.  Но "Семья Богов", разорванная внутренней сварой,  успела
     рухнуть на глазах Диоклетиана.
          Константин, сын Констанция Хлора, продолжая, по  существу,  дело
     Диоклетиана  (укрепление  и  обожествление    единоличной    власти),
     отказался от опасности своеобразной коллегии богов и  от  реставрации
     язычества.  Об®явив поначалу культ  Солнца,  последователей  которого
     было  много  в  легионах,  поддержавших  Константина  в   борьбе    с
     Максенцием, новый император вовремя отказался  от  Солнца  и  поручил
     христианским церковникам пропаганду автократии.
          Торжествующая  христианская  церковь  хорошо   поработала    над
     изображением  Диоклетиана  в  роли  сатанинского  гонителя    Христа.
     Всячески замалчивали, что отец "Семьи Богов" преследовал образованных
     язычников  с  не  меньшей  силой,  чем  христиан.  Опасаясь  скепсиса
     грамотных,  Диоклетиан  приказал  "повсюду  изыскивать  и  уничтожать
     людей, позволяющих себе рассуждать о делах империи".  Погибали книги,
     библиотеки, а иное, быв убито в зародыше, вообще не увидело света.  И
     в  этой  области  Диоклетиан  предварил  дела   своих    христианских
     преемников.
          ** Г о н о р и й  -  первый  император  Западной  империи  после
     раздела, происшедшего в 395 году н. а.  Императором Восточной империи
     стал его брат Аркадий, что не помешало  обеим  частям  начать  вражду
     путем интриг и натравливания варваров.  В 403  году  Гонорий  перенес
     столицу Западной империи в Равенну,  сильнейшую  крепость  и  порт  -
     двойное преимущество перед Римом. Умер в 432 году.
          *** П у л ь х е р и я - базилисса Восточной  империи,  умерла  в
     453 году.  Сестра второго базилевса Восточной империи, имела  большое
     влияние на брата.  Период смеси  ханжества,  взяточничества,  интриг,
     распутных женщин, дворцовых убийств, стремительных возвышений и столь
     же быстрых падений временщиков.
          ****  А э ц и й   -   талантливый  администратор  и  полководец.
     Виднейший деятель Западной империи, командовал  соединенными  армиями
     империи и ее союзников в неудачной для Аттилы битве  на  Каталаунских
     полях,  близ  нынешнего  Шалона-на-Марне  (Франция).  В    результате
     дворцовой  интриги  Аэций  в  возрасте  приблизительно  60  лет  убит
     императором Валентинианом III в 454 году.  Аэций  прозван  некоторыми
     последним римлянином.

     В пальмовых шкатулках можно было найти тайные донесения тайных послов
и совершенно секретные доклады явных посланников, обнаруживающие, что цели
послов  слишком  часто  бывают  иные,  чем  об®явленные в  именных указах.
Донесения о  восстаниях самарян,  и  иудеев,  и африканских войск.  Записи
допросов,  сведения о  числе восставших,  точные сообщения о кощунственном
желании  некоторых  рабов  в  Ливии  покончить  с  властью  империи.  Акты
вселенских соборов,  подлинные записи решений отцов  церкви,  впоследствии
измененные по  воле  базилевсов,  осуждения  ересиархов,  исследования для
причисления к лику святых.
     Сберегались здесь и анналы - погодные записи больших и малых событий,
эти свидетели сегодняшнего дня,  уже превращающегося в день минувший,  эти
творения  безыменных  авторов,   которые,  разрастаясь,  подобно  годичным
кольцам деревьев,  будто сами собой дают драгоценный материал для истории.
Не лишенные лукавства и криводушия,  как многие дела человека,  записи эти
вопреки  своему   несовершенству  бывают  дороже  дыхания  тому,   кто   в
бескорыстном поиске  правды  не  побрезгает и  тайной священных опочивален
базилевсов.
     Лучшим  местом  для  сбережения  ценных  писаний  служила,  казалось,
заалтарная кладовая Софии.  Хранитель актов  империи носил  белую  хламиду
служителей Палатия;  готы  знали,  что  евнух не  может быть  кафолическим
клириком.  Сначала  солдаты  отталкивали скевофилика,  как  вещь,  которая
мешает.  Но брань и угрозы раздражали,  и кто-то раздробил безволосое лицо
рукояткой меча.
     Забившись  на  хоры,  остатки  мятежников  завалили  крутые  лестницы
скамьями.  Крыша  снабдила черепицей.  Тяжелые плитки снова  посыпались на
готов,  но  солдаты уже  ощипали ризы  с  икон.  Масло из  разбитых лампад
разливалось,  огоньки  заплясали на  ларях  с  мелкой  утварью,  свечами и
фитилями.  Загоралась  деревянная резьба.  В  пробоины  кровли,  где  была
сорвана черепица, тянуло, как в трубу.
     Телохранитель-ипаспист Мунда передал Арию какое-то распоряжение,  уже
ненужное старому,  бывалому солдату.  В  ответ центурион указал на алтарь,
полный  дерева.  Оттуда выбросились такие  языки  пламени,  что  звезды на
потолке сразу почернели.
     Готы  отходили,  разбрасывая пачки свечей,  разливая лампадное масло.
Затлели лари с ладаном.  Удушающий дым затягивал базилику,  исчезали балки
крыши,  более толстые, чем человеческое тело. Из Софии Премудрости хлынули
дымные реки, пахнуло ладаном. Погибая, базилика кадила сама себе.
     Последний  десяток  готов  ушел  из  храма,  превращенного  в  геенну
огненную, подобно Содому и Гоморре. Впрочем, огонь очищает. Добыча, взятая
усмирителями на  Софии  Премудрости,  зачтется  мятежникам,  которые,  как
известно, всегда устраивают пожары.
     Впоследствии анонимный автор,  обратившись к  событиям  своей  бурной
молодости,    писал,    подражая   формам,    завещанным   его    древними
предшественниками:

               Отцы-сенаторы, шею свернув основателю Рима,
               прочим сказали: боги на небо взяли великого Ромула.
               А сами, тело убитого расчленив на кусочки,
               его разнесли по домам, под одеждою, скрытно.
               И скормили останки свиньям да птице домашней...
               Перед подвигом этим насколько же мелки
               дела поджигателей!

     С драгоценным крестом патриарха, мотавшимся по железу нагрудника, как
золоченая бляха на  латной груди боевого коня,  центурион Арий выскочил из
базилики.
     Ослепленные дымом,  мятежники уже не могли бить готов черепицей, да и
не  до  того им  было.  Лестницы пылали,  огонь отделил от мира всех,  кто
забрался наверх.  Там  происходило самое  обычное для  всех  войн  и  всех
восстаний.
     Тела людей,  чьи имена остались неизвестными,  падали на мостовую. Но
не все искали такого убежища от мучительной казни огнем и удушьем.  Иные с
удивительным упорством,  отличающим человека, не верили в смерть. Цепляясь
за  швы  кладки стен,  они  пытались сползти вниз и  еще  раз схватиться с
Властью.
     Другим  в  сером  дыму  мнились белые  крылья архангелов.  С  криками
отчаяния боролось молитвенное песнопение:  "Боже мой,  в  руки твои предаю
дух мой!" Исполняли 'его мужские и женские голоса.
     Центурион Арий  безошибочно указывал,  куда отнести добычу,  скольким
остаться в охране, кому вернуться в строй. Он не был бы ни начальствующим,
ни  даже солдатом,  не  умей он  распорядиться сохранением добычи.  Воюют,
чтобы добывать.
     Филемут занял левый от  сената край площади Августеи до самого начала
Месы.  Сама  Меса  казалась пустой.  Герулы,  сочетая удар стрелы и  меча,
приняли такое же  построение как  вначале,  с  той  разницей,  что стрелки
расположились на  развалинах бань Зевксиппа,  а  не на ступенях сената,  а
меченосцы ждали на площади, чтобы прикрыть стрелков.
     Мунд видел бездействие стрелков -  не было целей.  Но и вперед они не
идут, значит остерегаются неожиданности.
     Правая  сторона Месы,  не  тронутая пожаром,  представлялась подобием
сплошной стены, но изрытой, как пчелиные соты. Портики служили кровлей для
двухэтажных лавок серебряников, менял, торговцев благовониями, пряностями,
тканями,  восковыми свечами,  сладостями и едой, мелочами обихода, обувью,
платьем.  Выше портиков -  окна,  окна и окна дворцов, многоэтажных домов.
Ворота и в®езды, узкие и широкие проходы, проулки, тупики, щели, берлоги -
только  жившие  здесь  не  рисковали  заблудиться  в  густозастроенном  и,
пожалуй,  самом богатом из  старых кварталов Второго Рима.  Когда-то  этот
квартал  был  опоясан  восьмиугольной стеной  и  сохранил  уже  потерявшее
значение имя Октогона*.
     _______________
          * О к т о г о н - восьмиугольник (греч.).

     Купцы и  торговцы постарались в  первые дни  мятежа унести и  вывезти
товары.  Что осталось -  было походя растащено.  С купола Милия комес Мунд
видел распахнутые двери,  остатки сорванных ставен.  Видел он  и  сплошную
толпу  на  площади Константина,  перед  входом  Месы.  Мунд  не  удивлялся
упорству мятежников, византийский плебс имел старую славу.
     Полководец,  двинув четыре сотни своих готов, наблюдал. Двести шагов,
триста,  четыреста.  Головная сотня  равняется с  развалинами.  Герульские
стрелки остаются сзади.  А!  Вот  что он  хотел знать!  Из  всех отверстий
Октогона посыпались вооруженные.  Как? Со щитами, в касках! Мунд со своими
ипаспистами побежал вдогонку готам.
     Когда-то,  по  старым  законам,  отряды городской стражи,  ополченцы,
называемые демотами, так как их содержал не базилевс, а городские общины -
демы,  носили оружие.  Теперь это оружие, по указанию какого-то случайного
хранителя  тайны,  разыскали  в  забытых  и  замурованных склепах-тайниках
ипподрома под трибунами, за конюшнями и звериными клетками.
     Железо и медь впитали запах нечистот,  клинки раз®ела ржавчина,  иные
мечи превратились в подобие пил,  а кинжалы,  очищенные от коросты,  стали
похожи на  веретена;  дерево щитов  отрухлявело,  ремни рассыпались,  латы
ломались в  руках,  из  касок выпадала гнилая кожа.  Но  все  же  это было
настоящее оружие -  для  безоружных.  Его  наспех чинили,  в  дыры  щитов,
проеденные червями, продевали веревки, кузнецы выправляли и подколачивали,
что возможно.
     Времени не было.
     Желавших сражаться оказалось куда более, чем оружия. Однако к раздаче
не  поспели почти все,  кто  считался красой и  гордостью состязаний,  кто
служил  знаменем  соперничавших партий  ипподрома.  Спрятались  знаменитые
атлеты,   борцы,  гимнасты,  мимы,  великолепные  в  ролях  героев.  Да  и
длинноволосые смельчаки в хитонах с раздутыми рукавами, гроза ночных улиц,
тоже не слишком пополнили ряды самочинных демотов.
     Старшины  кое-как  столковавшихся прасинов  и  венетов,  в  сущности,
никакой власти не имели и спешили,  может быть чрезмерно, скорее пустить в
ход  упавшее с  неба  вооружение.  Минувшей ночью оружие удалось вывезти с
ипподрома,  и  старшины послали  несколько добровольцев прокричать призыв.
Ранним  утром  на  площади  Быка,  где  происходило  распределение оружия,
возникли  много  ссор.   Сумрачность,   озлобленность  византийцев  всегда
удивляли новичков, пока Второй Рим не перемалывал и их всеобщей жизнью без
завтрашнего дня, всеобщим соперничеством за один кусок - на четверых.
     Бывшие легионеры раньше всех  успели вцепиться в  оружие.  Сбившись к
самодельным значкам,  поднятым  самыми  догадливыми,  они  опознавали друг
друга  по  свойственным  войску  словечкам,  по  неподдельным  приемам,  с
которыми человек брался за  щит,  за  меч.  Старые легионеры с  презрением
отогнали льнувших к ним ремесленников,  торговцев,  рабов, уже возомнивших
себя свободными. Кого-то побили, отняв годный для дела меч.
     Многое  было  ошибкой,  руководить было  некому.  Бессильные старшины
метались между отчаянием и надеждой.
     В  толпе  выкрикивали  имена  случайных  людей,   якобы  пригодных  в
соперники Юстиниану.  Их  сейчас же  забывали.  По  городу порхали слухи о
войсках,  вызванных Юстинианом. Кто-то прибыл из Гераклеи Европейской, где
видел  своими  глазами четыре десятка трирем и  стаи  галер,  поданных для
федератов-варваров.   Ссылаясь  на  якобы  всем  известного  хлеботорговца
Николая,  утверждали,  что не в  Европейской,  а в Пафлагонийской Гераклее
исавры ждут,  только бы  унялось волнение на Понте.  В  Никее и  Никомедии
Вифинийских грузились галаты  и  армяне.  Конницу федератов-гуннов  видели
между Филиппополем и Юстинианополем.
     Для многих было несомненно,  что Палатий должен распространять слухи,
пользуясь устами шпионов,  соглядатаев.  И все-таки Второй Рим ощутил себя
окруженным.  Ворота  в  городской стене  со  стороны  суши  заваливали чем
придется.  В  портах ломали причалы,  чтобы затруднить высадку.  Казалось,
петля  уже  наброшена,   и,  как  всегда,  поспешность  была  единственным
спасением от  страха.  Отступать некуда:  нет  щелки,  чтоб  спрятаться от
победившего Юстиниана - если он победит.
     Повсеместно продолжали расправляться с теми,  на кого указывали,  как
на  шпиона,  на  служащего префектуры,  на сборщика налога.  Нетрудно было
сводить  и  личные  счеты,  пользуясь  общей  ненавистью к  тайным  опорам
Палатия.  Но  несколько сотен растерзанных иуд не могли исчерпать тысячные
ряды соглядатаев.
     Демарх общины-цеха кузнецов Аровелиан и демарх ткачей Менос вызвались
вести  демотов.  Третьим просили быть  Тацита.  Чувство чести  и  долга не
позволило патрикию отказаться.  Всего  набралось до  полуторы тысяч мечей.
Старшины венетов  Ейриний и  Зенобий потребовали,  чтобы  из  приверженцев
голубого цвета  составили отдельный легион.  К  их  гневу,  демоты  успели
перемешаться,  люди  не  захотели  считаться с  цветами.  Потом  Аровелиан
поспорил  с  Меносом  из-за  бывших  легионеров,   и  решено  было  делить
командование отрядами по жребию.  Но легионеры заявили,  что пойдут только
за Тацитом. Византийский плебс знал скромного патрикия.
     Едва   только  случайные  стратеги  успели  назначить  центурионов  и
отобрать себе  ипаспистов для  управления и  охраны,  как  пришли вести  о
вылазке палатийцев на площадь Августеи.  Городские стратеги успели кое-как
занять  Октогон,  а  в  остальном  положились на  гнев  плебса  и  милость
всевышнего.
     В  церквах  священники молились о  мире:  да  отведет бог  от  города
десницу,  явственно карающую за грехи, за блудное распутство, за корысть и
немилосердие,   за  зависть  бедных  и  за  жадность  богатых,  за  пышную
надменность и  за  унижение  образа  божьего  в  образе  человеческом,  за
лихоимство и за мздодательство,  за злобу и лукавую ложь, за кощунственное
обоготворение и за непокорство властям предержащим, за безжалостность и за
гордость мысли...
     Погас  Голос  Софьи  Премудрости.  Весть  о  гибели  святой  базилики
огненным  ветром  обожгла  сердца  кафоликов.  Настоятели  храмов  Михаила
Архангела,  Богоматери Халкопрачийской и Богоматери Влахернской осмелились
без  благословения патриарха провозгласить анафему.  Имен не  назвали,  но
трижды прокляли, трижды отлучили виновных, которые ведомы богу.
     На улицах и площадях бесприходные священники,  затаившиеся схизматики
и монофизисты,  несториане,  яковиты,  манихеи и другие возглашали анафему
Юстиниану и призывали верующих низвергнуть базилевса-демона.


        4

     Опасаясь засад, солдаты шли левой стороной Месы, вдоль еще курящегося
дымом хаоса,  в  который пожары превратили южные кварталы.  Дворы,  улицы,
переулки были непроходимы.  Справа готские наемники охранялись от Октогона
цепочкой дозорных. Опытнейшие воины, естественно отобранные во многих боях
империи,  они  были  отличным образцом боевой силы империи,  кость которой
составляли варвары.
     Демарх-ткач  Менос  спрятал свою  "когорту",  как  уже  называли себя
демоты, так глубоко в Октогоне, что сам не заметил движения готов по Месе.
Начальнику второй когорты Аровелиану повезло еще меньше. Заглянув за стену
пышного  дворца  фамилии  Лавиниев,   дозорные  заметили  демотов.  Засада
сорвалась. Аровелиан подал сигнал нападения. Пятьсот новичков, считая, что
достаточно надеть каску и взять меч,  чтобы добиться победы, пылко ударили
на  готов.  Без  выучки,  без  строя демоты устремились кучей,  мешая один
другому.  Наемники расступились и пропустили их, а потом взяли в кольцо на
середине широкой  Месы.  От  полного  истребления отряд  Аровелиана спасли
демоты Меноса, случайно сумев организовать неожиданную вылазку.
     Когда  Мунд  появился на  месте  схватки,  уцелевшие демоты  бежали к
площади Константина,  а  готы благоразумно воздержались от  преследования.
Улица была забросана телами демотов,  но  отдали дань мечу и  готы,  резко
отличающиеся темным цветом лат и одежды.
     Несколько десятков солдат сноровисто чистили поле боя. Ударом в горло
они оказывали милость чужим раненым,  а  своих относили в  сторону,  чтобы
потом позаботиться о  живых и  предать погребению мертвых.  Все  кажущееся
ценным они срывали с тел демотов и бросали в кучи.
     Мунду  предстояло  решать.  Он  мог  размышлять не  спеша.  Неопытный
противник не умел предложить бой,  ожидая, пока на него не нападут. Отсюда
хорошо просматривалась вся площадь Константина. Там Мунд видел море людей.
Площадь хотела втечь в Месу и -  не решалась.  Мунду казалось,  что колосс
Константина  медленно  уплывал  к  востоку,  отталкиваемый  мириадами  ног
человеческого множества.
     Полководец,  проведший большую часть своей жизни в провинциях,  много
раз бывал и  в  столице.  И  никогда до сих пор он не ощущал себя на конце
узкого полуострова,  осажденного морем.  Мунд  не  любил  жидкую стихию за
изменчивость,  за  исполненную сил бездну под ногами,  бороться с  которой
выше  мужества  и  сил  человека.   В  юности  Мунд  тонул,  его  вытащили
полумертвым. Дать здесь себя разбить - значит быть сброшенным в море. Нет,
нельзя идти на площадь Константина! Где же сын? Маврикиос, львенок! Он так
похож на умершую мать-гречанку. Никакая победа не возместит потерю сына.
     Минута слабости окончилась.  Просто - не двигаться по Месе, оставив в
тылу Октогон. Спокойствие. Нечего совать сына под дубины охлоса. Но почему
герулы торчат, как стая праздных ворон, на развалинах бань Зевксиппа!
     Мелкими шажками комес герулов подходил к Мунду.
     - Мои недовольны и  -  в  ад всех святых,  клянусь хвостом сатаны!  -
об®яснил Филемут.
     Мунд  привык  не  замечать  уродства  герула,   но  сейчас  поразился
выражением свирепости.  Как-то в дебрях Паноннии конные загонщики выжимали
из дубового леса диких свиней.  Мунд ждал на пне дерева, сломанного бурей.
Горбатый кабан подошел вплотную и,  чуя неладное, с усилием поднял голову.
Глубокие ноздри  казались черными  дырами.  Человек  и  зверь  встретились
взглядами. Мунду запомнилась злоба, медленно разгоравшаяся красными огнями
внутри бледных глаз.
     - Ты сумел сунуть герулов под горячие колотушки, а кусок рванул себе.
Ты  сумел!  -  Двадцатисемилетний герул-патрикий  Филемут  выставил  левое
плечо, как мальчишка перед дракой. - Ты отдашь десять кентинариев чистого.
Честная игра!
     - Откуда? - возразил Мунд.
     - Ты жаден! Одна рака весит шесть кентинариев. И внутри Софии ты взял
тридцать,  нет  пятьдесят кентинариев.  Тебе жаль дать нищим герулам пятую
часть?
     - Ты преувеличиваешь,  патрикий, и не считаешь этих, - Мунд указал на
убитых и раненых солдат.
     - Тем больше для дележа,  -  привел Филемут обычный довод.  -  Считай
иначе.  Сколько легло моих,  когда ты ощипывал Софию?  И  кто тебе очистил
место?  Что ты  будешь делать без герулов?  Мы  устали.  Мы  изнемогаем от
жажды. Мы голодны. Мы будем отдыхать.
     - Ты получишь десять кентинариев, - согласился Мунд.
     Герул отвел глаза и через мгновение сказал:
     - Если тебе нужен совет,  вот он. Это, - Филемут указал на Октогон, -
мириад нор,  ходов,  переходов.  Узко,  как  в  колодце.  Стрелка проколют
раньше, чем он наложит на тетиву вторую стрелу. Ты же видел там засады.
     - Так что же ты предлагаешь?
     Оба понимали -  смысл дня не в  обещанном по желанию базилевса походе
до площади Тавра.  Нужно сломать кость мятежа.  Судьбу и в поле и на стене
крепости решают лучшие мужеством ряды.  Когда их  уничтожают,  все  падает
будто само собой...


     Легкими  ст