понятливых  спафариев.  Эти  славянские  дикари  все  равно  что
глухонемые.  Не постигнув тайны убийства души, они задавят осужденных, как
псы душат зверей.
     - Убить!
     Никто  не  двинулся,  чтобы  исполнить очевидный приказ.  Нахмуренные
брови, искаженные гадливостью губы. На лицах своих товарищей Индульф читал
отвращение.  За  золото,  за  корм  они  поклялись на  оружии сражаться за
наемщика, охранять его жизнь. Где здесь враг? Эти двое, умершие заживо?
     Зная,  что Индульф -  помощник комеса,  базилисса подошла к нему.  На
мраморе ее  лица виднелись черточки прилипшей копоти,  зрачки расширились,
как у кошки,  и она в третий раз повторила приказ. Индульф ответил Феодоре
словом, выражающим по-ромейски совершенное отрицание:
     - Анаиномай!
     ...Так  души Ипатия и  Помпея чуть-чуть задержались в  грешных телах,
прежде чем безвозвратно упасть в зев вечной смерти.


     Быт  имперских армий изобиловал примерами неповиновения,  несравненно
более серьезного и  опасного,  чем  отказ солдат от  исполнения палаческих
обязанностей.
     Не будучи ни гражданами,  ни воинами родовых дружин, связанных бытом,
укладом и  честью  с  вождем,  имперские солдаты даже  на  полях  сражений
ссорились и  торговались с  полководцами,  не желая биться,  пока не будут
удовлетворены те или иные требования.
     Военные мятежи,  никого  не  удивляя,  не  считались позором,  к  ним
относились  как  к  неизбежным  неприятностям.   Привыкнув  иметь  дело  с
наемниками,  империя умела терпеть нарушения дисциплины.  В  этом терпении
проявлялись гибкость,  способность трезво  ценить вещи,  но  не  слабость.
Старались не  озлоблять мятежников,  а  разделять их  подкупами,  смягчать
обещаниями,  уговорами.  И когда восставшие войска добивались своего,  они
возвращались по Золотому мосту как ни в чем не бывало под хоругви империи.
     Палатийские екскубиторы, занявшие изменнически-нейтральную позицию во
время мятежа Ника,  не были ни распущены, ни наказаны. Сейчас они столь же
верны,  как до  мятежа.  К  чему поминать прошлое и  обижать людей!  Комес
спафариев Коллоподий,  пользуясь своими агентами,  подвергал ряды  золотой
гвардии   Палатия   осторожной  и   медленной  чистке.   Спешить   некуда,
обескровленная Византия не скоро соберется с силами.
     Той же  участи подверглись остатки городского легиона.  Не  следовало
выбрасывать  опытных  солдат,   как  старую  ветошь.  Выживших  легионеров
постепенно  рассылали   по   дальним   гарнизонам  пограничных  крепостей.
Одновременно войско  столичной  охраны  пополнялось  из  среды  наемников,
федератов-союзников,  людей разных племен,  для которых у византийцев было
одно название - скифы.
     В  тревожные дни восстания Ника славян берегли,  чтобы они наравне со
спафариями оказались последним щитом в  час  рокового испытания,  если  он
наступит.  Вообще же предполагалось,  что этот небольшой отряд,  привыкнув
жить в Палатии,  сделается таким же надежным,  как спафарии.  Вернейшие из
верных не должны быть многочисленными.
     - Редкие камни  теряют,  когда их  слишком много.  А  от  соседства с
другими,  тоже редкими,  они  лишь выигрывают,  -  так говорил Коллоподий,
докладывая базилевсу о  приезде в  Византию Индульфа и его товарищей,  ибо
тонкий намек,  удачное иносказание убедительнее,  чем грубое признание: "Я
хочу иметь возможность противопоставить и спафариям вторую силу..." Родина
этих  славян  казалась бесконечно удаленной от  империи,  что  увеличивало
ценность наемников.
     До   маленького  события   в   подземной  тюрьме   дворца   базилиссы
единственное обстоятельство тревожило Коллоподия: гений имперской разведки
еще  не  обзавелся среди  славян  ушами  и  глазами,  каких  у  него  было
достаточно везде.  Сейчас Коллоподий заключил,  что варвары слишком быстро
освоились  с  эллинской  речью  и  по  дикарскому упрямству нежелательны в
непосредственной близости к Священному телу.
     Военный дом, занятый славянами, предназначался для новых избранников,
навербованных в верховьях Дуная из гуннов.  Славян же соблазнили походом в
богатейшую страну Теплых морей, в Италию, на славную войну. Там они смогут
хорошо отдохнуть от утомительной скуки палатийской службы.
     Комес  Рикила Павел  был  уволен совсем.  Со  свойственной базилевсам
проницательностью Юстиниан заметил,  что этот человек,  будучи,  вероятно,
эллином по происхождению, недостаточно, кажется, любит своего владыку.


     Для Юстиниана дни мятежа упали в прошлое,  откуда они будут сиять Его
Победой,  его "Ника". И он возобновил подготовку великого дела возвращения
Италии в лоно империи.
     После смерти Феодориха некому было продолжать его дело, и готы тонули
во внутренних неурядицах.  Корону Италии надела дочь Феодориха Амалазунта.
Властная,  склонная к  насилию,  она  была  близорука.  Готы,  считая себя
опозоренными властью женщины,  мирились с  временным положением Амалазунты
как  регентши  на  годы  малолетства Аталариха,  ее  сына.  Аталарих умер.
Амалазунта казнила трех  вождей,  упредив готовящийся переворот,  а  затем
совершила роковую ошибку,  вступив в фиктивный брак с Феодатом,  последним
мужчиной из правящего рода Амалов, своим дальним родственником. По условию
власть оставалась за ней.
     Агенты  Юстиниана давно  вносили  смуту  в  Италию.  Магистру  Петру,
полномочному послу  Византии,  удалось  завершить дело.  Феодат,  любитель
греческой философии и  страстный стяжатель,  ощущал  нарастание беды.  Ему
обещали звание патрикия империи и поместья в Греции в обмен на его земли в
Италии.  После  брака  люди  Феодата  предательски схватили  Амалазунту  и
отвезли в  крепость на  островке горного озера Больсино.  Там родственники
недавно казненных вождей осуществили кровную месть, задушив дочь Феодориха
в бане горячим паром.
     Великий гот Феодорих дал в Италии равноправие всем - даже язычникам и
иудеям,  как и христианам-еретикам. Он ошибся, возглашая терпимость в века
нетерпимости.   Терпимость  власти   сделала  италийских  кафоликов  более
нетерпимыми,  чем византийские. От их имени папа Сильверий молил Юстиниана
спасти  Италию  от  нечестивых  ариан-готов,   которых  ничтожно  мало  по
сравнению с истинными кафоликами.


     - Как   в   засуху   колосья  жаждут  дождя,   так   италийцы  жаждут
воссоединения с  империей,  -  напутствовал Юстиниан  Мунда,  Велизария  и
многих  подчиненных им  военачальников.  Мунд  в  сане  Главнокомандующего
Западом выполнит главное. Он вторгнется в Италию по суше с северо-востока,
разобьет главные силы готов и  пойдет к Равенне,  светской столице страны.
Велизарий поплывет в  Сицилию,  откуда высадится на юге и  пойдет к  Риму,
духовной столице,  резиденции папы. Из Рима он направится к северу, очищая
землю от готов,  как сад от сорняков,  и под Равенной встретится с Мундом.
По  воле  базилевса Нарзес  составил планы.  Война  будет  легкой,  победа
обеспечена,  понадобится шесть-восемь  месяцев.  Заботила только  Равенна,
сильная крепость,  осада которой может затянуться.  А там казна Феодориха,
меньшей части которой хватит на все издержки войны.
     И худший знаток душ человеческих, чем Юстиниан, мог уловить огорчение
Велизария.  Конечно, он считал личной обидой назначение Мунда. Конечно, он
был  уверен,  что  более Мунда подходит для  решения главной задачи войны.
Велизарий забыл свои ошибки и сомнения в дни мятежа.
     Феодора через  Антонину дала  понять Велизарию,  что  Божественный не
удовлетворен его поведением во  время мятежа.  Но о  своей истинной заботе
Юстиниан не  сказал  даже  Феодоре:  почему Велизарий во  время  нападения
мятежников на  Халке  вывел в  бой  только четверть своих ипаспистов?  Для
каких целей он  оставил в  Палатии полторы тысячи своих людей?  Умный,  но
чрезмерно тонкий и подозрительный,  базилевс не мог понять,  что Велизарий
руководствовался лишь  самонадеянным презрением к  охлосу.  Для  Юстиниана
неясность,  которую Феодора, не зная того, разрешила, опять поручившись за
Велизария. Иначе он не получил бы и второстепенного командования.
     - Я дарю тебе моих храбрых славян,  - улыбнулся базилевс Велизарию. -
Они хорошие воины,  так же,  как готы,  не хотят подчиняться женщинам, - и
Юстиниан улыбнулся Феодоре.
     Это  была  маленькая месть  державной супруге  за  Ипатия  и  Помпея,
допустимая между любящими.


     Может  ли  воля  одного человека изменить жребий мириадов?  В  первой
молодости Юстиниан задавал себе этот роковой для  правящих вопрос.  Первые
опыты власти,  когда он подсказывал решенья своему стареющему дяде Юстину,
наталкивали на положительный ответ.  В дальнейшем Юстиниан укрепился:  да,
может!   И  в  дополнение,   решая,  приказывая,  требуя,  владыка  обязан
освободиться от  тех  понятий  о  добре  и  зле,  которые  обязательны для
подданных.  У  него другое добро -  благо империи,  и  другое зло -  ущерб
империи. Пусть умрут мириады, это их жертва, их вклад в дело империи. Цель
освящает все.  Для правителя нет дурных поступков, есть только ошибки. Так
называемые злые  средства добродетельны для  правителя,  коль  они  служат
цели.  И  правитель обязан  воздвигнуть в  своей  душе  тайное зерцало для
преображения видимого подданными в его истину.  Магистр Петр описал смерть
Амалазунты в горячем пару.  Отвратительные и жалкие подробности обратились
радостью в душе Юстиниана.  Эта женщина не умерла бы, не будь его воли, но
грех пал на готов.  У него же - заслуга. Погибла еретица и дочь похитителя
Италии Феодориха.  Для  воссоединения Италии эта  смерть равна выигранному
сражению, она стоит армии!
     В  мыслях явилась помеха,  что-то просило вспомнить о себе.  Что?  А,
Ипатий и Помпей...  Он обещал им и, как думают эти простаки, обманул. Они,
подобные живой наживке на крючке рыболова, умерли для блага империи. Позже
он  вернет  их  семьям конфискованное имущество.  Пусть  охлос  славит его
доброту. А сейчас пора к Феодоре.
     Он  поднялся,  ощущая приятное напряжение тела.  Она  всегда желанна,
Единственная Женщина...





        Глава двенадцатая. ЧУЖИЕ ЗНАМЕНА

                                           Подобно как в темном тумане
                                           Рыщут, почуя добычу, гонимые
                                                         бешенством глада,
                                           Хищные волки, и, пасти засохшие
                                                            жадно разинув,
                                           Их волчата ждут в логовищах...


        1

     Подданные империи читали  манифест Юстиниана.  Среди  звучных фраз  о
божьей воле,  справедливости,  чистоте намерений,  общем благе на  земле и
спасении душ  на  небе  базилевс заявил:  "Захватив Италию силой,  готы не
только не вернули ее империи,  но прибавляли нестерпимые обиды. Поэтому мы
в ы н у ж д е н ы  пойти на них войной".
     Часть готов,  вытесненная в пределы империи страхом перед гуннами, по
наущению  Византии  завоевала  Италию.   Другая  часть  готов,  сделавшись
союзниками империи, была натравлена на завоевателей Италии. Империя хотела
избавиться от  слишком сильных и  опасных друзей  и  вернуть себе  Италию.
Первое  удалось,  во  втором  -  империя  потерпела неудачу:  союзные готы
завоевали Италию для себя.  Усевшись сословием господ, готы с удивительной
быстротой потеряли племенную сплоченность и  боеспособность.  Византия же,
пользуясь  отвращением  коренных   италийцев-кафоликов  к   готам-арианам,
успешно подкупала, разделяла, соблазняла.
     Юстиниан поклялся восстановить империю в прежних пределах.  На глазах
как  будто  ослепших готов  византийская армия  вернула  империи  Западную
Африку,  одним ударом уничтожив не только государство вандалов,  но и  сам
народ, от которого не осталось даже могил.
     Одолев пять морей, армия под командой Велизария высадилась в Сицилии,
с восторгом отдавшейся в руки базилевса-кафолика.  Из Сицилии рукой подать
до Италии.
     Над  стеной Неаполя взвился темный ком.  Уже  замер сухой стук рычага
катапульты, а брошенный камень продолжал подниматься по крутой кривой. Вот
он  взобрался на  вершину  воздушной горы  и  начал  спуск,  увеличиваясь,
подобно дикому гусю,  который летит прямо на охотника. И каждому казалось,
что многопудовый камень нацелен прямо в него.
     Угадывая место,  которое  поразит неаполитанская катапульта,  Индульф
увлек  товарищей подальше  от  опасности.  Забросив  щиты  за  спины,  они
побежали, оглядываясь. В Неаполе были и баллисты для метания толстых стрел
с длинным острием.
     Глыба грянула о  выступ скалы,  которая высовывалась из  тощей земли,
как кость, продравшая старую шкуру. Брызнули осколки камней, звякнула медь
чьего-то шлема.
     Славяне отошли под  защиту акведука.  Древний акведук шагал к  городу
высокими арками с северо-востока,  от нижних террас Везувия,  и врезался в
городскую стену на высоте трех человеческих ростов.
     Славяне бездельничали,  как и вся армия. Индульф любил подниматься на
спину колосса.  Это  была забава для  славян,  подобно рыси забиравшихся в
своих лесах на самые высокие деревья.  Немного терпения,  чтобы зацепились
крючья ременной лестницы, - и наверх.
     С  высоты акведука морской залив казался пастью.  Длинный и  короткий
мысы  -  челюстями,  которые  защелкнутся  сегодня-завтра,  может  быть  -
никогда. Вдали торчала зелено-синяя гора. Ближе ее на воде лежал маленький
остров.  В  Теплых морях  острова были  подобны стаду удивительных зверей,
созданных волей древних богов, изгнанных новым. Здесь все воюют - и боги и
люди.
     Даже со спины колосса Индульф видел только стаи крыш - острых, тупых,
разноцветных;  стены Неаполя закрывали город.  Нельзя было догадаться, где
улицы,  площади.  Местами поднимались кресты  церквей,  такие  же,  как  в
Византии. Бог не мешал своим драться.
     Налево, в порту, теснился плавучий город. Корабли византийского флота
были  связаны канатами,  соединены помостами,  лесенками.  У  ворот  порта
распластались низкие  галеры,  как  будто  готовые  двинуться  по  первому
приказу,  -  Велизарий велел бдительно следить за морем.  Матросы смеялись
над приказом. Кому же неизвестно, что у готов нет боевых кораблей!
     Последнюю ногу последней арки акведук ставил шагах в десяти от стены.
Толстый  хобот  уходил  в  камень.  Свисали,  как  обрывки  шкуры,  клочья
засохшего мха.  Днище  висячей галереи было  пробито в  первые дни  осады.
Говорили, впрочем, что в самом Неаполе много запасных цистерн и колодцев с
хорошей водой.
     Как  стволы  гигантских  деревьев,   вросших  в   камень,   из   стен
выпячивались башни.  Велизарий дважды посылал солдат на  штурм.  Известь и
кипящее  масло  выедали  глаза.  Тот,  кому  жгучий  подарок заливался под
доспех,  бежал как безумный,  срывая броню в  попытке сбросить отравленную
тунику Несса*.  От второго штурма солдаты отказались. Ипасписты Велизария,
подавая другим дурной пример, вяло остановились, как только стрелы баллист
и камни катапульт упали в опасной близости к строю.
     _______________
          * Согласно   мифу   Геркулес  погиб,  надев  отравленную  тунику
     побежденного им кентавра Несса.

     Готский гарнизон Неаполя имел  не  более восьмисот воинов.  Горожане,
считавшиеся природными ромеями,  помогали  готам.  Неудача  озлобила армию
Велизария. Кто-то потерял друга или родственника в день неудачного штурма,
но  все  раз®ярились на  богатый,  недоступный город.  Лагерь возненавидел
неаполитанцев,  которые убивали своих освободителей и  не  давали ограбить
себя.  Ночью  солдаты подходили к  стенам  и  состязались с  осажденными в
ругани и угрозах. Самой горькой обидой для армии были хлебы, мясо, сушеные
фрукты,  которые  неаполитанцы бросали сверху,  доказывая,  что  город  не
боится осады.
     Лагерь ворчал.  Плохая война.  С  начала похода войско не получило ни
одного города. Вся Сицилия отдалась без сопротивления.
     Войско успело окрестить эту  войну  смешной.  В  ответ на  увещевания
начальников и приказы не обижать подданных базилевса,  возвращаемых в лоно
империи, солдаты отвечали свистом и руганью.


     Лагерь Велизария был  укреплен.  Старые полководцы Первого Рима сочли
бы  ров  мелким,  вал  -  невысоким и  слабой -  защиту гребня одним рядом
кольев,  торчащих на  насыпи,  как  редкая  щетина на  хребте опаршивевшей
свиньи.
     Не только разноплеменные отряды наемников,  но и  легионы Византии не
обладали послушанием былых  римских солдат.  Каждый  увиливал от  кирки  и
лопаты.  К тому же всем было известно, что на юге Италии нет готской силы.
В  день высадки в  Региуме* на  виду войска знатный гот Эбримут,  которому
нынешний рекс Феодат доверил охрану юга,  явился с  поклоном к  Велизарию.
Знали, что Юстиниан уже пожаловал перебежчику звание патрикия империи. Ему
завидовали - умный человек, хоть и гот.
     _______________
          * Р е г и у м - (ныне Р е д ж о) - древний  город  на  материке,
     против   Мессины,   на   берегу  Мессинского  пролива.  В  1943  году
     американские войска высадились там же.

     За лагерной оградой отряды,  об®единенные не племенными отличиями, но
общностью диалектов, располагались отдельными группами.
     Каждый   устраивался  как   привык.   Черные  шатры,   завезенные  из
Месопотамии,  длинные,  двускатные,  растягивались веревками из верблюжьей
шерсти.  Об®емистые,  как дома,  они укрывали прежде род араба-сарацина, а
сейчас служили целой центурии.
     Исавры довольствовались четырьмя шестами с  длинной перекладиной,  их
палатки поражали необычайной пестротой.  Горцы любили яркие цвета и  смело
соединяли  синие,   зеленые,   желтые,   красные   полосы,   треугольники,
многогранники с условными изображениями зверей и птиц.
     Сирийцы раскинули круглые палатки из  желтоватой шерсти  киликийского
козла.   Герулы,   гепиды,   безразличные   к   красоте,   удовлетворялись
четырехскатными палатками из грязной холстины.  Гунны,  хазары, массагеты,
даки и  другие солдаты из-за Дуная зачастую обходились совсем без палаток.
Завернувшись в просаленные кожи,  они спали,  как в гнезде,  устроенном из
седла,  переметных  сум  и  сакв.  Свое  место  в  лагере  они  обтягивали
волосяными арканами и  веревками из  овечьей  шерсти,  как  в  пустыне для
охраны от  змей  и  ядовитых насекомых.  Здесь  такая изгородь-символ была
достаточной,  чтобы  никто  чужой  не  забредал  в  расположение  недавних
кочевников.
     Лагерная стоянка  каждого  служила  не  столько  местом  для  отдыха,
сколько  для   сохранения  солдатской  собственности.   Добыча  была   еще
притягательнее жалованья,  за  которое служил  солдат.  Добыча  возбуждала
доблесть в  нападении и  стойкость в защите.  Армия империи носила с собой
изустную историю, составленную из рассказов о замечательных случаях. Ничье
сознание не вмещало хронологию, давно прошедшее казалось вчерашним, ничего
не изменилось:  ни оружие,  ни цели войн. В лагерях войск всегда хранилась
добыча,  всегда к  кольям привязывались взятые с боя рабы,  всегда солдаты
таскали с собой пленниц.
     За  войском следовали отряды торгашей;  никогда никто из  полководцев
этому не  препятствовал.  Начальствующие имели свою прибыль от  торгашей и
вступали с  ними в тайные компании.  Торгашам давали место на кораблях,  в
обозах,  в  лагере под  общей защитой.  По-своему они  были и  полезны.  С
яростью крыс,  запертых без выхода в  подвале,  торгаши старались отбивать
атаки мародеров на лагерь, остававшийся пустым во время битвы.
     Но  не  из  одной  личной  выгоды  и  не  для  дополнительной  охраны
полководцы  голубили  торгашей.  Только  торгаш  мог  придать  подвижность
войскам  империи.   Что   может  сделать  полководец,   когда  его   армия
переобременится добычей! Он прикован к месту, как узник на цепи.
     У  пехотинца есть мешок,  у всадника -  вьюк на седле.  Много ли туда