це не  успело сделать и  двадцатой части дневного
пути, а уже совершилась победа.
     Ратибор верхом  проехал в  ворота,  как  несколько дней  тому  назад.
Хазары не удосужились убрать с улицы тела погубленных россичей.  Там и сям
лежали они,  как убили их.  Одни будто спали, иные воздевали мертвые руки,
призывая Сварога и навьих взглянуть вниз и сжалиться над участью своих.
     Вместо  двора  князь-старшины  Беляя  рассыпалось пожарище  в  смраде
горелого дерева, кожи, мяса.
     Вот и дом Ратибора.  Не узнать.  Ворота сорваны,  вместо избы -  куча
бревен и  ломаных досок.  Ударили в  стену,  и  все развалилось.  Только и
осталось целого -  амбар,  где на  обрядовой постели из немолоченых снопов
воля  матери Анеи  сделала сына  мужем  Млавы.  Неотвязно стучалась глупая
мысль: "Ты же видел, что нижние венцы подгнивали, не поправил..." Будто бы
из-за венцов рухнула жизнь двух женщин и сына.
     На земляном ходу у тына опрокинутый котел,  разбитые корчаги, черные,
блестящие. Выплески смолы стылой. И женщина! Ничком лежит, головой в золе.
Млава? Нет, соседка Севинья. Бились они. Не отбились. А ты, воин, жив...
     Нет матери,  нет жены,  нет сына.  Где же их тела?  С  улицы кричали,
звали:
     - Ратибор! Ратибор!
     Что спешить,  такое всегда успеется.  Нечего спешить,  не спешить, не
спешить... Венцы были гнилые - вновь вспомнилось глупое.
     Ратибору казалось, что бесконечно долго сидит он в седле, опершись на
луку, и смотрит на верного пса Анеи, лохматого, как медведь, изрубленного,
как доблестный воин.
     - Ратибор, Ратибор!
     На  улице тесно стояли его родовичи из  слобожан,  из  пешего войска,
что-то заслоняя. Ратибор взглянул и опустил голову, закрыл глаза, чтобы не
вглядываться.  Женщины,  дети.  Все одинаковые,  все связанные.  У каждого
горло вскрыто от  уха до уха.  Кровь еще ярка,  как краска марена.  Пока в
поле бились,  охрана пленников потешилась росской мукой. Наверное, Ратибор
это сказал вслух, так как кто-то ответил:
     - Никуда не ушли те хазары...
     С  поля  звал рог.  В  его  звуки привычное ухо  вкладывало привычные
слова: "Всем собираться, все быть сюда! Всем поспешать, поспеша-а-ать!"
     Конь Ратибора сам тронулся с  места.  За  ним послушно потянулись все
конные и  пешие,  оставляя тела своих,  как нашли их.  Лица живых россичей
были  страшнее,  чем  у  джиннов,  выдуманных служителями свирепых Яхве  и
Хавра.
     "Не лилась бы невинная кровь, соблюдай племена росского языка росскую
общность,  помогай бы друг другу не скупым подаянием воинами, как илвичи с
каничами нам помогли", - так запомнилось всем сказанное воеводой Всеславом
в  кратких словах.  Отдыхать было некогда,  пировать было не к чему,  да и
нечем. Ходит хазарин по росской земле.
     К  убийце  кровных можно  коснуться только  железом.  Быстро перебили
пленных хазар, некогда было утешить сердца медленной местью. Только хану и
нескольким знатным  оказали  почесть размычкой.  Согнули березы,  к  одной
вязали правые руку и ногу,  к другой -  левые. Понемногу отпускали стволы,
согнутые, как луки. И - сразу бросали...
     Не хлеб -  бранную добычу собрали на вытоптанном поле. Цена же победы
была три десятка своих по  вещей мудрости воеводы.  Для охраны разоренного
града от зверя да от ускользнувших с  побоища хазар оставили горстку пеших
воинов. Остальные - все нужны.
     Сделалось пусто,  сделалось тихо.  Души  павших невидимо носились над
оставленным полем.


     Очнувшись,  Млава достала рукой до  низкого потолка.  День,  ночь ли?
Женщина позвала, ей ответил мужской голос:
     - Здесь  я.  Слушай.  Откапываться  будем.  Не  откопаемся,  пропадем
напрасно.
     - Назад думаешь выйти?
     - В град,  к хазарам? Нет, - возразил Павно. - Будем копаться наружу.
Через вал. Ваш двор строен вплотную к тыну.
     Глинистая земля,  которую никогда не ворошил заступ.  Материк.  Узкий
ход прорезали ножом.  Осязание чудесно обострилось.  Светильню зажгли один
раз,  когда начинали подкоп.  Огонь отразился в  блестящих,  как у  зверя,
глазах.  В  тайнике -  трое взрослых,  два грудных ребенка и девять детей.
Свет -  надежда.  К нему все потянулись. Но огонек, слабый, как мошка, сам
угасал в густом воздухе. Огню нужно больше простора, чем человеку.
     Россичи  рыли.  Женщина  работала в  очередь  с  мужчиной.  Грудные -
Ратибор и Дончик -  отмечали время. Они жадно брали холодную грудь, и мать
старалась, чтобы глина не попадала в глупые рты.
     Павно торопил.  Мальчики и девочки копошились у ног,  стараясь помочь
старшим.  Сырая земля студила тело,  но воздух был жаркий, удушливый. Мрак
утомлял,  руки обессиливали.  Пора с®есть кусок.  В  тайнике был  накоплен
припас.  Арсинья берегла бадейку с молоком последнего удоя. Старуха делила
мясо,  на  зубах пища  мялась вместе с  землей.  Арсинья,  нащупывая лица,
подносила к губам лубяной ковшик, ворчала:
     - Не хватай, разольешь, хуже слепых вы...
     Павно замирал в  узком лазе,  отдыхая на миг.  Не двигалась и  Млава.
Слышно,  как  шепчет,  рыхло возится,  как  быстро-быстро дышит тайник.  И
молчит.
     Пот застывал на теле.  Павну мерещились души,  чьи тела погребены под
землей.  Они вечно томятся во мраке, истлевают без света. Страшно остаться
без погребального костра.  Павно устал и не в силах справиться с ужасом. В
подкопе не  повернешься.  Павно  пятится ползком.  Спина задевает за  верх
подкопа.  Кротовая нора завалит, сейчас завалит!.. Сердце останавливается.
Не человек -  мышь давленая.  Голые ступни упираются в плечи Млавы:  тебе,
женщина, пора покопать...
     В подкопе не воздух -  гарь горькая.  Млава тешится мыслями. Она была
взята из  старшего рода.  Мужнин род -  младший.  Матушка Анея знала:  род
живет,  род держится женщиной.  Широкий нож переворачивается в руке. Ногти
сорваны.  Нужно  копать.  Млаве казалось,  что  она  копается на  огороде.
Женщина,  лежа  ничком,  рылась,  зажмурив глаза.  Сильно  пахнуло травой.
Впереди осыпалась земля.
     Млава   опомнилась.   В   тайнике  сидят   тринадцать  душ,   она   -
четырнадцатая.  Род  сохранится.  Открыв глаза,  Млава увидела серый свет.
Будто бы голоса слышно. Слышно, как комок земли плеснул в воду.
     Женщина поползла назад, назад, пятясь на локтях, чтобы сберечь пальцы
с сорванными ногтями. И в тайнике, в темноте настоящей, черной, подземной,
она шепнула, чтобы снаружи не услышали бы:
     - Павно, а Павно! Я пробилась.
     Через лаз, более не закупоренный телом, потекла тонкая-тонкая струйка
свежести.  Ее  можно было  учуять только тому,  кто  дышал тяжелым смрадом
подземелья.


        4

     В жизни воеводы Всеслава случались схватки,  слобода отбивала набеги.
Настоящей войны не было. Большая война впервые пришла к Всеславу.
     Среди людей славянского языка передавались преданья о былых войнах, о
сраженьях с гуннами.  В молодости,  посещая в дни весеннего торга островок
на  Днепре,   Всеслав  слушал  рассказы  ромеев,   запоминал  трудные  для
славянского  уха  имена  полководцев.  Ганнибал  и  Кесарь  Юлий,  Ксеркс,
Александр,   Ахилл,   Август,  Октавий,  Феодосии,  Иуда  Маккавей,  Пирр,
Константин,   Юлиан,   Хосрой,  Фабий,  Агафокл,  Кир,  Помпей,  Феодорих,
Ксенофонт,  Филипомен, Леонид, Марий, Агамемнон... Когда они жили, сколько
поколений истекло со времени их побед,  их поражений?  Когда-то. Давно или
недавно -  это не интересовало повествователей и слушателей. О полководцах
говорили,  как  о  живых.  Некоторые рассказчики будто сами  участвовали в
знаменитых сражениях.
     Всеслав  Старый  начал  готовить  росское  войско,   Всеслав-преемник
продолжал труд.  Кто  мог  сказать,  сильно ли  росское войско,  умеет  ли
воевода водить войско. Теперь Всеслав уверился в своей силе.
     Под копытами лошадей мягко ложилась лесная земля. Шли по родной земле
Всеслава. Здесь ему было знакомо все. Двое людей вылезли навстречу войску.
Свои родовичи.
     - Что град? - спросил Всеслав.
     - Нет града, - ответил мужчина.
     - Нет града, - повторила женщина.
     Всеслав,  не чувствуя,  сжал ногами гибкие ребра коня,  и,  захрапев,
конь пошел боком.
     - Зорище на месте града, - сказал мужчина.
     - Зорище, место пустое, разоренное, жженное! - выкликивала женщина.
     Глупая,  глупая!..  Не  понимает разве воевода,  что  коли нет града,
значит, тот разорен дотла, вытоптан, выжжен.
     Воевода сидел камнем в седле,  прямой,  большой,  светлые усы концами
легли на железную грудь доспеха. Князь-воин обоерукий.
     Страшная видом,  обожженная, грязная, почти голая, женщина залилась в
причитаниях:
     - Одни мы ушли, одни с ним бежали, одни мы остались, всех постреляли,
всех  посекли-порубили,  всех подушили,  всех полонили.  Нет  нашего рода.
Побили князь Горобоя,  Красу твою побили, деток побили. Горе нам, не стало
нашего  рода,   не  стало,   не  стало...  Деревья  плачут,  трава,  горем
сожженная...
     А-а! Хуже нет надоедливой, глупой кликуши!.. Некогда слушать. Времени
нет,  солнце не  ждет,  хазары не  ждут.  Где  твой костер,  былой воевода
Гудой?!..  Что в победе тому,  кто,  всех потеряв, остался один? Горе ему,
победителю...
     Всеслав тронул коня.  В бой идти нужно. Князь оглянулся. Вот они все:
род,   семья,   племя,   своя  кровь.  Конные,  бронные,  тихие  в  походе
молчальники. Не идут, не едут - парят ястребами на мягком крыле. Всадников
больше двух  сотен,  пеших почти три  сотни.  Мало их  легло,  сохранилась
росская сила.  Теперь Всеслав знал,  что  мог бы  он  не  пустить хазар за
Рось-реку.  Свои все полегли бы,  ни один не сплошал бы.  Зато у  хазар не
хватило бы смелости и силы пойти через Рось, разбивать грады.
     Всеслав встретился взглядом с Ратибором.  Сын души! Безродный воевода
хотел напомнить безродному воину,  что есть в градах тайники.  Раздумал. К
чему манить сердце на двойную утрату,  бередить боль надеждой.  Будем жить
без надежды.  Свершилось.  Не вернется. Тихо, но с внятностью голоса птицы
Всеслав сказал двоим уцелевшим:
     - Вы...  бредите к нашему граду. Тела оберегите для погребения. Хазар
не будет более.
     Еще  ходили хазары по  росской земле.  С  ближних полей  было  слышно
гудение била.  Этот град еще жил,  еще взывал к  мужеству женщин,  детей и
горстки  мужчин,  оставшихся за  тыном  после  ухода  бойцов  в  ополчение
племени.


     Всеслав не  мог ценой истребления Келагастова рода повторить воинскую
хитрость,  погубившую хана Эгана-Саола. Князь-воевода не хотел дожидаться,
пока хазары войдут в град.
     Хан  Шамоэл-Зарол,  опытный вождь,  умел  по-своему  брать  крепости.
Хазары-стрелки,  на конях и  пешие,  густо стояли перед тыном,  и  ни одна
голова,  ни  одна рука не могла подняться над палями,  ни один глаз не мог
взглянуть из града в поле.  Под надежным прикрытием хазары забрасывали ров
жердями, укладывали на жерди поперечины, щиты. Широкий мост даст подойти к
валу вплотную,  на  тын  поднимутся сразу сотни.  Защитники вслепую метали
смоляные факелы.  Вот-вот  хазары-работники обернутся бойцами и  хлынут  в
град,  подобно воде,  которая,  вскипев,  переливается через край  полного
котла.
     Росские грады схожи между собой,  как  люди.  Град  Келагаста казался
собственным и для тех,  кто, как Всеслав или Ратибор, знал - нет больше их
градов.
     Сотня пешего войска медленно вышла на межу.  В  граде сильнее ударило
било,  явно зовя на  помощь.  А  хазары,  как казалось,  не сразу заметили
дерзкую горстку. Они продолжали мостить ров.
     Пешие россичи отошли от опушки на полет стрелы, когда сотни три хазар
нацелились в  их  тыл.  Лихие  всадники были  похожи на  соколов,  которые
заходят косым полетом, чтобы ударить сверху на утиную стаю.
     Тогда  вторая  сотня  пеших  россичей  вышла  из   леса,   а   первая
остановилась.  Неожиданность лишила хазар порыва. Степная конница замялась
перед копьями,  из-за которых густо сыпались стрелы. Стрелы били в лицо, в
бок конным,  и всадники откатились.  Шамоэл-Зарол понял,  что перед ним не
кучка росских,  жертвующих собой, чтобы продлить агонию града, обреченного
на гибель волей Степи.
     Пронзительно  свистали  дудки   десятников,   ревели  рога   сотенных
начальников.  Коноводы гнали лошадей прямо ко рву, и хазары, бросив осаду,
садились в седло.
     Хазарские кони не  успели вытравить хлеба.  Высокие колосья закрывали
пеших до  пояса,  упавших людей и  коней не было видно.  Поле еще казалось
ровным, нетронутым.
     Значок хана веял на высоком древке.  Красное и  желтое полотнища были
сшиты в длинную полосу.  На ней два золотых треугольника,  наложенных один
на другой, изображали звезду, символ Яхве, имеющий высокое значение.
     Хан размышлял.  Изощренный в  хитростях войны,  он  взвешивал росскую
дерзость,  росскую доблесть,  свою силу.  Хан слушал,  как медленно падали
капли мгновений в  чашу вечности,  как истекал неведомый людям срок жизни,
предначертанный волей Яхве.  Непобежденными росские бежали с поля.  Так же
поступил бы и сам Шамоэл-Зарол,  встретив большую силу.  Хан должен суметь
сохранить войско.  Тогда в его руках останется власть.  Только власть дает
полноту наслаждения жизнью.  Тот настоящий победитель, кто умеет сохранить
власть. Будь он сегодня в степи, Шамоэл-Зарол помедлил бы и день и два. Он
вызнал бы  нужное,  он  заморил бы пешего противника набегами конных.  Лес
стеснял,  в лесу конница теряет свою силу. Что сейчас делает хан ЭганСаол,
друг-соперник,  что задумал старый Суника-Ермиа,  который хотел идти прямо
на север от реки?  Шамоэл-Зарол не знал.  Они втроем решили поделить между
собой опустошение этой земли.
     Наставив уши,  пружинисто подтянув под  брюхо задние ноги,  конь хана
бережно ждал воли всадника.  Конь родился в песчаной Аравии, около черного
шатра сарацина.  Он был дымчатой масти с  белой мордой от ушей до ноздрей.
Таких,  лучших в  мире  коней,  ромеи  звали  фалионами,  степные народы -
баланами.  Они  носят в  крови уменье вести себя в  бою и  верны всаднику.
Аттила* ездил  на  балане.  Предки Шамоэла-Зарола ходили вместе с  великим
сыном Мундзука к  берегам неизмеримого Западного моря.  Балану исполнилось
пять весен,  хану - сорок. Зрелый воин на молодом коне есть сочетание силы
и мудрости.
     _______________
          * А т т и л а - повелитель гуннов, был сыном Мундзука.

     Побить этих  нечистых лесных зверей!  Гнев на  врага поднимался,  как
жгучая боль.  Хан махнул саблей,  указывая.  Балан рванулся, но, покорный,
замер.    Шамоэл-Зарол    остался   на    месте   с    отрядом   избранных
телохранителей-сеидов.
     Проклятие лесам,  проклятие тесному полю!  Еще один отряд пеших вышел
из лесу. Не разрывая строя, будто скованные цепью, подобно железным полкам
бессмертных персов, лесные спешили на помощь своим.
     Кто в силах вернуть конницу, взявшую полный размах, вернуть здесь, не
в степи,  где вольны и широки травянистые просторы!  Вот и лесная конница.
Они перехитрили!..
     Хан  видел тучи  стрел,  которые поднялись перед росскими,  как  стаи
воробьев с  тока.  Хан закрыл глаза.  Не из робости.  Но страшно смертному
встретить свершенье Судьбы.
     Не  было сил отказаться от  зрелища.  Теперь ударила росская конница!
Бессилие,  бессилие...  Они  рычат,  как  тигры в  камышах.  Брызгами воды
всадники разлетелись по полю.  В беглецах хан узнавал своих хазар.  Лесные
бойцы казались кораблем.  Вместе все,  вместе.  Кто же кричал, что на этой
реке ловят рабов, как зимних дроф, обледеневших во время джута!
     Погибал род Шамоэла-Зарола.  Его дед овладел властью в кочевом гнезде
как самый богатый,  самый сильный,  отмеченный богом за ум,  за храбрость.
Отец обогащал род удачными набегами на аланов,  булгаров, черных мадьяров.
Сам Шамоэл-Зарол, приняв новую веру в Яхве, был уважаем великим хаканом.
     Тесно поле,  падают стрелы. Телохранители не успели подхватить своего
хана. Он, отмеченный богом, увидел Асроэля - ангела смерти.
     Мимо  бежали колосья,  свистел ветер,  уши  были  полны воя  и  рева,
плескало железо, капали огненные стрелы. Раз, два раза ударили молнии. Хан
отбивал угрозы грома. Разве можно отвести рок рукой человека?..
     Умный  балан  сразу  остановился,  повернул морду и  захрапел,  увидя
хозяина.  Хан висел вниз головой,  разбросав руки,  полные земли. Балан не
шелохнулся,  спасая господина,  когда  чужой человек с  чужим запахом взял
брошенный повод.  Ногу хана вырвали из стремени,  и балан рванулся:  чужой
был  в  седле.  Невыносимая боль  стиснула ребра,  между ушей  грянул удар
кулаком,  как молотом,  и балан едва не упал. Повод дернуло. Балан, спасая
нежный рот,  задрал голову.  Он подчинялся,  подчинялся!  Прежде у него не
было повелителя, теперь есть...
     - Они  сопели около  нашего града,  втягивая воздух нашего леса,  они
урчали,  чуя запах пашей крови.  И нет их более.  Их - нет! - так воздавал
князь-старшина Келагаст славу победителям.
     - Знай,  Всеслав!  -  восклицал Келагаст.  - На тебя, на твоих воинов
ляжет ответ перед Дажбогом,  ты ответишь перед навьими,  если не совершишь
того,  что  должен.  Я  вижу  гибель росского языка.  Имя  наше  отойдет в
предания. Впоследствии уйдет и из них. Останутся от нас безыменные могилы,
как от длиннопалых людей остались каменные боги,  а  как звали тех людей и
как звали богов -  никто из живых не знает.  Так совершится и с нами.  Уже
нет у нас погоста,  спалили богов.  Земля разорена,  поля потравлены, люди
побиты.  Три наших рода погибли - твой род, Всеслав, Беляя и Тиудемира, мы
стали слабы,  как каничи.  Нет нам спасения, разрозненным. Еще и еще будет
терзать нас Степь, еще и еще будет истреблять детей наших: пока не соберем
мы силу такую, чтобы забыли они мечтать брать на Роси полон и добычу.
     Далеко смотрит старый Келагаст-князь.  Некогда слушать его.  Доломать
надо хазарскую кость.
     Без  отдыха,  прямо  с  поля  боя,  часть  конных  слобожан пошла  за
Рось-реку.  Отобраны они  были  не  по  обычному строю,  в  котором  воины
привыкли ходить,  зная передних,  задних, крайних. Ратибор повел родовичей
Горобоя,  Беляя,  Тиудемира -  тех,  кто жил в слободе,  тех, кто пришел в
ополчение племени от погибших родов.
     "Жизнь обманывает сновидениями, успокаивает достижением желанного, но
нет победы,  нет покоя человеческой душе,  пока не  поднимется его тело на
погребальный костер" - так думал Всеслав, вспоминая речи Келагаста. Завтра
не будет таким, как сегодня. Новый день приходит голодным, его не насытишь
памятью совершенного вчера.
     "Нашего воеводу несет к  большой власти,  как вешней водой,  -  думал
Колот, глядя на Всеслава, - в гору он поднимется на слободских мечах".
     Душа Всеслава горела больнее,  чем живое тело на костре.  Чтобы быть,
как все, он не постарался спасти своих родовичей, свой град. Он вел войско
для победы, не для защиты. Где найти оправдание перед мертвыми!
     Войско  уже  прибавило к  имени  Всеслава  прозвище "Вещий",  уже  не
воеводой звали его, а князем, тем выражая безграничность почета. Но никому
не знать мук чужой души,  не понять со стороны томлений,  сомнений, печали
того, в ком видят вождя и героя.


        5

     В сухое лето Рось-река оскудевает задолго до солнцеворота,  выступают
камни на перекатах, открываются скалистые гряды.
     Брод  в  излучине против  слободы обмелел раньше обычного времени,  и
хазары растаскали ерши.  Слобода была заперта,  как щука в слепом протоке,
заплетенном забором.  Хазары не любили нападать на крепкие места. Холм, на
котором сидела слобода,  был  крут  и  высок,  еще  выше поднимался вал  с
прочным тыном.  Слишком многих жизней потребует открытое нападение,  лучше
пустить в дело старое средство - голод.
     Дни  не  шли -  тянулись тягучей живицей-смолой,  как из  подсеченной
сосны.  Щерб, на которого воевода покинул гнездо, усердно учил подростков.
Наука шла,  как всегда,  будто бы за тыном не стояли степные люди.  Бились
мечами