лного рта, Филемут говорил:
     - У нас,  у него только Палатий.  Город не наш.  Город, город, очень,
очень, очень большой... Говори, ромей! Молчишь? Твой город очень злой...
     Отпив вина, Рикила долил Филемуту и ответил нравоучительным тоном:
     - Кто  держит Палатий,  держит и  город.  Кто  держит город,  удержит
империю.
     Ромей думал о неизгладимом впечатлении,  которое Византия производила
на варваров.  Мириады людей, более многочисленных, чем хотя бы все герулы,
мириады зданий  на  берегах пролива.  Такое  впечатление подобно ране  или
ожогу: рубец остается навечно и тянет кожу, как шрам на лице.
     Комес глянул на Индульфа. О чем он задумался, боится ли он? Наверное,
нет.  Славяне храбры, а этот - вдвойне, ибо он не знает, что такое мятеж и
смена базилевсов, грозящая империи.
     Индульф не  думал  о  судьбах базилевсов.  Маленькая женщина-ящерица,
совсем  не  похожая  на  Амату,  вызвала навязчивые воспоминания.  Любимая
принадлежала самой базилиссе. Раба или наемница? Он не знал даже этого. Он
хотел спросить, но свидания внезапно прекратились. Дни шли. От гордости он
решил забыть Амату.  Забыть?  Какая-то женщина с  закрытым лицом,  проходя
мимо него, шепнула:
     - Твоей Аматы нет более. Молись за нее.
     Когда он  опомнился,  было  уже  поздно гнаться за  вестницей смерти.
Молиться! Нет, убить! Но кого? Забывшись, Индульф ударил кулаком по столу.
Филемут предложил славянину кубок вина:
     - Подожди! Выпей, скоро будем рубить.
     Герул,  несмотря на  кажущуюся уверенность,  не  так уж был убежден в
неизбежности боя. Конечно, спор между городом и Палатием решит сила. Но за
кем  она?  Базилевсы еще  не  имели  мучеников во  имя  свое.  Герул успел
сделаться ромеем настолько,  чтобы понимать - лишь глупец-неудачник тщится
поддерживать падающего владыку.  Мятеж  длится,  Юстиниан  колеблется.  Он
слаб? Утро кончается, приказов нет. Чего ждут?
     Еще ночью,  вскоре после высадки в палатийском порту,  Филемут узнал,
что екскубиторы -  дворцовая гвардия -  заперлись в  военных домах,  решив
выждать  событий.   Эти  дорожат  своей  шкурой,  им  живется  неплохо,  в
екскубиторах так выгодно служить, что многие золотом покупали зачисление.
     - Привет храбрым, удача верным, и да сохранит нас всех святая троица!
- с  этими  словами на  возвышение взобрался Мунд,  временный комес готов.
Никто не заметил, как он появился в трапезной.
     Ливиец по месту рождения,  сын колониста-вандала и мавританки,  Мунд,
что  по-латыни  значит  "мир",  "вселенная",  начал  служить  империи  лет
двадцать тому  назад.  Ныне  удачливый полководец,  ценимый  Юстинианом за
солдатскую бесхитростность,  достиг  звания  магистра-милитум,  одного  из
высших  в  военной  иерархии.  По  воле  беспорядков ему  случайно  выпало
командование малым для него отрядом готов.  И  Филемут и Рикила Павел были
подчинены Мунду.
     - А!  Божественный велик!  -  восклицал Мунд.  -  Он  щедр к  воинам!
Сейчас,  при мне,  он подписал эдикт о тебе, Филемут. Да, да! Отныне ты, и
со всем потомством, есть оно или будет, патрикий империи! Пьем за здоровье
Единственного!
     Наивысшее звание! Величайшая щедрость базилевса! Филемут захохотал от
радости,   его  сомнений  как  не  бывало.  Рикила  Павел  до  кровомщения
возненавидел варвара.  Злая Судьба! В такие дни ему, Рикиле, ромею, выпало
командовать лишь малочисленным отрядом.
     - Приказано!  - говорил Мунд. - Будем укрощать охлос. Скотине пускают
кровь,  и она смирнеет.  Но нельзя убивать ее совсем. Хозяин не истребляет
стадо, он учит.
     Рикила почувствовал облегчение.  Мунд - глупый варвар вопреки успехам
и званиям. Щадить, Юстиниан приказал щадить? Не таков этот базилевс, чтобы
вслух велеть бить византийцев до последнего,  если понадобится.  Подданный
обязан  понимать без  слов:  сегодня  изреченная пощада  означает на  деле
поголовное истребление.  Рикила  не  собирался  подсказывать Мунду.  Комес
славянского отряда нашел себе утешение: если тога патрикия падает на плечи
таких,  как Филемут,  судьба Юстиниана находится на лезвии бритвы.  Рикила
решил, коль удастся, не ввязываться в драку.


        2

     Магистр-милитум Мунд, временный комес готов, и Филемут, родовой вождь
герулов, новый патрикий империи, вышли на военный двор из скубы славянской
схолы*.  Евнух,  ожидавший у двери,  ловко набросил на герула белую тогу с
пурпурной  рострой.   Это  был  знак  достоинства  ромейского  патрикия  и
свидетельство внимания евнуха Нарзеса,  выполнявшего обязанности Хранителя
Священной опочивальни базилевса.  Филемут удостоился получить тогу с плеча
Божественного,  Единственного,  Несравнимого Базилевса, Императора ромеев,
готов,  герулов, франков, властителя ливийского, вандальского, армянского,
скифского и  обладателя прочих земель и народов.  Евнух отступил,  любуясь
новым сановником империи.
     _______________
          * С к у б а - военный дом, с х о л а - отряд избранных солдат.

     Герулы слетелись к вождю, быстрые, как охотничьи персидские гепарды*.
Зашевелились и менее впечатлительные готы. Филемут задрал голову. Его лицо
с  отрубленным концом носа над оскаленным ртом,  с открытыми ямами ноздрей
ярко напомнило морду вепря.
     _______________
          *  Г е п а р д ы   -   крупные  длинноногие  хищники  из  породы
     кошачьих, легко приручаются и употреблялись издревле для охоты вместо
     собак.

     - Ха!  -  сказал  новый  патрикий.  -  Одежда дорога,  дорога милость
базилевса. Но... в овчинной шубе удобнее махать мечом!
     Подскочив,  евнух присел на корточки. Длинные полы укоротились как-то
сами собой, пурпурная кайма охватила пояс. Складки, пришпиленные булавками
и подхваченные фибулами,  легли на спину.  Верх тоги был оттянут, открывая
руки.   За  плечами  получилось  подобие  крылышек.  Так  римляне  издавна
укрепляли тогу на латах - удобно и красиво.
     "Имей я  сегодня восемь сотен варваров,  и  я  был бы  патрикием",  -
завистливо подумал Рикила. Мунд позвал его:
     - Ступай за нами,  но в отдалении,  только для прикрытия сзади. Следи
за садами. Ты пойдешь в дело только по моему приказу.
     За  воротами  было  уродливое  пожарище,  закопченные остатки  дворца
Халке.   Задняя  стена  обвалилась.  Обрушившись  на  полукруглый  кортик,
развалина сшибла колонны и кровлю.  Фасад Халке обращался к северо-западу,
под углом к Месе,  а задняя часть - к юго-востоку. Знаменитый вечнозеленый
сад,   халкинский  лес   лимонных  и   апельсинных  деревьев  был  выращен
опытнейшими садовниками -  египтянами. Гладкие стволы, достигая пятнадцати
локтей высоты,  несли  сплошную кровлю глянцевой листвы.  С  высот дворцов
Магнавра,  Дафне,  Христотриклиния или  с  крыши  базилики Софии слившиеся
кроны деревьев казались очарованным лугом.  Сад был испорчен.  При падении
куски капителей и карнизов били деревья, как камни катапульт. От головней,
от  горячих углей прочная на  вид,  но нежная листва была из®язвлена,  как
горелая кожа.
     Несколько  ручных   ланей   и   оленей,   которых  забыли  накормить,
приблизились было к герулам, но отступили, не узнавая двуногих.
     Аллею  еще  охранял Геракл в  львиной шкуре.  Белый  мрамор исчертили
угли,  бывший  полубог  держался на  одной  ноге.  Лицо  с  отбитым  носом
напоминало Филемута - никто из герулов не сказал о дурной примете.
     Какие-то  люди  прянули из  дворца,  как  звери,  почуявшие охотника.
Звякнула тетива. Стрела сломалась о камень в проломе. Герулы, взяв горячий
след, с разбегу прыгали в широкую щель стены.
     Для Мунда самое тревожное заключалось в отсутствии сведений о городе.
Воля базилевса была разумна,  выражение ее произошло в  простых и ласковых
словах.  И все-таки осталась недомолвка. Однако было время, когда базилевс
сам  воевал.  Он  должен  понимать  опасность  неведения.  Он  сам  служил
ипаспистом при  своем  дяде  Юстине,  когда  под  Амидой  персы  внезапным
нападением  уничтожили войско  ромеев.  Главнокомандующий Ипатий  бежал  с
несколькими людьми.
     Мунд  помнил  и  бунт  при  базилевсе  Анастасии,  когда  старый  уже
повелитель, созвав подданных на ипподром, сам стоял на кафизме без диадемы
в  знак уважения к  воле народа.  Тогда Анастасий помирился с подданными и
вновь надел диадему по общей просьбе. Юстиниан не таков. Мунд, считая себя
настоящим ромеем,  видел во всех византийцах грязный охлос. Все же сегодня
следовало бы знать силы плебса. Вчера Велизария отлично помяли.
     Велизарий -  соперник. Его неуспех был радостен Мунду. Этот красавчик
весьма любит самолично поиграть с мечом. Вот и сунулся вчера, ха-ха!
     Ночью Мунда посетил Нарзес, евнух, похожий на мужа. Казначей уже знал
о  решении послать в  город Мунда и Филемута.  Между словами Нарзес бросал
намеки: пастухи-де не истребляют стада слишком суровым наказанием. Скупец!
     Готы  подтягивались,  разделенные  на  сотни.  Командовали испытанные
центурионы, седоусые, облысевшие под касками. Но что это?
     Стрелки,  погнавшиеся за людьми,  которые рылись в  развалинах дворца
Халке,   возвращались  бегом.  Они  тащили  труп,  размахивая  отрубленной
головой.
     Герулы  теснились,  слушая рассказ товарищей.  Оказывается,  один  из
беглецов был сбит стрелами. Но когда стрелок подскочил к упавшему, раненый
сумел приподняться и  ударить ножом.  Опытные воины,  глядя на рассеченную
шею,  убедились,  что неудачливый загонщик испустил дух мгновенно.  Он был
уже  мертв,  когда  его  убийце сняли голову.  Перевес встречи оказался за
горожанами -  они первыми взяли жизнь герула.  Дурной знак. Но - молчание.
Слова, как известно, помогают угрозам Судьбы облекаться плотью.


     Левая,  южная  сторона площади Августеи граничила с  развалинами бань
Зевксиппа. Груды камней еще источали дым, как кратеры непогасших вулканов.
С северной стороны на площадь выходило здание сената -  учреждения,  давно
лишившегося всякого значения.  Звание  сенатора давало  право  на  пустые,
внешние отличия,  за  которые продолжали цепляться тщеславие,  самомнение,
внутренняя  пустота  и  прочие  качества,  о  стойкости  которых  праздные
моралисты тужат веками.
     Сенат  стоял  на  возвышении,  естественном или  насыпном -  никто не
помнил.  Сооруженный по  образцу и  в  подражание сенату италийского Рима,
Византийский  сенат  обладал  внушительно-красивой  колоннадой.   Ступени,
широкие, как трибуны ипподрома, опускались к гладким плитам площади.
     Справа  находилась  София  Премудрость,   очень  высокая,  удлиненная
базилика, храм того типа, который восторжествовавшее христианство переняло
у  административных  зданий  старого  Рима,  прямоугольных,  с  двускатной
кровлей, строгих очертаний.
     Портал  Софии  защищался высокими  колоннами,  на  которые  опиралась
вынесенная вперед крыша. Двери храма из кедровых досок, с образами ангелов
и святых,  с сиянием нимбов у глав, с сиянием золота и меди, начищенной до
блеска  золота,  с  нежными отсветами серебра,  с  цветными камнями,  были
широки,  как городские ворота,  и высоки,  как крепостная стена.  Паперть,
распахнутый зев храма и сама площадь были набиты людьми.
     Опыт  вождения войск,  опыт власти приучил Мунда в  заданный себе миг
видеть  и  слышать только  нужное.  Военачальник не  должен развлекаться и
отвлекаться чувствами.  Стрелок и  пращник так же  погибнут,  как стратег,
если  допустят  раздвоение внимания.  Мунд  позволил  себе  услышать голос
города  только  на  ступенях  сената.  Тревога  бронзовых  досок  звучала,
наверное,  и  от самых дальних,  влахернских Богоматери и Николая.  Только
твердыня кафоличества,  София Премудрость,  гудела редкими ударами в ответ
на возгласы литургии, свершавшейся в базилике.
     К  северу от  Месы над нетронутыми пожаром кварталами каменный колосс
Валенсова водопровода шагал  двумя  этажами арок  вдоль всего полуострова,
давая  к  северу  и  югу  горбатые  ответвления,  чтобы  наполнить десятки
цистерн,  тысячи фонтанов.  За  спиной Софии водопровод приникал к  земле,
смиренно и  обильно питая  трубы,  фонтаны,  запасные цистерны и  бассейны
Священного Палатия.
     Площадь Августеи,  Меса, все переулки, проходы, все выходы на площадь
были  полны  людей,   как  живорыбный  садок,  который  кишит  беспокойной
разноцветной рыбой.
     Готы сзади и справа от сената -  между ним и Софией - устанавливались
тяжелой  и  глубокой колонной.  Герульские стрелки успели  развернуться на
ступенях сената.  Четыреста герулов  заняли  две  линии,  высота  лестницы
позволяла задним стрелять через головы передних.  Остальных солдат Филемут
оставил в запасе.
     Толпы охлоса отхлынули водоворотами голов в  шапках из  мохнатого или
низкого меха,  в колпаках из сукна и льна;  в серых, белых, черных, желтых
валяных шляпах,  острых, круглых, удлиненных, из шерсти овец, из пуха коз,
серн,  верблюдов,  в  похожих на  шлемы уборах,  сшитых из полосок цветной
кожи.
     Торжественно,  шаг за шагом, Филемут наискось спускался с лестницы на
площадь.  Прикрытый своими стрелками,  новый патрикий был сейчас в большей
безопасности, чем в палатке среди лагеря.
     Перед сенатом в глубину площади очистилось пространство шагов на сто.
Дальше  охлос  не  отступил,  вероятно из-за  крайней тесноты.  Готы,  как
скованные цепью,  выдвинулись справа от сената и, перестроившись на ходу в
клин, остановились.
     Мунд без помехи вышел на  поле.  Сомнения закончились при виде толпы.
Город зависел от воли Мунда.  Стадо в руках.  Быть может,  не так уж нужно
пускать ему  кровь.  Иногда ощущение своей силы  делает людей милостивыми,
даже самых привычных к резне.
     Военачальники встретились у  подножия лестницы,  как  два прохожих на
улице. Филемут спросил:
     - Я готов. Ударить?
     - Нет. Выждем.
     Святая София медленно и звучно твердила:
     - Бог...
     - Бог...
     - Бог...
     Ускорившись,  звон известил об  окончании службы.  Верующие,  пытаясь
покинуть храм,  давили изнутри.  Грубо  и  сердито теснясь,  людские массы
плеснули  пестрой  пеной.   Граница,   которая,   в  сущности,  совершенно
естественно  образовалась  между  войском  и   демосом,   разрушилась,   и
свободное, ничейное пространство перед сенатом сразу сократилось.
     Мунд  уселся  на  ступенях.  Тень  Обелиска  Времени,  каменной иглы,
вывезенной каким-то базилевсом из Египта,  показывала,  что до полудня еще
далеко.  Может быть,  эти  люди разойдутся.  Кто  мог ответить Мунду?  Сам
Юстиниан не  знал,  что  в  действительности творится.  София  Премудрость
служила опорой Кафоличества и Власти. Мунд придерживался арианства.
     Филемут стоял  внизу  как  часовой.  Герул предпочитал седло,  но  не
боялся и  пешего строя.  Двадцать семь лет  есть молодость бойца,  если он
сумел  избежать тяжелого увечья,  мешающего воинской службе.  Старость еще
бесконечно далека.
     К Филемуту приблизилась женщина в светлом хитоне из верблюжьего пуха.
Шагах в  десяти она  остановилась,  глядя в  упор  на  обезображенное лицо
герула.
     - Привет  благородному  патрикию,  -  женщина  кивнула  Филемуту  как
равная. - Скажи, как идет спасение души благочестивой Феодоры, скромнейшей
из скромных, целомудренной супруги базилевса? И моей хорошей знакомой?..
     Трудно было  бы  сказать,  сколько лет  этой женщине.  Мази,  белила,
краски,  притиранья позволяли побеждать возраст.  Лицо женщины со впавшими
щеками,  с  опущенными углами утомленного рта  было  еще  красиво.  Черные
волосы, завитые горячим железом, стояли высокой шапкой над зеленой лентой,
которая охватывала лоб. Звучность голоса и четкость произношения делали ее
слова слышными далеко.
     - Что  ж  ты  не  отвечаешь?  -  Женщина еще более повысила голос.  -
Передай ей привет от меня, патрикий. От Феодоры. Я тоже окрещена Феодорой.
Напомни ей:  та  самая,  которая была ее  подружкой по  Порнаю.  Она тогда
заискивала передо мной.  Ведь у меня,  кроме тела, был голос, она же умела
только  одно.  -  Теперь  женщина  выкрикивала слова  так,  что  они  эхом
отдавались  под  колоннадой  сената.  -  Мы  называли  ее  Хитрейшей.  Она
забралась наверх.  Я  не  захотела цепляться за  ее хвост,  как Индаро или
Хрисомалло.  Но слушай,  что я скажу. С нас, таких же, как она, ныне дерут
оболы  налога,  чтобы  порнайская базилисса мочила  свое  бывалое тельце в
ослином молоке. Э! - издевалась гетера. - Скажи, я согласна купаться после
нее.  Ведь мы родственницы - по бывшим мужьям! Я могу не брезговать ею. Но
пусть она в память о своих подружках освободит нас от налога...  на это! -
Гетера сделала откровенный жест.
     Она  позорила  базилиссу  и  базилевса с  непринужденностью столичной
плебейки, которая выплескивает помои на соседку. Мунд и Филемут слушали не
мешая.  Оба военачальника чувствовали себя сейчас на поле боя: закоренелые
солдаты, они относились с презрением к женщине: при всем преклонении перед
Юстинианом они  дивились  вмешательству базилиссы в  дела  Власти.  Гетера
развлекала.  Она кричала на  всю площадь.  За меньшее с  живых драли кожу,
коптили на вертелах и  сажали на толстые колья,  на которых иные призывают
смерть долгими днями.  Гетера Феодора умела  выбрать время,  чтобы  свести
счеты с Феодорой-базилиссой, которую ненавидели не за ее прошлое.
     Гетера  отступила.  Эти  комесы-варвары дают  время.  Евдемоний сразу
заткнул бы  ей рот.  Так вперед,  смелей,  победи же свой страх,  женщина!
Жизнь - клоака, а судьба подлее, чем торговец рабынями!
     Женщина  с  жестами  Медеи,  проклинающей предателя  Язона*,  вложила
собственные слова в трагический монолог:
     - Но зачем, но к чему я говорю все это тебе, о грязный варвар? Что ты
понимаешь,  свиномордый! Наемный, тупоумный мясник-людоед... Тога патрикия
идет тебе,  как диадема шелудивому псу.  Что умеешь ты? Убивать? Для этого
не нужны ни ум... ни вдохновенье!
     _______________
          * М е д е я, Я з о н - герои мифа об аргонавтах. Из него Еврипид
     почерпнул сюжет трагедии "Медея".  Этим же сюжетом увлекались  многие
     древние поэты.

     Филемут понял с некоторым опозданием,  что теперь задели и его. Герул
вскинул левую руку, чтобы привлечь внимание, и указал на гетеру. С верхней
ступени ударила стрела.
     Острие высунулось из спины Феодоры, и она, глядя на оперенье, которое
белой лилией торчало из ее плоской груди,  улыбнулась.  Она успела сказать
тихо, но передние в толпе услышали:
     - Хорошая смерть... для меня. Приснодева, попроси за меня сына.
     Вторая стрела впилась гетере в висок.
     Мунд не  заметил,  откуда свалилась дохлая крыса,  которая шлепнулась
ему в лицо, так как мятежная толпа плебса ринулась на ступени сената. Будь
здесь Евдемоний, он, как любой префект, опытный в общении с толпами, легко
доказал   бы   Мунду   неуместность   медлительности:   своим   выжиданием
магистр-милитум приучил охлос к виду войска.


     Озлобленный   несправедливостью  бытия,   давимый   зрелищем   чужого
недостижимого благоденствия,  раздраженный запахом жирных и  острых блюд и
виденьем  утонченных,  как  цветы,  женщин  Палатия,  разноплеменный плебс
Византии  не  имел  утешений  римского  плебса.  Тот  еще  довольно  долго
осознавал себя народом-повелителем, длиннозубым отродьем Ромула.
     Взамен  византийский плебс,  как  бык  на  бойне,  оглушался дубинами
церкви,  поступившей на службу базилевсам.  Значение вероисповедных споров
было необычайно сильным.  Религия языческого государства ничего не обещала
за гробом:  Гадес служил хладным убежищем печальных теней. Харон относился
безразлично и  к  доблестной мощи героя и  к мышцам носильщика.  Имперское
христианство перевернуло прежние представления. Чем холоднее земная жизнь,
тем  ближе  вечность  небесного блаженства.  Человек  с  его  потребностью
увидеть  гармонию,  добиться  справедливости соглашался  с  такими  чашами
весов.  Да и так всегда находились мириады, безропотно принимавшие лишения
во имя таких де