Тридцать пять мужчин.  Двадцать две женщины.  Десятка полтора детей и
подростков. Они жили в нигде.
     Однако у  них было кладбище.  Был и  священник,  совершавший таинства
претворения вина и  хлеба в кровь и плоть Христовы.  Родившиеся в нигде не
понимали силы религии, но и они боялись ада.
     Тихий молчальник Еввадий никогда не говорил о себе. По его случайному
слову Георгий понял,  что священник бежал от костра.  За что и  где?  Кому
какое  дело.  Вероятно,  Еввадий был  еретиком.  Скамары не  разбирались в
догматах. Необходимо иметь кого-то, облаченного благодатью для очищения от
грехов.  Варвары не  могли понять власть ромейского страха перед вечностью
адских мучений.
     В  своей  горной  берлоге скамары хотели  оставаться вольными людьми.
Бывший центурион сделался вожаком на  время  вылазок,  когда необходимость
общего действия заставляет всех слушаться одного. Сейчас Георгий не спешил
поделиться с  другим  своим  открытием.  Клад  оружия  требует осторожного
прикосновения.  Таких скифов Георгий не видал. Неизвестное страшит. Оружия
же  было  столько,  что  можно  вооружить по  крайней мере  полный легион.
Следовательно, варвары нанесли поражение провинциальным войскам Фракии.


        2

     Третий  день  комес  Асбад,  командующий  имперскими  всадниками,  не
уставал преследовать скифов - славян, варваров, пришедших издалека. Третий
день пошел, как россичи уходили от ромеев.
     Молодым  воином,   впервые  вкусив  начальствование  над  несколькими
другими,  Ратибор состязался с  хазарами в  увертках на  просторах степной
дороги.  В то же лето стоял он против степняков, будучи княжьим подручным.
В другие лета приходилось Ратибору сражаться и самому, начальствуя войском
в коротких походах. То все было у себя, близко и служило на защиту земли.
     Теперь Ратибор впервые водил  войско далеко от  Роси.  Сюда  и  ворон
днепровский костей не заносил. Все - чужое. Нет простора для взгляда, куда
ни  посмотришь -  везде горы как стены.  Ромеи защищают свое,  россичи же,
подобно хазарам, пришли за добычей.
     Ромеи  обороняются плохо,  они  неумелы,  беспечны,  не  могут стоять
лагерем,  оградив себя  от  нападения.  Пешие  ромеи  слабы,  хотя  искони
славились силой пехоты.
     Каковы же  они  в  конном деле?  Два  дня  они  гнались за  россичами
тяжелым,  неутомимым скоком.  Конные полки  состязаются не  как  отдельные
всадники быстротой скачки,  но умным расчетом движения.  Ромейские воеводы
вели  стройные  ряды  всадников  на  тяжелых  лошадях  без  спешки,  чтобы
сохранить свежесть конской прыти к часу схватки.
     По  Фракийской низменности,  к  северу от  реки Гебра,  земля кажется
ровной  человеку,  привыкшему  к  горам.  Всхолмления гладки,  закруглены.
Стерты  курганы,   которыми  засыпаны  костяные  пальцы  гор,   протянутые
Планинами к Гебру.
     Пряно,  крепко  пахнет войско лошадиным потом,  войлоком,  сыромятью,
дубленой кожей,  горячим телом  всадника.  На  виду  одни  у  других ходят
россичи  и  ромеи,  конницей пропахла Фракийская равнина,  и  нет  на  ней
ничего, кроме конницы.
     Разделенные    пятью-шестью    росскими    верстами,    оба    войска
останавливались на  отдых для  сбереженья коней и  видели огни костерков и
вместе наутро поднимались в седло.
     Ромеи у  себя.  Зная равнину,  они умели прикрыть свой привал речкой,
болотом.
     Так хозяева и будут ходить настойчиво, умно, пока не подгонят чужих к
удобному для себя месту.  Тогда, пользуясь силой числа, сдавят - и росским
некуда будет податься.
     Однако же старая дорога,  одна лишь известная россичам, была будто бы
еще свободна. Еще можно отступить по знакомому пути.
     На третий день утро открыло широкие поля, удобные для скачки. Не будь
далеких гор,  которые заслоняли землю на севере,  юге и  западе,  оставляя
свободным только восток, россичи сказали бы - здесь степи. Речка в твердых
берегах несла чистую воду.  За ней,  выпоив коней,  в полдень остановились
россичи. Верстах в четырех ромеи копились темным стадом.
     Чего ждут они? Э! Гляди, князь, глядите, сотники, глядите, воины!
     Подобно птице,  лениво  вытягивающей одно  крыло,  ромеи  выталкивали
часть своих, остро удлиняясь вправо. И уже не по-птичьему крыло оторвалось
и  потекло  многими  сотнями конских ног.  А  влево,  в  точности повторяя
движение первого крыла,  тоже  пошла  конница после перестроений,  которые
остались невидимыми по дальности.  Ромеи разбились на три отряда.  И стало
возможным точнее, чем ранее, счесть ромейских всадников. Логофет Александр
не солгал,  не обманул и  патрикий Кирилл.  Пять с лишним тысяч всадников,
вся  сила ромейской конницы из  крепости Тзуруле охотилась за  россичами с
главной заботой: чтобы варвары не ушли безнаказанно.
     Ядро ромеев приближалось едва заметно.  Крылья же перемещались быстро
и наискось, чтобы, как двумя руками, охватить россичей.
     Из  темных ромейские ряды  сделались светлыми.  На  солнце засверкали
начищенные до сияния железо и  медь.  Ромеи сняли со шлемов и лат чехлы из
просмоленной холстины и сбросили с наконечников копий кожаные ножны.
     Бог,   стоящий  над  вселенной,   сотворил  все  своей  волей,  своим
произволом создав судьбу всего  живущего.  Исполняй волю  творца,  который
заранее все решил без тебя, - так верили ромеи.
     Своей волей жил  россич,  а  на  небе находил твердую опору для новой
жизни после неизбежности смерти.
     Пора,  пора!  Играть так играть нам в  широкой равнине империи Теплых
морей,  скакать против ветра,  тягаясь в силе, в умении с ромеем в прочных
латах, усевшимся на тяжелую лошадь.
     Одинаково быстрыми отлетят и полные и пустые годы.  Не заметишь,  как
грузная  старость  растворит  силу,   окаменит  суставы.  Забудутся  лица,
рассыплются имена,  потухнет страсть,  но то, боевое, не изгладится. И кто
испытал -  никогда не  забудет сильной силы всадника,  спешащего к  боевой
схватке.
     Покинув  заводных  коней,  россичи  пустились навстречу левому  полку
ромеев,  который шел  для  охвата уже полным махом растянувшихся в  скачке
коней.
     Наблюдая за движениями противника,  комес Асбад,  который оставался в
центре  главных  сил,  ликуя  от  ожидаемого  успеха,  послал  двух  своих
ипаспистов на  быстрых  аравийских жеребцах к  правому полку  с  приказом,
чтобы тот еще более отклонился, зашел бы в глубокий тыл скифов ловить тех,
кто будет спасаться на запад.
     Левый же  полк так спешил,  что уже расстраивал ряды.  Это не порок в
конном ударе, а неизбежность. Заражаясь стремлением пылких коней и горячих
всадников,  разгорячаются холодные и,  соревнуясь, участвуют в скачке всем
духом и телом.
     Потому-то начальники с  древнейших времен и  до самых недавних искали
себе сильнейших и смелейших коней.
     И  прытко и  зло  скакал навстречу скифам комес  левого полка  ромеев
Геронтий, в прошлом, как и Асбад, ипаспист самого Юстиниана Божественного.
В золоченом железе,  с лицом под забралом, он спешил далеко впереди своих,
но чувствовал даром вождя, как тянет он своим порывом всех за собой, будто
к  каждому всаднику из полутора тысяч прицеплена нить от плеча полководца.
Нить укорачивается,  укорачивается - свои поспешают, стремятся догнать, ни
один не оставит вождя одиноким,  все верны! Геронтий, ощущая, как трясется
земля от насилия массы конных, поднял руку с длинным мечом:
     - Ника! Ника! Бей, побеждай!
     Десять,  девять,  восемь,  семь, шесть, пять, четыре! Стадии отлетали
каплями ливня. Геронтий оглянулся. Полторы тысячи всадников лучшей конницы
империи мчались за ним решительно, сильно. В нем, в вожде, вся их мощь!
     А скифы?  Что? Они как будто медлят? Их строй разделился, вытянулся в
глубину! А, трусы затягивают повод, чтобы подставить под удар смелых!..
     Навстречу Геронтию в  мгновенья,  когда мысль перестает воплощаться в
медленные слова,  летел скиф.  Слагались два стремленья - воли и мускулов,
превращая ощущения в полет. Коричневый варвар раздувался, разрастался, как
исполин.
     Прошло время,  когда подобное еще вызывало в Геронтии невольную дрожь
сомнения в себе. Зрелый воин умел не помнить страха перед миражем схватки.
Он всем телом знал,  что и сам он в молниях доспеха и оружия,  тяжелый, но
легкий в движениях,  на высоком коне,  -  и сам он кажется врагу еще более
быстрым, еще более страшным.
     Прямо, прямо! Только бы этот не сумел увернуться!
     Изготовив кривой меч  для  удара  навстречу и  снизу вверх,  Геронтий
легким нажимом ноги послал коня чуть-чуть влево,  на один волос, на тонкий
волосок,  чтобы,  с®езжаясь с  варваром правым  плечом,  дать  больше шири
размаху.
     А!  Скиф испугался!  Как тот гот под римской стеной... Он взял влево,
но  опоздал,  затянулся,  ему  не  уйти!  Геронтий умел  рубить и  налево.
Опершись  на  левое  стремя,  комес  выгнулся  с  расчетом  не  разума,  а
послушного тела:  так!  Последняя  четверть  клинка  захватит  левую  щеку
варвара.  Описывая полукруг снизу вверх, клинок просечет челюсть, скулу и,
чтобы уйти через расколотый лоб, высоко взбросит сорванный шлем.
     - Ника!  Ника!  Побеждай,  убивай!  -  И  Геронтий выдохнул,  как ему
показалось,  прямо  в  лицо  скифу  воинский  крик-оскорбленье  победителя
побежденному: - Труп, труп!
     Небо пошло вниз, земля сделалась небом, по которому спешили-спешили в
частом  переборе конские  ноги  с  нависшими с  конских  животов  длинными
ступнями людей.  И  ремень подпруги на  лошадином брюхе.  И  развевающиеся
хвосты,  как камыш на фракийских болотах под Тзуруле в осеннюю бурю. И все
летели,  и все бежали,  все более перекашиваясь, все более кривясь, катясь
вбок,  ложась на бок, как колеса, оторвавшиеся на полном ходу. И катились,
кренясь и кренясь,  лошади,  копыта, колеса и лица с прядями длинных усов.
Гремел  гром,  тысячи  свечей  блистали,  как  крестный  ход  округ  Софии
Премудрости,  и свечи трещали так, что раздирались кости, и молния ударила
в череп. Тишина, тишина. Покой.
     Отбив одной рукой руку ромея,  другой Ратибор скосил блестящего,  как
жар-птица, смелого всадника и, еще крепче обжав ногами гнедого, послал его
левее,   уходя  с  дороги  стремительно  навалившегося  строя  тзурульской
конницы.
     Добрые воины, скачут хорошо, строй умеют держать! Ратибор не ощущал к
ромеям ни гнева,  ни злобы.  Для него они были чужие, он пришел воевать, и
ему,  обоерукому воину, хотелось бы сгоряча врезаться в ромеев, как коса в
сочную  траву,  посечь  живые  колосья,  смешать,  разогнать.  Так  сокол,
ударивший  в  стаю  гусей,  сбивает  их,  возгордившихся прочностью живого
клина.  Бремя  власти  заставило  походного  князя  отказаться от  бранной
забавы.
     Сегодня не  будет схваток грудь с  грудью.  Ратибор вынесся на холм и
будто забыл ромейский полк,  который катился уже  сзади него плотный,  как
обвал, вз®ерошенный копьями и мечами. Где другие?
     Второе крыло ромейского войска в своем движении на запад приближалось
к завершению цели. За свою удачу ромеи заплатили длинным пробегом. Взяв от
лошадей  буйной  вначале скачкой свежесть сил,  сейчас  обходный полк  шел
шагом,  растягиваясь с  очевидным  намерением перехвата бегущих  россичей,
когда их разбросает левое крыло и отбросят главные силы.
     Ядро  ромеев  ожидало,  но  не  праздно.  В  конной  массе  появились
просветы.  Живая  стена  строила  себя  в  готовности и  стянуться  и  еще
расшириться.
     Главная сила ромеев давала россичам время дышать,  как  не  спешат на
бойне обрушить удар молота на череп быка, за которым замкнули ворота.
     Ратибор оглянулся на  своих.  Сегодня строго  велено  было  никому не
увлекаться игрою меча, палицы, чекана и сабли.
     Походный  князь  постиг  замысел  ромейского воеводы.  Крыло,  пробив
россичей,  построит за ними,  на юге, вдоль течения Гебра, еще одну конную
стену.  Оставленные в середине поля с закрытыми из него выходами,  россичи
сделаются, как зайцы в тенетах.
     Росские сотни  дали  себя  пробить.  Будто бы!..  Расступившись перед
ромеями, россичи взялись за луки. Все одинаково обученные, росские лучники
били без промедления, но с прицелом и не спеша. Имперская конница не умела
стрелять,  как  не  умели  стрелять и  готские конники,  которых в  Италии
побивали стрелами варвары - федераты ромеев.
     Не  для чего было россичам без всякой надобности на  широкой равнине,
где  хватит места для скачки,  сцепляться грудью с  грудью,  ломать строем
строй. Россичи пришли в империю погулять, а не класть свои головы.
     Имперская  конница  могла   бы   уподобиться  всаднику,   с   размаху
вломившемуся в камышовую заросль. Тростники хлещут, кровавя лицо и руки, а
лошадиные копыта уходят во  влажную топь.  И  вот уже вместо скачки лошадь
останавливается,  бьется на месте,  забрызганная грязью, задыхаясь, высоко
поднимая сразу подтянувшиеся бока.  Всадник понимает,  как  бы  и  ему  не
пришлось оставить кости в гибельной топи.
     Ромеев хлестали не тростник,  а  стрелы с  жестким железом,  с  пером
дикого гуся на расщепе. Не топь была под лошадиными копытами, а хрящеватая
почва Фракии.  Однако же кони запинались, падали десятками, сотнями, будто
под ними расступалась земля.
     Фракийская низменность легла  от  Понта  до  верховьев реки  Тунджи и
далее к западу вдоль среднего течения реки Гебра.  Ее протяжение с востока
на  запад составляет верст триста.  С  севера низменность прикрыта хребтом
Планин,  с  юга -  Родопами.  Сближаясь между собой на западе,  оба хребта
замыкают там низменность.
     Вторгаясь  в   империю,   варвары   не   могли   миновать  фракийскую
низменность,   их   конные  отряды,   преодолев  Планины,   тут   обретали
подвижность.  Необходимость заставляла империю  содержать  конницу  именно
здесь. Всячески сокращая армию, настойчиво и последовательно заменяя живую
силу  крепостями,  базилевс  Юстиниан  но  счел  возможным уничтожить базу
конницы в Тзуруле.
     Расчетливо используя  военнопленных,  империя  заботилась удалять  их
подальше от родины.  Пленные персы, армяне, сарацины, мавры назначались на
запад,  в  Италию,  в  Испанию,  на север.  Пленные италийцы,  кельтиберы,
франки, галлы, германцы, готы посылались на восток.
     Конник живее пехотинца, в его руках больше возможностей увернуться от
бдительности начальника,  ему легче бежать или, по крайней мере, побег его
легче соблазняет.
     Империя формировала из пленных пехоту.  Перевод в  конницу знаменовал
повышение,  которого  следовало  добиться.  Фракийская  конница  по  праву
пользовалась в империи славой отличных всадников,  и не их была вина,  что
они  не  учились с  юности тянуть тетиву,  определять на  глаз расстояние,
принимать во внимание ветер, собственное движение и перемещение цели.
     Ромейский полк прошел по телу своего комеса Геронтия, не ломая рядов,
чтобы тараном разбить скифов.
     Одними  из  первых,  кто  пал  от  росских стрел,  стали  начальники,
находившиеся на флангах конной колонны,  где им и  полагается быть,  чтобы
управлять боем. Стрелы сбивали всадников, поражали лошадей.
     Солдаты,  вольно или невольно,  брали либо правый,  либо левый повод,
чтобы,  уйдя в глубь строя,  укрыться за товарищами.  В тесноте лошади, не
видя,  спотыкались об убитых коней и падали, калеча всадников и ломая себе
ноги.
     Первые сотни  россичей,  пропустив ромеев,  повернули,  пошли с  ними
рядом,  щедро тратя стрелы.  Задние же две сотни,  подпустив уцелевших еще
всадников,   встретили  их  таким  плотным  частоколом  стрел,  что  порыв
последних ромеев захлебнулся на валу бьющихся на земле лошадей.
     Еще  расстреливали разрозненных ромеев,  еще гонялись за  убегающими.
Кто-то,  как  бывает всегда,  все  же  прорвался мимо стрелков и,  избивая
лошадь,  уносился куда глаза глядят, чтобы, опомнившись, благословить свою
судьбу.


        3

     Осуществив с большим искусством почти круговой охват варваров, ни сам
комес  Асбад,   ни  начальник  второго  крыла  Геввадий  не  могли  видеть
подробностей происшедшего с  левым  крылом.  Мешали дальность расстояния и
складки  равнины.  Столкновение произошло,  Геронтию  удалось  ударить  на
скифов.  Но как сложился, как разрешился быстротекущий бой конных? Об этом
судило не слабое зрение, а желание и уверенность в своей силе.
     Уцелевшие  всадники  полка   Геронтия,   как   шары,   ударившиеся  о
препятствие,  уносились на  юг  и  на юго-восток,  а  не обратно к  своим.
Прорвавшиеся  не  могли  повернуть,   а  если  и  поворачивали,  то  опять
подставляли себя под стрелы.  Вобрав головы в плечи, завесив спину круглым
щитом конника, беглецы скакали к Гебру, мелькая на вершинках всхолмлений.
     Коноводы заводных лошадей россичей издали казались станом.  Повинуясь
приказам  сотников,   россичи  устремились  к  коноводам,   чтобы  сменить
утомленных лошадей на  свежих.  Ловля  коней и  переседловка происходили в
неизбежном беспорядке.
     Асбаду представилось,  что мелькающие вдали отдельные всадники и есть
скифы,  бежавшие  поодиночке от  разгрома.  Геронтий же  занят  добиванием
варваров  в  их  лагере  и  захватом добычи.  Большое  расстояние,  солнце
задернулось облаками;  сейчас  светлые латы  имперских солдат  нельзя было
отличить от темных доспехов варваров.
     Россичи были бедны,  хотя бедности своей не знали, считая себя ничуть
не хуже других.  Изготовляя для себя все или почти все своими руками,  они
были привязаны к своему,  любили свое, и сейчас многие с болью в сердце, а
иные  и  с  гневом вспоминали разбросанные по  полю стрелы,  такие дорогие
воину,  прямые,  уравновешенные,  с  пером,  привязанным тонкой жилкой,  с
твердым наконечником из твердого уклад-железа.  Эх,  горе,  горе!  Некогда
собрать, не дают времени ни мига...
     Россичи пополняли колчаны из запаса,  возимого на вьюках,  и, покидая
попечению коноводов утомленных лошадей,  разбирались по  сотням.  Коноводы
скакали, отхлопывая плетями и сбивая в табун взволнованных лошадей.
     Асбад же уверился в победе!  Уверились и его солдаты,  которые начали
выражать понятное недовольство.  Геронтий захватил всю  добычу!  Много  ли
везут с собой скифы?  Разбить их -  не город взять. Полк Геронтия подберет
лучшее, остальным достанутся об®едки. Солдаты кричали своему комесу:
     - Общий дележ!
     - Мы не хуже их!
     - Почему ты оставил нас на месте?
     - На жеребья, на жеребья!
     Из-под  низких козырей касок  глядели расширенные злостью глаза,  рты
хищно скалились.
     - Проклятая служба! Никакой добычи!
     - Мы сгнили на корню, как дерево в болоте!
     Обреченные гоняться за  варварами,  получая больше ран,  чем  наград,
фракийские конники изнывали от  зависти при  слухах  и  победах в  Италии,
ненавидели палатийские войска за роскошь жизни,  троекратно преувеличенную
воображением. Уж им-то, настоящим воинам, не суждено злой судьбой пожить в
великолепной Византии.
     Что   им   давала  империя?   Кормежку  пусть  досыта,   но   грубую,
однообразную.  Жалованье,  которого едва  хватало  на  несколько посещений
лупанара по  дешевой цене,  когда  надсмотрщик тут  же  стучит в  дверь  с
криком,  что  песок истекает.  Нищее население,  из  которого едва выбьешь
несколько оболов, если начальники соизволят закрыть глаза. Вино? И того не
напьешься вволю,  приходится наливаться белым пивом,  мутным от муки,  как
свиное пойло.
     Кто-то показал Асбаду кулак. Несколько ловкачей в задних рядах встали
на  седлах.   Балансируя  руками,  эти  завистливые  забияки  призывали  к
нападению  на  удачливых  товарищей,  чтобы  собственной  рукой  исправить
несправедливость распутной девки Фортуны.
     Общее возбуждение не  было исключительным.  Пришел час победы,  когда
начальникам не следует становиться между солдатами и плодами битвы.
     В рядах начали бить рукоятками мечей в щиты.  Глухие удары о дерево с
подзвоном железной оковки и  блях,  -  этот голос солдатского недовольства
б