принял мое  покаяние.  Он  приказал бросить бронзу в
реку, я послушался.
     Это была хорошая бронза.
     Репартий не мог удержаться от укора. Глупец Малх... Не мог расстаться
вовремя с  красивой игрушкой.  Не догадался подарить ее другу.  Разве мало
Репартий сделал для  ссыльного!  Но  умный  человек не  станет высказывать
сожаление о непоправимом. Репартий продолжал:
     - Ты опять рассердил Деметрия.
     - Но чем же?
     - Для чего ты общаешься с северными варварами?
     - Они пригласили меня, у меня не было дурных намерений.
     - Э,  -  жестко сказал Репартий, - ты, видно, никогда не поймешь, что
решают не наши намерения, но то, что о них думают другие.
     - Откуда Деметрий узнал, где я?
     - Служители бога заботятся о  наших душах пристальнее,  чем  о  своем
благе.  Им дано видеть больше,  чем нам, - благочестиво сказал Репартий. -
Не  всякое  приглашение следует принимать.  И  чтобы  ты,  друг  Малх,  не
согрешил опять, останься ночевать со мной.


     На берегу и на кораблях все еще спали, когда Малх потихоньку выбрался
из  шатра Репартия.  Кажется,  необходимо что-то  решить -  эта  мысль его
разбудила.  Он плохо умел решать,  когда дело касалось его личной судьбы -
Малха слишком сильно занимало отвлеченное,  -  таков удел  слабых душ,  по
мнению людей, преуспевающих в жизни.
     К чему все существующее?  Малх не находил ответа. Порой ему казалось,
что,  родись  он  в  годы,  когда  христианство было  религией угнетенных,
протестом против насилия и  несправедливости,  он отдал бы жизнь за учение
Христа, как те праведники, которых ныне славит торжествующая церковь. Нет,
хорошо,  что  он  не  принадлежал к  числу  мучеников,  обманутых  химерой
христианства.
     Малх  по-прежнему  увлекался мудростью мира,  умершего,  быть  может,
раньше,  чем  христиане  занялись  истреблением  того,  что  они  называли
язычеством.  Его увлекали мудрость Эпикура, суровость стоиков, беспощадная
логика Сократа, мужество пифагорейцев; тешили загадки Апулея, таинственные
намеки магов.
     Но  все  же,   к   чему  весь  видимый  мир?   Да,   все  говорили  о
справедливости.  И снова мысли Малха возвращались к древним Афинам.  Пусть
Афины были гражданским раем. А много тысяч рабов, людей-вещей, без которых
не  могли бы существовать тридцать тысяч полноправных афинян!  Впрочем,  в
том  мире  хоть  не  было места лицемерию:  раб  не  считался человеком по
закону.  Учение Христа будто бы  уравняло людей,  каждый имеет бессмертную
душу,  рай  для праведных,  там не  различают состояний.  А  на  земле все
по-старому,  христианская империя так же нуждается в рабах,  как языческий
Рим.  Вот спит христианин Петр-Гавала.  Христианин Репартий может в  любой
миг распорядиться им, как вещью.
     В  сумраке Малх  по  длинной рясе узнал Деметрия.  Пресвитер уже  шел
куда-то,  он  тоже,  видно,  не знает покоя утреннего сна.  Вспомнив уроки
Репартия,  Малх  приблизился,  сложив  руки  горстями вверх,  будто  желая
удержать  даваемое:   так   верующие  просят  у   священников  благодеяние
благословенья. Деметрий обошел Малха, как препятствие на пути.
     Жесткий как  кремень,  Деметрий ненавидел нечестие.  Строгий постник,
никогда не прикоснувшийся к женщине,  он был беспощаден к себе.  Мученики,
проложившие путь для торжества церкви христовой,  -  вот кому он  позволял
себе завидовать.  Ему казалось,  что такая зависть - единственное чувство,
допустимое для христианина. С неустанным раздражением Деметрий искал следы
ереси и язычества. Его искренне возмущала легкость нравов в городе святого
Константина,  сила  многоглавого греха.  С  тайной  мечтой о  мученичестве
Деметрий просил  послать его  на  окраину империи для  проповеди варварам.
Ахонты Карикинтии боялись пресвитера - доносы святого человека прочтут при
дворе и могут доложить самому базилевсу, блюстителю кафоличества.
     Деметрий изучил язык славян,  для  проповеди он  поплыл с  купеческим
караваном.  Он  возвращался разочарованный,  с  подорванной верой в  себя.
Слово  божие не  проникало сквозь грубые оболочки душ.  Он  хотел остаться
среди язычников. Но здесь Империя Дьявола.
     Деметрий видел:  для него дорога на Рось закрыта.  И он с отвращением
думал о  сразу опостылевшей Карикинтии.  В этом городе,  подобном кораблю,
который пристал к чужому берегу, Деметрий окрестил всех рабов. Он исправил
небрежение других  священников,  но  жил  мечтой  о  просвещении варваров.
Варварам нужны меч и огонь и лишь после - святая купель.
     Вечером  Деметрий  наблюдал  за  беседой  Малха  со  скандийцами.  Он
завидовал легкости,  с  которой Малх сходился с варварами.  Но ценой чего?
Ссыльный  еретик  потакает  язычникам.  На  вопрос  о  Малхе  духовный сын
пресвитера раб  Петр  простодушно ответил:  Малх об®ясняет северным людям,
как плавать по морю в Византию.  Никто не имел права наставлять варваров о
путях в империю... Если твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее...
     Глядя  на  удаляющегося Деметрия,  Малх  похолодел.  Почему пресвитер
отказал в благодати?
     Из шатра вышел Репартий.  Малх не мог удержать жалобу, продиктованную
страхом.
     - Я  говорил  тебе,  говорил,  -  с  огорчением ответил  купец.  -  Я
попытаюсь смягчить его святость.  Не могу тебе приказывать,  но прошу:  не
сближайся с варварами.


     Деметрий  возглашал  слова  богослужения.   Ромеи,   свободные  рабы,
отвечали нестройным хором: "Помолимся!" Или: "Аминь!"
     Несколько  пруссов   принюхивались  к   сладкому  дыму   кадильниц  и
приглядывались к  движениям ромеев.  Двое или трое,  протолкавшись вперед,
подражали христианам.  Вероятно, эти прикосновения ко лбу, животу и плечам
служат магии доброго заклинания в пути, которое полезно для каждого.
     После молебна за  благополучное прохождение порогов ромеи разбежались
по кораблям, и колокол дал знак отправления.
     В  затоне,  где ночевал караван,  вода была как в тихий день на море;
разлив-исполин  подбивал на  берег  желтую  пену.  Легко  было  определить
вчерашний уровень воды  -  новая ступенька наметилась пальца на  два  ниже
предыдущей.  Малх достаточно знал математику Пифагора и геометрию Эвклида,
чтобы счесть,  сколько воды должно было за ночь сбежать через теснины.  Но
для познания мира нужна свобода души,  нужна радость жизни, неразлучная со
свободой.  В унынии Малх добрался до челна. Унизительна была необходимость
слушать Деметрия, молиться под его наблюдением, отвечать на его возгласы.
     Вместо Фара на скамье гребца сидел Индульф!  В сердце Малха вспыхнула
надежда: утопающий хватается за соломинку.
     Передний  корабль  с  вереницей челнов  описывал кривую  на  юг,  ему
подражали с обычной точностью.  В месте впадения реки Самари разлив левого
берега   постепенно  сужался.   Вскоре  показался  мыс,   покрытый  густым
кустарником,  как  баран  шерстью.  Это  справа  приближался высокий берег
острова, который делил реку на две неравные части.
     Внезапно  для  глаз  открылась  неровная,  но  ясно  видимая  полоса,
пересекавшая Днепр.  Рябой от ветра разлив превращался в волнистые полосы,
бегущие  вдоль  реки.  Подобно началу  горного водопада,  исполинская сила
тянула к себе реку.
     На  ромейских кораблях  опустили паруса.  Можно  было  заметить,  как
передний корабль,  перейдя  рубеж,  сразу  натянул канат,  с  новой  силой
увлекая челны. Следующие корабли еще усерднее заработали веслами, чтобы не
отставать.  Частые удары  колоколов ободряли гребцов.  Наконец через рубеж
перевалил и корабль Репартия. Канат подскочил над водой. Малх почувствовал
рывок.
     Берега стремительно уходили назад,  челн раскачивало в струях. И Малх
видел,  что река,  нападая на остров,  образует один высокий бурун.  Бурун
особенный, не как на море, где за ударом волны следует отступление, отдых.
Стоячий бурун уходил от острова углом, челн подняло и опустило, как щепку.
Теперь кораблей не  было видно,  они скрылись за поворотом.  Петр-Гавала и
Индульф  гребли  изо  всех  сил.  Малх  помогал  гребцам  кормовым веслом.
Поворот!  Малх перебросил весло направо,  налег всей силой.  Заднему челну
никто не  поможет,  но  он  помогает передним.  Еще поворот,  на  этот раз
налево. Река выпрямилась, показались голые мачты корабля Репартия.
     То  там,  то  тут над водой взлетали фонтаны,  то  там,  то  тут река
вспухала,  обозначая верхушки утопленных порогов. Малх старался следить за
кормой корабля,  угадывать движения людей у  руля.  Челн еще стремительнее
двигался  вперед,  и  Малху  казалось,  что  он  опередил  бы  квадриги на
состязаниях зеленых и голубых.
     На  корме корабля Репартий замахал руками и  показал на  воду.  Через
несколько мгновений Малх увидел расходящиеся треугольники струи.  Каменный
зуб поджидал добычу.  Предпоследний челн едва не коснулся его. Не старайся
так Малх - и его и другие челны налетели бы на скалу.
     "Почему бы и нет, - думал Малх. - Несколько глотков, судорога глупого
тела - и покой, покой, покой..."
     Увлечение борьбой минуло.  Малх  равнодушно глядел на  бурлящую воду.
Местами кипело,  как в котле. Точно адское пекло христиан нашло себе место
здесь, под Днепром.
     - Ты - мужчина! - сказал Индульф.
     Малх сумел оценить похвалу.  Он ободрился.  И снова движение опьянило
Малха.  Колокола,  чуть отдохнув,  возобновляли частый перезвон. Гребцы не
имели покоя.
     Левый берег то отступал в  разливах,  то близился мысами,  от которых
тянулись  поперек  реки   затопленные  хребты  мертвых  чудовищ.   Кормчие
держались правого берега, казавшегося снизу горой.
     Река с  грохотом устремилась вперед.  Еще и  еще бьют гребцы,  гнется
кормовое  весло.   Но  вот  берега  расходятся,  раскрываются,  как  жерло
исполинской воронки.  Полузатопленные острова,  течение замедляется.  Малх
понял,  что теснина окончилась.  Он взглянул на солнце - сегодня время шло
незаметно.
     Снизу наплывал большой остров, были видны деревья. Корабли спустились
вдоль острова и  забросили якоря в  подобие бухты.  Этот остров никогда не
затоплялся.  Ромеи  назвали  его  именем  святого Григория.  Славяне же  -
Хортицей,  по одному из имен Солнцебога.  Россичи говорили, что было здесь
святилище Хорса, при котором жили собаки особенной породы: хорты-сторожа.


        7

     Прочно забитые колья для шатров,  очаги,  защищенные от ветра, широко
протоптанные  тропы.  Пни  от  срубленных  деревьев,  заготовленные дрова,
легкие постройки из глины и камыша -  остров Хорса давно обжит.  Однако до
прибытия ромейского каравана он был так же безлюден, как берега.
     Остров  оживал осенью,  когда  пороги становились неодолимы и  волоки
обещали слишком много опасностей. Степняки - покупатели ромейских товаров,
введенные в  искушение,  предпочли бы  вместо мены ограбить купцов,  но не
смели.
     Торговцы из  городов северного берега Евксинского Понта приплывали на
осенний торг целыми обществами;  купеческие старшины следили за  порядком,
за   соблюдением  цен:   никому  не  позволялось  сбывать  товары  дешевле
установленного заранее.  Жадности варваров купцы  противополагали расчет с
тем же успехом,  с  каким легион сражался с вольной толпой храбрых,  но не
знающих военного строя людей.
     Осенний торг  на  Хортице и  внешне напоминал сражение:  каждый носил
оружие,  для  общей  сохранности купцы  нанимали отряд пехоты,  и  торжище
походило на военный лагерь.
     Во  времена владычества готов в  приморских степях,  и  до  готов,  и
после,  тот,  кто возделывал землю на Ворскле,  Самари,  Орели,  доставлял
излишки зерна на осенний торг ниже порогов.  А степняки везли кожи, шкуры,
сушеное мясо,  гнали  толпы рабов,  захваченных в  набегах и  во  взаимных
стычках.
     На  торге  святого Григория первое место  занимал живой товар.  Здесь
великая империя покупала всех и у всех.
     Святилище Хорса жило долго. Сменявшиеся хозяева приморья остерегались
осквернить его из страха перед местью чужого бога.  Эллины,  с  их умением
находить собственных богов  под  любыми именами,  приносили Хорсу  жертвы,
называя его  Зевсом Скифским.  Воинствующие христиане уничтожили языческое
капище.  Предшественники Деметрия окропили землю святой водой и  посвятили
остров святому Григорию.  Поэтому Деметрий служил молебен на  очищенной от
власти демона земле.  Купцы, воздавая хвалу богу, благодарили за успех, за
сохраненную жизнь.
     Многие долго не  поднимались с  коленей,  скрывая усталость под видом
благочестия.  Уткнувшись лбом в пол храма - вселенная есть храм Христов, -
Репартий в немой молитве восславлял милость божию.  Прозревая с небес, бог
спас товары,  когда раб на челне гнусно прозевал подводный камень. Отвечая
вместе с  другими на возгласы священника,  Репартий просил бога воззреть и
на Малха,  который спас челны.  Конечно, сам бог подсказал взять в поездку
ссыльного актера-философа.
     Краем глаза Репартий видел Малха.  Неразумный внял предупреждению, он
здесь и молится на видном месте.
     Несчастный  -  и  глупый...  Репартий  ценил  более,  чем  показывал,
общество  повидавшего  мир  философа  -  актер  не  привлекал  его.  Малх,
казалось,  помнил наизусть Светония,  Плутарха,  Тацита. Кто мог проверить
цветы   красноречия,   которыми  Малх   раскрашивал  повествования  старых
писателей?   Списки  старых  книг  делались  редкостью.   История  Тацита,
написанная  на   папирусе  александрийским  способом  или  на   пергаменте
по-римски,  стоила столько же,  сколько годовой труд  пяти-шести  искусных
рабов-ремесленников.   Репартию  особенно  нравились  "Анналы"  Тацита   и
"История  двенадцати цезарей"  Светония.  Опасность  раздражала аппетит  -
многие  поступки  благочестивого  базилевса  Юстина  и  ныне  властвующего
Юстиниана   благочестивейшего   коварно   напоминали   те    дела   старых
императоров-язычников, которые Тацит называл преступлениями.
     Репартию  будет  не   хватать  общества  Малха,   едкие  высказывания
ссыльного могли сравниться с  перцем в мясе.  И Репартий иногда чувствовал
правоту нищего философа.
     Репартий видел,  как  Малх усердно молился.  Напрасно.  Церковь,  как
ястреб,  -  она  не  разожмет когтей.  Глупец,  столько раз битый,  он  не
понимал,  что слабый должен если не добиваться покровительства сильных, то
хоть не вызывать их гнева.
     В  сердце  купца  боролись  противоречивые чувства.  Решался  сложный
вопрос совести:  предоставить жерновам,  уже захватившим человека, смолоть
его, как зерно, или вмешаться?
     Пустыня,  здесь мир  таков,  каким его  создал всемогущий.  Нигде нет
человека, великая река пуста. И все же, чувствовал Репартий, в мире тесно.
И не только таким, как Малх.
     Размягченный молитвой,  успокоенный общением с  богом,  который  явно
благоволил в  эту  поездку  Репартию,  купец  решился  тайно  поговорить с
Малхом.
     Он шепнул:
     - Малх, пойди за мной незаметно, нас не должны увидеть.
     Малх нашел Репартия в роще, на высокой части острова.
     - Ты избавил меня от большого убытка,  -  тихо говорил Репартий,  - я
благодарен.  Я  скажу то,  чего  не  должен был  открывать тебе.  Деметрий
потребовал, чтобы я перед высадкой в городе забил тебя в колодки и передал
архонтам. Ты препятствовал проповеди истинной веры среди варваров и открыл
им дорогу в империю. Я должен выполнить желание пресвитера.
     Малх схватил руки купца.  Слова об®яснений,  оправданий рвались с его
уст.
     - Молчи, молчи, - шептал Репартий, - слова бессильны. Ах! Сюда идут!
     Оба присели,  озираясь.  Никого не было. Испуганный Репартий поспешно
договаривал:
     - Скорее,  Деметрий не  должен меня  заподозрить.  Делай что  хочешь,
размысли,  у тебя еще есть время.  Помни:  я молчал,  ты ничего не слышал!
Видит бог, и пресвятая дева, и троица единосущная - я ни при чем. Это твое
дело, твоя судьба.
     Репартий  часто-часто  крестился,  разрушая  дурное  сплетение  своей
судьбы со  злосчастной долей  Малха.  Охваченный суеверным страхом,  купец
клял свое вмешательство. Сейчас его толкнуло в сердце, он узнал - злой рок
преследует этого человека.  Когда судьба против,  ничто не поможет. Сделав
указательным пальцем и мизинцем правой руки рога - так Дева Мария отгоняла
сатану,  - Репартий почти бежал. Лишь на открытом месте он пошел тихо, как
приличествует достойному человеку.
     Малх  забыл  усталость.  Казалось,  уже  захлопнулась железная  дверь
тюрьмы. Знакомый ход, облицованный камнем, идет покато вниз. Уже поднимают
крышку в  полу.  Ступай туда,  в  черную дыру.  Ее называют всерьез,  не в
насмешку,  мирным местом.  Потом вытащат,  полумертвого от голода и жажды,
опьяневшего от  смрада.  Накормят соленой  рыбой,  вывернут руки,  иссекут
кнутом  с  медными  колючками,  сорвут  ногти,  испещрят каленым  железом.
Заставят назвать небывалых сообщников -  подскажут кого.  И добьют,  когда
вместо Малха останется раздавленный, онемевший остов человека.
     Он  понял:  все это он знал еще вчера,  когда пресвитер отказал ему в
благодати.  Да,  знал,  но малодушно не хотел знать. Он был быком, который
везет на бойню телегу с мясниками.
     Усталость сломила его.  Ночью,  в  полном мраке,  он выполз на берег.
Спрятаться  на  острове?  Его  найдут.  Какая  ловушка!  Зачем  он  принял
приглашение Репартия  и  отправился  в  злосчастную поездку...  До  берега
версты две.  Бурная река,  холодная вода -  ему не  одолеть стихию,  он не
россич Ратибор и не прусс Индульф. А не поможет ли ему молодой прусс?
     Как  вор  на  византийском базаре,  Малх  бродил около  спящих.  Если
Индульф ушел  на  свой челн,  поиски тщетны.  Прусские челны ночью слишком
похожи один на другой.  Он переполошит пруссов,  наделает шума. Теперь все
казалось опасным.
     Первым Малх нашел Фара.  Удача -  Индульф спал тут же.  Малх прилег и
тихонько  разбудил  молодого  прусса.  С  вдохновением отчаяния  он  сумел
об®ясниться: нужно бежать, нужна помощь мужчины мужчине, воина - воину.
     Индульф не нашел ничего чрезвычайного в  просьбе Малха.  Преследуемые
враждой сильных,  избегая наказания за проступок, совершенный под влиянием
оскорбления,  мстя или избегая места, соотчичи Индульфа не считали позором
бегство в горы и леса. Лишаясь всего, они сохраняли главное - свободу.
     Индульф выразил сожаление,  и Малх понял, что пруссы собирались взять
его с  собой.  Но  это было бы невозможно:  даже на большом корабле трудно
спрятать человека.
     Сочувствие окрылило Малха.
     - Помоги мне, - просил он.
     Индульф  разбудил  Фара.  Трое  мужчин  пробирались  между  потухшими
кострами,  переступая через  спящих.  Изнурительный день  скосил всех.  На
берегу нашелся легкий челнок из тех,  которые возили с собой пруссы.  Малх
ждал  у  большого челна,  куда  скрылись Индульф и  Фар.  Пруссы  медлили.
Наконец,  перегнувшись,  Индульф передал Малху колчан,  лук, меч и кожаный
мешок. Две или три головы появились над бортом, похожие в темноте на концы
бревен.
     Первым  в  челнок  забрался Малх,  за  ним  Фар  и  Индульф осторожно
спустились в зыбкое суденышко.
     Через волокна тумана слабо светила багровая луна.  Фар и  Малх сидели
на веслах,  Индульф помогал гребцам кормовым веслом.  Малху казалось,  что
они плывут бесконечно. Коротка весенняя ночь. Пруссы не захотят из-за него
ссориться с ромеями.
     Внезапно весло Малха задело дно. Индульф выскочил и подтащил челнок.
     Они поспешно простились.
     - Если суждено -  мы встретимся.  Желаю тебе,  ромей, славной смерти,
когда взойдет луна твоей ночи! Стремись к невозможному, и жизнь не будет в
тягость тебе. Мне пора!
     Впоследствии Малх уверил себя, что именно эти слова произнес Индульф.
     Беглец вошел в  воду и сильно оттолкнул челнок.  Под кормой взбурлила
вода.  Пруссы взялись за весла.  На красноватой воде и  люди и челнок были
черны,  как облитые смолой.  Еще немного,  и туман проглотил все, как ночь
глотает землю.
     Малх жадно пил,  ему  казалось -  он  не  п