили:  цена всего существующего познается по сравнению. Пока вы будете
петь  хвалы  небесному базилевсу,  другие  жарятся в  вечном  огне.  Смрад
паленого мяса претворится в аромат райских роз.  Что за цена раю, коль там
все люди!  Пока же,  на земле, вы запугиваете адом других, дабы превратить
их в данников.
     - Ты оскорбляешь пленников! - воскликнул Асбад.
     И  опять пресвитер остановил неразумного комеса.  Топерский святитель
хотел поселить колючку сомненья в душе Малха.
     - Да,  многие,  именуя себя христианами,  поступают хуже язычников, -
сказал пресвитер.  -  Но  не  принимай частное за целое.  Раскаяние даже в
последний миг спасет твою душу.
     - Мне не в чем каяться, - возразил Малх. - Я не лгу, не развратничаю,
не краду.  А вот этот комес,  как все полководцы империи, ложно увеличивал
число  своих  всадников,  чтобы попользоваться жалованьем мертвых.  Посмей
отрицать,   Асбад!   Совершая  переходы  по   империи,   ты  грабил  твоих
братьев-христиан и позволял солдатам совершать то же самое.  Ты терзал, ты
подвергал  мучительной  казни  твоих  рабов  за   малейшее  упущение,   по
подозрению. Ты покупал для разврата женщин. Ты разбрасывал детей, не думая
о последствиях блуда. Нужно ли еще уличать тебя?
     Асбад не ответил. Малх обратился к пресвитеру:
     - Нужно ли,  чтобы я  вывернул и  твою душу,  как старый мешок?  Так,
чтобы тебе захотелось отказаться от сана?
     - Как хочешь, как хочешь, - смиренно согласился тот. - Я заблуждаюсь,
как человек,  каюсь,  оплакивая грехи. Никто не свят. В стаде же ничего не
меняется,  грешен ли пастырь или нет,  -  защищал свой сан святитель.  - В
истинном  вероисповедании есть  крепость церкви.  Спасает  вера,  а  грехи
святителей не лишают их права отпускать грехи других христиан.
     Участник  многих  прений  о   догматах  церкви  пресвитер  продолжал,
убежденный в своей правоте:
     - Не  прав  ты  в  мыслях о  равенстве в  жизни земной.  Люди равны в
бессмертии душ,  равны в  праве на  спасение.  Ибо раб может быть принят в
обители  блаженных,  сановник же  -  отвергнут.  На  земле  бог,  в  своих
непонятных для человека целях,  дает одному богатство,  другому -  нищету.
Горе нарушающему порядок.  Мед земли есть худший из ядов. У меня нет зла к
тебе, бывший христианин. Теперь же отпусти меня.
     - Не торопись,  -  сказал Малх.  - Не за тобой последнее слово. Асбад
еще не ответил мне.
     Чувствуя опору в  пресвитере,  комес вспомнил рассуждения палатийских
богословов:
     - Душе нужно смирение,  а  не  воля.  Все  совершается по  воле бога.
Греша,  я каюсь. Истинная Церковь прощает меня, допускает к причастию. И я
обновляюсь. Человек подвержен соблазнам.
     Говорить с  ними  -  метать стрелы в  камень.  Малх сказал с  усталой
насмешкой:
     - Действительно,  этот комес мог бы надеть твою рясу, святитель. Я не
противник  милосердия:   да   будет  прощен  искренне  кающийся.   Но   не
способствует  ли   ваше   каждодневно-легкое  отпущение  любых  грехов  их
неустанному повторению?
     Пресвитер молчал. Малх продолжил:
     - У  нас не  прячутся за  спину богов.  Поэтому мы отличаем доброе от
злого. Мы побеждаем вас не одной нашей силой, но и вашей слабостью.
     - Меня вы победили стрелами, - возразил Асбад.
     - Не  оружие  придает  силу  воину,   а  воин  -   оружию,   -   Малх
воспользовался мыслью  какого-то  древнего  писателя,  имя  которого давно
забылось. - До победы над тобой мы взяли крепость Новеюстиниана.
     Асбад, зная о падении крепости, неосторожно возразил:
     - Комес Гераклед был ханжа,  никчемный полководец.  Он учился в Сирии
на безоружных еретиках.
     - И  ты  тоже ханжа,  -  согласился Малх.  -  А  два легиона префекта
Кирилла?
     По незнанию речи славян Асбад был узником в одиночном заключении. Как
бывает с  неудачниками,  для  своего поражения он  успел  найти достаточно
оправданий.   Услышав  о  поражении  и  Кирилла,  Асбад  схватил  за  руку
святителя:
     - Это правда?
     - Увы,  -  ответил пресвитер и вторично попросил Малха: - Позволь мне
покинуть тебя.
     Малх вглядывался в  пресвитера.  Что-то  вспоминалось.  А!  Ведь этот
ворон встречался ему. Но где, когда?
     - Подожди!  -  приказал Малх пресвитеру.  - Мне кажется... Будто бы я
видел тебя? Назови свое имя!
     Деметрий давно узнал Малха.  Уверяясь,  что бог отводит глаза беглому
еретику, пресвитер спорил с ним из чувства внутреннего долга.
     Лет  десять тому  назад  Деметрий,  оставив неблагодарную Карикинтию,
ожидал в  Византии места нового служения.  Ему довелось присутствовать при
кончине его  святейшества Мены.  Второй  в  церковной иерархии,  первый во
власти владыка Церкви уходил из  земной жизни  тропой последнего грешника.
Мена каялся:  невольно,  но он обманул Ипатия и Помпея.  Ложь есть смерть.
Солгавший епископ лишается дара  невидимой благодати и  обязан снять  сан.
Жалкий  Мена,  оставшись патриархом,  слабодушно пытался обмануть бога,  и
дверь  освобождения от  плоти  разверзлась перед  святотатцем пастью  ада.
Уверившись в вечности мучений за гробом,  Мена требовал магов,  продляющих
жизнь  напитком из  мандрагоры,  надеялся на  помощь  манихейских волхвов.
Чудовищно страшной была смерть поздней жертвы мятежа Ника.
     Вместе с двумя монахами,  славившимися, как и он, святостью, Деметрий
не  отлучался из  кельи патриарха,  никого не  допуская,  дабы разглашение
позора не  пошло во вред Церкви.  Все трое поклялись отвечать на вопросы о
кончине Мены кратко и  одинаково:  его душа в  руках бога.  В этом не было
лжи, ибо ад есть такое же творение бога, как рай.
     Отрекаясь от имени, полученного при святом крещении, Деметрий лишался
рая.
     - Меня  зовут  Деметрием,  -  сказал пресвитер и,  видя,  что  узнан,
продолжал:  -  Я  был пресвитером Карикинтии!  -  Теперь ему ничто не было
страшно.  Увлекаясь жаждой  мученичества,  Деметрий бросил вызов:  -  Будь
победа за нами, ты был бы в руках палача, еретик!
     - Когда-то,  давно,  я хотел встречи с тобой. Ныне ты мне как волку -
сухая кость, - ответил Малх. - Прочь! Мне нет до тебя дела, я россич.


        7

     Пресвитер ушел не  оглядываясь.  Десять,  двенадцать шагов по  плитам
атриума.  Черная фигура вписалась между двумя высокими урнами для  цветов,
обрамлявшими вход. Что будет с Деметрием? Малху было безразлично: ненужная
вещь.
     Солнце катилось за Родопы.  Малх развязал торбу с  едой и поделился с
Асбадом.
     Из  причудливой головы тритона струя  свежей воды  падала в  каменную
чашу.  Знакомый звук. Опять Малху мнилось, что он когда-то бывал здесь. Он
заснул, положив голову на торбу.
     Дневной бриз затих. Густой запах роз тек в атриум.
     Росские лошади паслись в  саду на  свободе -  они  не  уйдут.  Издали
донесся волчий вой.  Конь Малха вошел в атриум. Осторожно перешагнув через
спящего хозяина,  конь опустил голову в чашу фонтана.  Напившись, постоял,
будто  дремля,  и,  недоверчиво ступая  по  скользким плитам,  исчез,  как
виденье, не будь легкого стука копыт.
     Асбаду вспомнился другой розарий. Юстиниан предпочитал нежность белых
роз.  Желтоватые допускались за тонкость запаха.  Но красные были изгнаны,
как  недостойные святости Палатия  своей  окраской,  низменно-грубой,  как
кровь.
     Единственнейший осчастливил  Асбада  разрешением сопутствовать ему  в
прогулке по палатийским садам.
     - Взгляни,  Асбад,  бог, защищая нежность мечами шипов, сотворил розы
для чистого наслаждения чистой красотой.
     Величайшая милость была оказана Асбаду по  назначении его в  Тзуруле.
Базилевс  шествовал,   опираясь  на  плечо  нового  начальника  фракийской
конницы. Всадники империи - как шипы розы. Восторг сжал Асбаду горло.
     Его ожидало светлое,  великое,  может быть,  будущее. Его не ссылали,
как Рикилу Павла. Базилевс доверялся ему. Похвалив усердие префекта Фракии
Кирилла, Юстиниан заметил:
     - Более всего ценя в военачальниках преданность мне,  среди них более
других отмечаю любящих меня.  Велика есть  тайная сила Любви,  добродетели
христиан. Вызывая лучшие чувства, Любовь пробуждает дремлющие способности,
рождает новые способности для совершения службы. Ты же, Асбад, наблюдай за
самомнением Кирилла. Патрикий склонен ослепляться своей добродетелью.
     В сорок лет,  в полной силе Асбад увидел гибель надежды.  Но побежден
не он один. Поражение других спасет его.
     Божья  воля  привела в  империю непреодолимую силу  славян.  Варварам
попустительствовала измена.
     На  берегу моря,  в  трех стадиях от  дома,  лежат две лодки.  Асбаду
хватит одной. Он видел себя перед Юстинианом, он шептал, как молитву:
     - Единственнейший,  Непогрешимый, еретик-изменник привел этих далеких
от  границы империи славян,  изменники указали им дорогу,  изменник Кирилл
разделил силы  империи,  подставив под  удары варваров раздельно легионы и
конницу...
     Базилевс  поймет.  Измена  об®ясняет  всегда  и  все.  Только  измены
остерегается Божественный.  Кирилл же  был подозреваем самим базилевсом!..
Асбад схватился за спасительное воспоминание.
     "Бог наш на небесах,  да святится имя твое", - молился Асбад. За него
заступится  Коллоподий,   еще   более  влиятельный  после  падения  Иоанна
Носорога.
     "Да будет воля твоя!"  -  Асбад сообщал Коллоподию о  словах,  даже о
мыслях,  читаемых на  лицах  людей,  за  которыми незримо  крался  Великий
Спафарий.
     "Да настанет царство твое!" - шептал Асбад, Бог поможет ему бежать.
     Шла первая четверть ночи.  До Византии двенадцать дней пути пеше