тарика - лучшего и не
заслуживает.
     Легат прохаживался в темноте сзади строя. Первая центурия должна быть
покороче  второй,  в  ней  не  хватало  одиннадцати  мечей.  Хитрецы,  они
расставились пореже.  Маленькие хитрости стали привычкой,  устраивались во
время  подсчета казначеями числа  легионеров.  В  легионах умели  получать
жалованье на мертвецов.
     Итак,  сиятельнейший уполз...  Анфимий Заяц помнил Евдемония стройным
красавцем легатом: патрикии поднимаются быстро. С возрастом к ним приходят
почести,  жир и осторожность.  Э, что говорить, на месте Евдемония Анфимий
тоже удрал бы отсюда.
     Дверь ухнула от удара. Началось. В такое время следует понять, за кем
сила, и - сберечь свою шерстку. Легат ощутил кожаный пояс-копилку, который
носит каждый легионер под одеждой на  голом теле.  Вся манипула,  он знал,
тоже захватила свое, когда заволновался демос. Сегодня, если станет жарко,
легионеры не бросят ни одного тела, унесут своих хоть в зубах.
     В дверь ударили вторично. Анфимий ухмыльнулся. На ступеньках особенно
не развернешься,  можно бить только сбоку или снизу,  удар скользит, дверь
крепка. Ослам придется долго возиться.
     Легат издал подобие мышиного писка -  заячья губа мешала ему свистеть
по-настоящему.  Ему ответил многоголосый писк,  кто-то  заскреб ногтями по
щиту,  кто-то хрюкнул от удовольствия.  Манипула забавлялась,  и  легат не
обижался.  Свои,  семья... Да, семья, и нечего гибнуть за списки налогов и
прочую грязь, которую писцы разводят в префектуре.
     Легат ударил рукояткой меча по гулкой двери:
     - О-гей!
     - Отпирай, - ответили снаружи.
     - Кому?
     Ответа не было. Хрустело дерево, натужно дышали люди. В окна струился
красноватый свет, пахло горячей смолой факелов.
     Почувствовав опасность,  легат отскочил за  стену.  Сейчас же  правая
половина двери  обрушилась внутрь.  Мятежники устроили на  ступенях помост
для тарана.  "Сейчас они ворвутся",  -  соображал легат. Нет, выжидают, не
лезут вслепую. Прикрываясь щитом, он прыгнул на поваленную дверь:
     - Стой! Поговорим!
     Легат  увидел двоих,  одного с  мечом,  другого с  топором:  силуэты,
освещенные сзади.
     - Договоримся,  -  предложил Анфимий,  -  мы  уйдем сами.  Или хотите
драки?
     - Идите,  -  не задумываясь,  ответил человек с мечом.  -  Нам нечего
делить с легионом.
     - Свободный выход только легионерам, - предупредил человек с топором.
     - Других здесь нет, все уже удрали, - заверил легат. - Здесь пусто!
     Не теряя ни секунды, - толпу нельзя заставлять ждать, - Анфимий вывел
манипулу. Двухсотногая щитоносная ящерица, быстро соскользнув по ступеням,
повернула  к   форуму  Константина.   У   византийцев  не  было  счетов  с
одиннадцатым  легионом.   Манипулу  пропустили.  Легионерам  предлагали  -
кричите:  "Побеждай!"  Легионеры кричали.  На  улице  Месы,  около площади
Августы,  было почти безлюдно. Привязавшиеся было к манипуле сотни две или
три  горожан  сочли  разумным  отстать.   Легионеры  благодарили  Анфимия,
скандируя:
     - Нашему отцу - слава, слава!
     Молчание  и  пустота  префектуры  расхолаживали оставшуюся около  нее
толпу.   Не  было  сопротивления  -  не  стало  и  ярости.  Новую  вспышку
раздражения вызвали запертые двери внутренних помещений.  Чье-то  внимание
привлекла статуя базилевса в строгих складках мраморной тоги. Белую голову
в лавровом венке опалили факелом. Почерневшие щеки вызвали злобный смех, и
ломы расправились с изображением Владыки империи. Вспомнили о налогах. Те,
кто  искал  крови  живого  врага,  уходили.  Другие  захотели добраться до
пергаментов и папирусов,  откуда все зло.  Шпионы, боясь списков, где были
их имена, первыми разложили костер.
     После полуночи крыша префектуры провалилась,  и пожар перебросился на
соседний дворец.
     Префект   Евдемоний  перед   рассветом  обошел   место   расположения
одиннадцатого легиона,  стоявшего в саду Палатия за воротами, которые были
прозваны Медными.  Префект терзался сомнениями.  Божественный не звал его,
не передавал распоряжений. Обожаемый гневается? Занятый собой, рассеянный,
Евдемоний нашел первую когорту в полном составе трех манипул,  но не задал
Анфимию ни одного вопроса.  "Плохи дела Палатия",  - решил легат. Такое же
мнение составили себе и другие легионеры.


        2

     Одновременность  действий,  единодушие  восставших  было  результатом
общего  недовольства Властью.  Для  торговли начало  Юстинианова правления
было золотым веком.  Купцы богатели на торговле с Востоком.  Из Персии шли
драгоценные камни,  благовония,  острые и  сладкие пряности.  Из  Индии  и
страны Синов -  медь, клинки отличного железа и само железо. Так же олово,
необходимое для  выплавки бронзы,  слоновые клыки,  мягкий камень зеленых,
розовых, синих оттенков, нефрит, агат, жемчуг и створки раковин-жемчужниц,
многоцветные камни для мозаик, белые камни алмазы, не слишком красивые, но
совершенно необходимые для гранения цветных. Эти дела всегда были выгодны.
     К  венетам причисляли себя и  торговцы,  богатевшие в путешествиях на
нильские  катаракты.   Оттуда  привозили  золотой  песок,   шкуры  крупных
хищников,   слоновые  клыки  большего  размера  и  лучшего  качества,  чем
индийские,  великолепных чернокожих рабов  высокой  ценности.  Когда  была
потребность для ипподрома,  привозили и львов,  леопардов,  пантер. Многие
венеты наживались на торговле с Лазикой,  с побережьем Евксинского Понта к
северу и западу от реки Фазиса.  Абсаги, алланы, лазы, иверы были небогаты
металлами,  золотое руно давно поредело,  зато в  изобилии и дешево купцам
доставались мужественные рабы и белокожие рабыни,  ценимые за красоту лица
и  нежность тела.  Племена  лесистого Кавказа по  воинственности характера
предпочитали оружие  любому товару.  Нарушая законы империи,  воспрещавшие
такую торговлю,  купцы меняли кинжалы,  мечи, латы, стрелы, луки, шлемы на
живой товар. При удаче капитал удваивался за одно лето.
     Венет Ейриний владел только в  Византии семьюдесятью двумя публичными
домами.    К   нему   тяготели   все   работорговцы.   Зенобиос,   крупный
кораблевладелец,  являлся  своеобразным  старшиной  корабельщиков.  Вассос
держал в руках торговлю скотом, то есть мясом.
     Юстиниан щедро сыпал накопленное Анастасием золото,  он  опрокинул на
Византию рог изобилия. Для ипподрома завозились лучшие лошади не только из
Персии,  Аравии,  Африки,  Испании,  но  добывались истинные  жемчужины из
табунов закавказских алланов.  Базилевс платил за каждое зерно ячменя,  за
каждую крупинку позолоты на  копытах коней и  колесах квадриг,  за  каждую
ленточку, вплетенную в хвост.
     Трибуны  заваливались цветами,  базилевс  платил  за  каждый  цветок.
Зрителей обносили вином, хлебом, фруктами.
     Из   Африки   доставили  слонов  с   ушами,   как   плащи,   и   двух
чудовищ-носорогов.  Львов,  тигров,  леопардов считали  сотнями.  Византия
увидела небывалое -  схватку пятисот волков  с  пятьюдесятью медведями,  и
воистину десять против одного было правильным соотношением сил.
     Раздачи  хлеба  охватили  половину жителей  Второго  Рима.  На  арене
ипподрома  в   перерывах  между   зрелищами  насыпали   горки   серебряных
миллиарезиев.
     Продавалось и  покупалось все,  что  успевали  доставлять караваны  и
корабли.  Все точно разбогатели,  рабов расхватывали в  портах,  публичные
дома  не  знали отбоя от  посетителей,  а  истощенные любовью рабыни сразу
находили покупателей из  малоимущих,  которые  сегодня  считали  возможным
прокормить еще один рот, кроме своего собственного.
     Статеры  носились  стайками золотых  рыбок.  Над  ипподромом взлетали
позолоченные голуби.
     Потом Юстиниан нарушил мир с  персами.  После неудачной,  в сущности,
войны  пришлось платить дань,  замаскированную возмещением расходов персов
на  содержание Железных Ворот у  Каспийского моря.  Юстиниан начал строить
крепости во  многих местах,  где не было достаточно жителей,  дабы сделать
торговлю прибыльной.  Юстиниан подкупал сопредельных варваров,  его  послы
сыпали золото, и статеры уплывали из империи. На ипподроме травили дряхлых
львов и  престарелых медведей,  с  колесниц осыпалась позолота,  и воскрес
забытый было налог - обол на зрелища, как его называли.
     Списки  получающих хлеб  обрезали  каждый  месяц,  пока  не  зарезали
совсем.  Для купцов это было разорительно,  ибо тот, кто прежде мог что-то
купить или развлечься, теперь тратился на хлеб. Вслед за хлебными списками
Юстиниан обрезал статер. Теперь за золотую монету платили не двести десять
оболов,  как при Анастасии,  а только сто восемьдесят.  Палатий выигрывал,
купцы теряли, а покупателей делалось все меньше и меньше.
     Разбросав  золото,  унаследованное от  Анастасия,  Юстиниан  принялся
затягивать  петлю  налогов.   Ранее  в  Абидосе,   в  проливе  Геллеспонт,
досматривали корабли,  с  тем  чтобы  в  столицу не  ввозили оружие  и  не
в®езжали нежелательные люди,  в Босфоре -  чтобы на кораблях не укрывались
беглецы и  для варваров не  везли шелк и  оружие.  В  обе таможни Юстиниан
послал  новых  начальников с  приказом взимать пошлину в  размере половины
стоимости всех товаров.
     Над  византийскими  портами  Юстиниан  назначил  начальником  сирийца
Аддея, который взыскивал пошлину в размере стоимости всего привезенного. В
первые  дни  несколько раз®яренных купцов  отвели свои  корабли в  море  и
публично сожгли. Базилевс не повел и глазом.
     Купцы постарались переложить пошлины на оптовых покупателей,  те - на
мелких торговцев.  Цены на  все  подскочили в  два  и  три  раза.  Покупки
сокращались,  горожане беднели. Сразу появилось большое количество хозяев,
желающих продать рабов,  которых нечем  стало кормить.  Грозный,  понятный
каждому признак!
     У  Ейриния и  других  содержателей публичных домов  появились опасные
соперники.  Свободные женщины торговали собой на улицах и  в любой конуре,
чтоб не умереть с голоду.
     Византия стала есть  мало мяса.  Крупнейший торговец мясом Вассос был
наследственным старшиной солеторговцев: он наблюдал, чтобы соли не ввозили
слишком много,  дабы не сбить цены.  Юстиниан приказал, чтобы вся ввозимая
соль сдавалась в  портах агентам Аддея по цене меньшей,  чем было.  А всем
покупателям - и крупным и мелким торговцам - Аддей предложил соль по цене,
повышенной  в   два  с  половиной  раза.   Прежде  Вассос  засаливал  мясо
собственной дешевой солью, ныне за свою же соль он будет платить как все!
     Мясоторговцы  и  солевщики  метнулись  в  Палатий.  Всесильный  Иоанн
Каппадокиец  выгнал  их  с  побоями.   Солевщики  пригрозили,  что  бросят
промысел.  Их  предупредили,  что обязанность подданных -  умножать доходы
империи,  не оскорбляя Божественного рассуждениями.  Тут же префект города
Евдемоний взял под стражу солевщиков Агапия и Семиона,  и они признались в
изречении хулы на базилевса.  Преступников сожгли в  медном Быке на потеху
охлоса, который не любит богатых. Вскоре тем же способом были лишены жизни
еще несколько купцов.  Базилевс наследовал им, глашатаи обвинили казненных
в повышении цен, медный Бык насытился, но соль не подешевела.
     Анастасий приучил подданных к некоему ощущению, которое можно назвать
отсутствием страха перед Властью у невинных. Юстиниан повел борьбу с таким
вредным для империи предрассудком.
     Был  введен  закон  под  названием диаграфе  -  на  владельцев домов.
Владельцы  доходных  домов  переложили  диаграфе  на   жильцов,   возникли
волнения, несколько владельцев были убиты.
     События следовали одно за другим,  без перерыва, базилевс старался не
пополнить казну,  но  распространить свою  власть  над  вселенной.  Деньги
изыскивались любым способом. Один из богатейших людей Византии Зенон, внук
базилевса Анфимия,  был назначен базилиссой Феодорой на должность префекта
Египта.  Зенон  погрузил на  трирему все  свое  достояние.  Ночью  корабль
разгрузили и сожгли,  а Зенону об®явили, что имущество его погибло. Вскоре
Зенон умер, не справившись с горем. Квестор Трибониан пред®явил завещание,
в котором внук былого базилевса,  исполняя долг верноподданного,  подносил
все  свое  состояние  Юстиниану.  По  причине  величественных и  сердечных
излияний глашатаи читали это завещание на  всех площадях Византии.  Тут же
почти,  не  прошло и  недели,  как скончались патрикии и  сенаторы Татиан,
Демосфен и Гиларий, оставив столь же патриотические завещания.
     Следовало  смириться,  молчать.  По-прежнему  Юстиниан  на  ипподроме
благословлял первыми  венетов.  По-прежнему  суды  оказывали  благоволение
голубому цвету  в  ущерб  справедливости.  Но  горячие  восторги зрителей,
занимавших  трибуны  направо  от  кафизмы,  сильно  остыли.  Что  касается
редкостно-необычайного содружества венетов и прасинов, - история сохранила
описание  некоторых событий,  подстегнувших злобу  многих  венетов  против
Палатия.
     Как-то  один из  референдариев Палатия,  сенатор Лев,  имел несчастье
потерять жену.  Не  собираясь длить жизнь вдовца более указанного канонами
церкви срока,  Лев  собрался жениться за  несколько месяцев до  январского
мятежа.  Состоялось обручение  с  девицей  патрикианского рода,  все  было
приготовлено к свадьбе.  В последний день вмешалась базилисса Феодора.  Ее
наперсница, бывшая актриса и гетера Индаро, хотела пристроить свою дочь, а
сенатор был  завидно богат и  не  молод -  двойное преимущество.  В  день,
назначенный для  брака,  почтенный  сенатор  был  схвачен  телохранителями
базилиссы и  обвенчан с  дочерью  Индаро.  Через  несколько дней  сенатор,
попытавшийся примириться с  положением хоть  поневоле,  но  все  же  мужа,
принялся громко жаловаться, что молодая жена даже девической скромности не
принесла в  приданое.  Индаро,  вступившись за дочь,  плакалась базилиссе.
Феодора вызвала сенатора.  В  ее приемной,  на глазах десятков сановников,
евнухи заголили болтуна и,  подняв "на воздуси", высекли сорокапятилетнего
сенатора, как блудливого школьника.
     После бури блеснуло солнце... Муж дочери Льва от первого брака Малфан
жаловался на недостаточность своего состояния. По просьбе Феодоры Юстиниан
послал  Малфана  с  широчайшими  полномочиями  в  Киликию,   откуда  плохо
поступали налоги;  кроме того,  в столице этой провинции,  в Селевкии,  по
доносам шпионов,  некоторые позволяли себе дурно высказываться о Священной
Особе базилевса. Девятый легион, расквартированный в Киликии, был на время
подчинен Малфану.  Решив воспользоваться обстоятельствами, Малфан обирал и
казнил подданных, на которых указывали ищейки.
     Провинциальные прасины  молчали.  Венеты  города  Тарса,  уверенные в
расположении к себе базилевса, узнав о расправах с селевкийскими венетами,
предали  Малфана  анафеме.  Шпионы  не  замедлили  осведомить полномочного
представителя базилевса.  Ночью  Малфан с  двумя  когортами вошел в  Тарс.
Легионеры принялись громить  дома  и  убивать  людей  по  списку,  данному
шпионами.  Жители,  вообразив,  что  в  город вторглись иноземцы,  оказали
сопротивление,  чем  еще  больше увеличили гнев  Малфана.  Сенатор Дамиан,
глава тарсийских венетов, был убит на пороге собственного дома.
     Византийские венеты взволновались.  В угоду им Юстиниан издал эдикт о
расследовании дела и  о наказании Малфана.  Льву пришлось спасать зятя,  и
сенатор  поднес  базилевсу  донатиум  -  дар  золотом  и  драгоценностями.
Донатиумы широко применялись и  поощрялись в правление Юстиниана.  Каждый,
желавший  получить выгодную должность или  хлопочущий о  каком-либо  деле,
вносил базилевсу донатиум. Уже современные Юстиниану историки осмеливались
обвинять  базилевса в  торговле должностями и  правосудием.  Под  влиянием
кодекса законов Юстиниана взятка короне дожила до середины XIX века в виде
продажи государственных должностей в  Западной Европе.  Молодая жена Льва,
утверждая свое положение в  семье,  ходатайствовала через свою мать Индаро
перед Феодорой.  Эдикт о расследовании деяний Малфана остался в канцелярии
Палатия.
     По  возвращении Малфана из  Киликии палач Селевкии и  Тарса,  как его
называли венеты, был милостивейше принят Юстинианом. Несколько раз®яренных
венетов напали на  Малфана в  садах Палатия,  жестоко изранили его,  но не
успели убить -  им  помешала стража.  Был  нарушен мир Палатия,  подданные
осмелились явиться туда с  оружием,  но  Юстиниан не  приказал разыскивать
преступников. Базилевс как бы бросил в подачку венетам кровь Малфана.
     В  то  же  время,  не выходя за пределы Палатия,  исчез Никодем,  сын
убитого  в  Тарсе  сенатора Дамиана.  Никодем тщетно  просил  у  Юстиниана
правосудия. Был ли сын Дамиана заточен в нумерах под дворцом Буколеон, или
под дворцом Феодоры,  или утоплен в проливе,  как многие до него, никто не
знал.
     Византийские венеты,  торжествовавшие в  начале  правления  Юстина  и
Юстиниана,  почувствовали,  как при землетрясении,  непрочность,  зыбкость
городских мостовых.  Небо стало грозным.  К  дням стихийно возникшего Ника
венеты пресытились обманом.  Не  так  давно  прасины,  сверх всяких заслуг
превознося базилевса Анастасия,  делали из  него  монофизита.  Теперь иные
венеты были способны отказаться от кафоличества из ненависти к Юстиниану.
     Юстиниан  последовательно  служил  идее:   империя  есть  бессмертное
существо -  царство божие на земле, подданный же - преходящая случайность.
Подданный не имеет воли и иного назначения,  кроме содействия империи. Так
называемые  жертвы  подданного  на   самом  деле   суть  единственное  его
назначение,  и  лишь  они  определяют его  право на  земное существование.
Отказывающийся выполнять  обязанности по  отношению к  империи  тем  самым
ставит себя вне  права на  жизнь,  так  как общее благо воплощено в  благе
империи.   Базилевс  есть  божественное  воплощение  империи,  поэтому  он
непогрешим,  единовластен,  ни  перед кем не несет ответственности за свои
действия.
     Все  последующие самодержцы,  каждый по-своему,  каждый в  меру своих
возможностей, стремились выполнить идеалы Юстиниана.


     После  разгрома городских тюрем  даже  людям осторожным,  с  холодной
кровью и  трезвым умом,  начало казаться,  что Юстиниан близится к  концу,
испытанному   многими   его    предшественниками.    Бездействие   Палатия
подтверждало слухи о слабости войска.
     Собрание видных людей происходило в церкви святой Анны,  во Влахернах
- дальнем северо-западном деме города.
     - Ранее подданные приветствовали императора,  преклоняя одно  колено.
Принимая поцелуй патрикия в  правое плечо,  императоры отвечали поцелуем в
голову.   Жену  императора  приветствовали,   как   приличествует  женщине
благородного  происхождения.   Теперь   все   должны  растягиваться  перед
базилевсом и базилиссой,  как виноватый пес перед хозяином, и целовать обе
ноги. Такого мы не требуем и от купленных рабов...
     Так говорил патрикий Тацит. Он продолжал:
     - Требуется  называть  базилевса  Божественным,   Богоподобным,   что
кощунственно перед Христом, и выдумывать ему новые и новые возвеличивающие
клички. Называя при нем других, следует к их именам добавлять: "твой раб".
Кто откажется от позорного обычая,  того обвиняют в грубости, дерзости, на
такого смотрят как на отцеубийцу.  В  унижении человеческого достоинства я
вижу причину бедствий отечества.
     Несколько вежливых хлопков доказали,  что присутствовавшие не  поняли
связи  между  стремлением Юстиниана  утвердить автократию и  унизительными
формами палатийского этикета.  Сам Тацит не  слишком ясно видел эту связь.
Невольно обольщаясь образами прошлого,  к тому же очищенными воображением,
потомок  знаменитого историка не  улавливал новое  в  действиях базилевса.
Брезгливость туманила остроту взгляда.
     Тацита сменил сенатор Ориген.
     - Сограждане, римляне, - говорил Ориген, - город подвергся бедствиям.
Известно, что неуступчивость и слепое упорство не приво