ранилась  меньшая
     часть его произведений.
          М а р к  К л а в д и й  Т а ц и т (200-275 гг. н. э.) в возрасте
     75 лет против своей воли провозглашен сенатом императором.  Отдав  на
     нужды  государства  все  свое  состояние,  император  Тацит   пытался
     установить порядок, но был убит солдатами.  Одним из мероприятий  его
     шестимесячного  правления  был  эдикт,  обязавший    все    имперские
     библиотеки иметь по десять экземпляров произведений  Публия  Корнелия
     Тацита.

     Одним  из  ближайших  соседей  Тацита  был  судья  Теофан,  выскочка,
креатура отвратительного Иоанна  Каппадокийца.  Порядочные люди  презирали
судью.  Вымогатель и взяточник,  юстиниановский торговец совестью.  К нему
Тацит не пришел бы на помощь, располагай патрикий целым легионом.
     Так, значит, охлос не слеп, коль делает правильный выбор.
     - Знайте, дети мои, - говорил Тацит, обнимая в темноте сына и зятя, -
что этот Теофан по  приказу Феодоры погубил патрикия Бассиана.  Несчастный
будто бы  плохо отозвался об этой дурной женщине.  На самом деле безилиссу
соблазняло богатство Бассиана,  и, увы, Бассиан был человеком распущенного
поведения и приближался к Феодоре,  когда... - патрикий не захотел указать
время.  -  Теофан  пытками  вынудил несчастных клиентов Бассиана оговорить
своего патрона в приверженности к содомскому греху.  Приговор выполнялся с
таким зверством,  что изувеченный Бассиан умер. Его достояние Теофан нагло
об®явил выморочным, хотя все знают в лицо братьев и сестру Бассиана.
     - А знаменитый процесс Льва против Алфея?  - напомнил зять. - Обобрав
обоих, Теофан сумел конфисковать спорные земли в пользу Юстиниана.
     - Наши судьи погрязли в стяжательстве,  насилии,  беззаконии. Судьи -
притоны разбоя и гнусности, - мрачно сказал патрикий.
     Тем временем народ,  сломав ворота,  не встретил сопротивления в доме
Теофана.  Во  дворе жена и  дочь судьи протягивали руки,  прося пощады.  В
ответ сверкнули пыточные ножи. Восставшие требовали Теофана.
     Рабы судьи вмешались с редкой смелостью:
     - Оставьте женщин, им жилось не многим слаще, чем нам. Пойдем, мы вам
покажем зрелище.
     Судья забрался в  яму для нечистот,  это не  ускользнуло от  глаз его
рабов.  Со злым смехом мстители сорвали крышку. Теофан нырнул, задохнулся,
всплыл.  На  него  набросили петлю и  полуудушенного вытащили.  Отвращение
послужило щитом. На веревке, за которую Теофан цеплялся, как за жизнь, его
повлекли в атриум. Ледяная ванна в фонтане кое-как смыла нечистоты.
     Прежде  чем  кто-либо  успел  коснуться  судьи,  на  него  набросился
ремесленник с руками пурпурного цвета.  Красильщик большими пальцами нажал
на глаза Теофана:
     - За  Петра,  красильного  мастера,  которого  ты  ослепил  пыткой  и
выпустил безумным!
     Глазные яблоки судьи, похожие на голубиные яйца, выскочили из орбит.
     Красильщик злобно смеялся:
     - Ты сделал это веревкой,  я - пальцами. По-божьи, око за око, зуб за
зуб!
     Уже  пылали  потолки  дома,  дым  повалил  из  служб.  Одни  уходили,
нагрузившись добычей,  по  их  мнению,  законно взятой  на  хищнике-судье,
другие гневно били все, ломали, помогая огню уничтожать.
     - Судью в тюрьму! На пыточный стол!
     И опять толпа бежала по улице.  Людской смерч несся,  втягивая в себя
новые массы людей и оставляя тех, кто выдохся и потерял силы.
     Теофану не судьба была лечь на пыточный стол. Тюрьма пылала еще ярче,
чем  дом  судьи.  Над  гигантской жаровней метался  столб  пламени.  Судью
неправедного метнули в огонь.  Время не ждало, ночь неслась бешеным конем,
а дело лишь начиналось.
     У  дома  Тацита  вновь  было  тихо,  лишь  зарево  близкого  пожарища
напоминало о  недавнем  происшествии.  Надсмотрщик,  поклонившись,  сказал
патрикию:
     - Господин, ушли почти все рабы.
     - Хорошо,  -  твердо ответил патрикий.  -  Но никто из них не захотел
бросить на нас толпу,  не так ли?  Когда они вернутся,  - если вернутся, -
всех хорошо накормить.  Не упрекать,  забыть. А теперь пойдем посмотрим на
улице, не нужна ли кому из несчастных наша помощь.


     На  форуме  Константина первый  император-христианин  был  увековечен
величественным монументом.  Церковь причислила к лику святых первого ряда,
назвала Равноапостольным.  На взгляд кафолической церкви Константин мог бы
на правах брата подать руку Петру, привратнику рая.
     Ложь  есть  смерть,  как  сказал  основатель  христианства.  Святость
Константина была  одной из  многих лжей,  которыми оскверняла себя религия
угнетенных,  лишь только ее вожаки прикоснулись к соблазну светской власти
и  по-хозяйски  возложили руки  на  хребет  златого  тельца,  презираемого
издали, но вблизи так соблазнительно-пышного.
     Убийца  своих  родственников,  хитрый  и  беспощадный,  велеречивый и
смелый владыка вел  себя  по  отношению к  религии мелким торгашом,  очень
похожим на тех, кто впоследствии ходил иногда в церковь на всякий случай -
вдруг "там" нечто есть, не запастись ли и этой благодатью?
     Допуская новую религию, покровительствуя ей из утонченно-политических
видов,  этот человек с  двойным дном не  хотел окончательно связывать себе
руки.  К  тому  же  если  действительно  существует  рай  христиан,  лучше
приберечь  магическое таинство  крещения  до  последнего часа  жизни.  Вся
греховность  долгих  лет  смоется  сразу,  и  император  предстанет  перед
небесным привратником чистым,  как новорожденный. Так Константин и сделал.
Тридцать один  год  его  правления был  временем лжи  и  компромисса между
церковью и империей. Роковой отпечаток никогда не изгладится.
     С  форума-площади  своего  имени  равноапостольный базилевс направлял
взоры на  восток -  отнюдь не  для приветствия утренних зорь!  Он нес туда
крест.
     Добровольные, не императорские, вестники нового откровения уже давно,
задолго до  лет Константина,  добрались до  самого берега Азии,  до Океана
Синов.  Желтолицый ученый в шелковой одежде,  который знал наизусть десять
тысяч знаков,  - одно созерцание их возвышает человека, так как даже часть
знака  изображает идею,  -  любознательно внимал новому СЛОВУ.  Что  ж,  и
Конфуций*  учил  честности,  почтению  к  родителям,  благотворительности,
осуждал злых.  Человек добр по природе, в мире нет противоборствующих сил,
лишь  сам  смертный готовит  себе  погибель,  преступая закон  по  ошибке.
Поэтому  народ  нуждается  в  постоянстве  примеров  и  поучений.   Любить
ближнего,  как себя,  весьма разумно:  будут любить и тебя. Да погибнет от
меча  поднявший  меч.   Война  -  наихудшее  бедствие,  пусть  уничтожится
зачинщик.  И  пусть  для  вечных истин  находят новые образы:  сила  слов,
повторяемых постоянно, тупеет.
     _______________
          * К о н ф у ц и й - Кун-фуцзы, китайский  нравоучитель  (551-479
     гг. до н. э.).

     Сосредоточенные  молчальники  Индии,   стремящиеся  к  сну  страстей,
прислушивались  к  новому  учению.   Почему  же  новому?  Троица  христиан
напоминала Тримурти*, и не однажды уже праведники закрепляли мученичеством
свое  откровение.   Несомненно,   этот  бессребреник,  ходивший  босым  по
тернистым  дорогам  удаленного Запада,  принадлежал к  священному братству
посвященных в Тайну. Не следует препятствовать его последователям.
     _______________
          * Т р и м у р т и - в индийском браманизме единство богов Брамы,
     Вишну, Шивы; символы - трехголовая статуя и трезубец.

     Константин  же  восседал  на  боевом  коне,  в  героическом облачении
императоров воинственного Рима.  Такого апостола Восток отказался принять.
Безобидные проповедники Христа с нищей сумой на кротких осликах обернулись
лазутчиками злого  дракона.  На  Востоке хватало собственных боевых коней,
мечей,   дворцов  и  беспощадных  самодержцев.   Поэтому  время  отняло  у
императора Второго Рима даже ту  землю,  какую занимали на форуме ноги его
коня.
     Итак, этот форум и эта статуя оказались многозначительными символами,
воплощенными предсказанием. Но - лишь по примеру речей Кумской Сивиллы или
Дельфийской Пифии, то есть понятными после исполнения предсказанного.


     Здание префектуры,  известное каждому византийцу, находилось на улице
Львов,  шагах в пятистах от форума Константина. Убедившись в необычайности
размаха смуты,  Евдемоний счел,  что  его  место здесь.  Послав легион для
охраны Божественного,  префект оставил себе  одну манипулу первой когорты.
По старому обычаю, первые когорты формировались из лучших мечей, легионеры
первых когорт еще носили римское звание евокатусов - избранных.
     Евдемоний приказал не зажигать огней и  снял пост из пяти легионеров,
охранявших день  и  ночь  десять  ступеней,  которые поднимались к  дверям
здания.  На  медных полотнищах дверей выделялись выпуклые знаки креста.  С
ними  соседствовали  следы  заклепок,  некогда  удерживавших  староримскую
эмблему правосудия -  пучок розг ликтора с  топориком,  вставленным в сноп
прутьев.
     Легионеры разостлали плащи  и  прижались друг  к  другу  потеснее,  в
зябкой дреме мечтая об угольных жаровнях.
     Отраженный низкими облаками,  на пол упал отсвет пожара.  Неподвижная
кучка  легионеров  будто  бы  поднялась  из  темноты,   напоминая  военное
надгробие.
     Пылала тюрьма в  Октогоне.  Светлые пятна  на  тучах  указывали места
других пожаров.  На  плоской крыше  трехэтажной префектуры была  башенка с
хорошим обзором.  На нее поднялся Евдемоний с  двумя десятками помощников.
Воображение хозяев города подсказывало пункты, где происходили бедствия.
     - Охлос напал на тюрьмы! - гневно сказал претор дема Петр. - И некому
помешать, - это был упрек префекту.
     Петра поддержал квезитор Стефан:
     - Что скажет его Божественность, он будет недоволен.
     Отглаженные этикетом,  как  галька -  волнами,  языки сановников сами
собой  отливали круглые фразы:  все  с  точки  зрения блага,  воли,  покоя
базилевса,  все  со  ссылками  на  законы  Единственно Мудрого  и  на  его
высказывания.
     Юстиниан наделил  претора  неограниченными правами  уголовного сыска.
Совершенная секретность,  сменившая публичность решений былых магистратов,
позволяла  претору  широко  пользоваться вещами,  отобранными  у  воров  и
разбойников. Владельцам возвращалось наименее ценное, а лучшее подносилось
казне Палатия с докладом о неразыскании собственников.
     Таинственность развязывала и  произвол квезитора.  Он  ведал делами о
противоестественном  разврате,   о  еретиках,  иудеях,  тайных  язычниках.
Искоренение деяний, обычно не имевших вещественных улик и свидетелей, было
золотым  рудником.   Неограниченная  пытка  создавала  свидетелей,   а  за
подозренным оставляла  единственное желание  -  поскорее  умереть.  Смерть
покупалась ценой позорящих признаний. Наследовали базилевс и квезитор.
     Области  действий  префекта города,  претора  и  квезитора совпадали.
Юстиниан, запрошенный ими, раз®яснил: "Кто первым сумеет начать дело..."
     Префект Евдемоний мог перехватить куски у претора и квезитора, но эти
двое  не  могли  полакомиться доходами префекта.  Спокойствие,  распорядок
жизни в  городе и,  главнейшее -  сбор налогов были возложены на префекта.
Облагались все покупки и  все продажи,  инструменты ремесленника,  лошади,
быки,  ослы.  Облагались имущество и  дарения имущества,  наследства,  все
юридические действия,  все поделки от  ювелирных до  плетенного из соломки
сиденья стула.  Платили налог с  дохода все  публичные женщины,  и  каждую
сборщик налога убеждал,  что ее добыча ныне увеличилась и доля базилевса -
тоже.     Империя    Юстиниана    унаследовала    разработанную    систему
налогообложения.  Оставалось ее  совершенствовать.  Византийцы не  платили
только за воздух для дыхания.
     Суммы   взысканных  налогов   служили  меркой   преданности  префекта
базилевсу.  Жалобы на  обложение не  принимались нигде  и  никем.  Невзнос
налога  являлся  по  закону  государственным  преступленьем.   Недоимщиков
преследовали  с  зверской  жестокостью.  Пресс  византийских  налогов  мог
работать лишь  в  условиях интенсивного террора.  Террор  же  действен при
обязательном  условии   постоянного  применения.   Поэтому   неплательщика
разрывали на части. Налоговая система еще более, чем кровожадность Власти,
развивала в византийцах презрение к смерти.
     Начиная  с  префекта,  сборщики налогов  кормились от  налогодателей.
Торговцы старались переложить гнет на покупателей и тщательно следили один
за  другим,  дабы никто не  сбивал цены.  Распространялись подделки.  Вино
разбавляли водой, хлеб пекли с золой, песком, отрубями, опилками. В мерках
утолщали днища. Гири подпиливали, укорачивали медные бруски для измерений.
     Стремясь во всем увеличить доходы и кое в чем сократить расходы,  что
в  какой-то  мере  совпадает,  Юстиниан повелел прекратить отпуск масла  и
нафты, наливаемых в уличные светильники.
     - Верноподданным не полагается бродяжничать ночами по городу.  Ищущий
духовника для умирающего обязан запастись фонарем,  и ему нечего делать за
пределами своего  прихода.  Чем  меньше  соблазна  испытают христиане,  не
покидая свои очаги с  наступлением темноты,  тем спокойнее будет спать мой
город,  - об®яснил Божественный с обычным красноречием свою заботу о благе
подданных.
     Не боясь в темноте соглядатаев, подданные вольно кричали:
     - Ника! Ника!*
     _______________
          * Н и к а - значит "побеждай", "бей".

     Это   слово   как   бы   само   собой   сделалось  лозунгом   мятежа,
подготовленного гнетом,  выбиванием налогов,  обнищанием,  наглой роскошью
Палатия и сановников, произволом Власти.
     Бей зло,  бей несчастье,  воплощенное в Юстиниане.  Для некафоликов -
бей также и высокую церковь лживой догмы и дьявольскую по делам ее. "Ника"
- подходящий лозунг для мятежа,  не подготовленного заговором.  Мятеж Ника
отрицал, и только.
     Над  холодной Пропонтидой тучи  свешивали гигантские хоботы  к  белым
волнам,  хлестали, извивались, впивались. Рождались водяные чудовища. Тучи
не  кропили море  дождем,  тучи  пили  волны,  небо  сосало воду.  Тяжелое
превращалось в легкое, море поднималось к небу.
     Этой ночью на Византию снизошла сила,  подобная буре. Она выхватывала
людей из постелей, отрывала от семей, превращала слабых в сильных, смирных
- в яростных. Подданный, увязнувший в заботе о насущном хлебе, униженный и
согласившийся на унижение,  замкнутый в себе,  как устрица в раковине, вся
сила которой в  сжатии створок,  вышел на улицу.  Подобрав дубину,  топор,
вертел,  покрепче обвязав камень веревкой, подданный кричал: "Побеждай!" -
и становился в ряд с людьми, которых никогда до сих пор не видел.
     Успех в расправе с тюрьмами,  судьями, сборщиками налогов и служащими
префектуры дал решимость.
     Подточив зубы на  тюремных воротах,  мятеж создавал передовые отряды.
Завязывалась дружба, назывались имена или случайные клички.
     - Пойдем за Красильщиком, за Гололобым!
     Человек с  руками,  окрашенными пурпуром,  теперь вел людей к  форуму
Константина. Рядом с ним шел раб с полуобритой головой.
     Площадь   встретила   мятежников  подавляющим  воображение  простором
темноты.  Сверху базилевс-колосс угрожал тяжкой медью, внизу войска живого
базилевса готовились замкнуть  западню.  Трусливые,  смущая  мужественных,
попятились  перед  призрачной стеной  невидимого легиона.  И  кто-то,  пав
духом, уже счел себя падалью, пригодной для палача. Толпа остановилась.
     Пока за  случайными вожаками еще не  признали права приказывать,  они
должны рисковать сами. Красильщик и Гололобый ушли на разведку и вернулись
с  радостной вестью.  Это свои,  братья с  других улиц,  вступали на форум
Константина.  Грозный  император  превратился в  кучу  бездушного металла.
Одиночество  каждого  растаяло.   Смелые  высекали  огонь,   слабые  стали
сильными.
     Дымные факелы осветили знакомые лица.
     - Побеждай, побеждай, побеждай!
     Лозунг мятежа повторяли трижды, как аллилуйю.


     С  крыши  префектуры  мнилось,  что  монумент  Константина  Великого,
Святого  и  Равноапостольного подвергся нападению.  Потом  движение  огней
напомнило крестный ход пасхальной ночью.
     Пятна пожаров росли,  растекались. Евдемоний поежился, как от холода.
Охлос наступал на префектуру.
     Буйство или заговор? Бесчинный мятеж или восстание?
     Подполье шпионства начиналось в  закопченных тавернах и среди уличных
женщин,  а  кончалось на  пороге  Священной Опочивальни.  Префект  города,
префект Палатия,  квестор,  комес спафариев Колоподий,  претор, квезитор -
все содержали ищеек.  Даже палатийские евнухи,  злобные полулюди, опасные,
как  старые бабы,  которым из  всех  наслаждений остались только сплетня и
интрига,  хотели все знать.  Проверка, перепроверка - и агент, уличенный в
желании скрыть,  исказить,  смягчить,  погибал, оставив, как клоп, красное
пятнышко в регистре шпионов.
     Заговор?  Евдемоний воздерживался от такого определения. Еще никто не
добрался до настоящих заговорщиков.
     Один из логофетов, ведавших налогами, прикоснулся к руке префекта:
     - Светлейший, охлос осмеливается...
     Глупец,  разве  Евдемоний сам  не  видит!..  Молодой  логофет  Агний,
родственник префекта, продолжал:
     - И  квезитор  достопочтеннейший Стефан  и  претор  достопочтеннейший
Петр...   -  Агний  не  забывал  обязательное  титулование,  но  запнулся,
подыскивая слова, - покинули тебя!
     "Трусы,  трусы,  поднявшиеся к власти в плесени канцелярий,  - злобно
думал Евдемоний. - И все же пора отступать".
     Внизу легат спросил:
     - Каковы приказы, светлейший?
     - Не пускать охлос в здание.
     Уходя, Евдемоний услышал четкий выкрик легата:
     - К мечу!
     Потом топот,  звяканье, тупой стук щита, упавшего на пол: заспавшийся
легионер сунул руки мимо поручней.
     Гулкими  переходами,   пустыми  комнатами,   где  душно  пахло  сырым
папирусом, префект со своими провожатыми вышел на задний двор. Три высокие
стены  делали  его  похожим  на  цистерну  для  воды.   К  одной  из  стен
прислонилось низкое здание,  похожее на конюшню. Оно служило для допросов,
для  казней.  Префект,  квезитор и  претор дема владели застенками сообща.
Тела  казненных и  замученных вывозились на  Монетную улицу,  куда выходил
задний двор, и по ночам топились в Проливе. Под наружным течением, которое
шло  из  Евксинского Понта в  Пропонтиду,  существовало второе,  обратное.
Трупы уносились в неизмеримую бездну Понта.
     По  привычке не  замечая дурного,  как на  бойне,  запаха,  Евдемоний
остановился во дворе.  Конечно,  заговорщики догадаются устроить засаду на
Монетной улице.  Претор и квезитор бежали этим проходом.  Но их могли ведь
схватить неожиданно. Евдемоний послал на разведку Агния, и молодой логофет
вернулся с добрым известием:  Монетная улица свободна.  Евдемоний подумал:
"Что ж,  если это заговор, то плохой..." Префект вспомнил о легионерах. Не
вывести ли их с собой?  Ба!  Чтобы потащить охлос по пятам? Мечи нанимают,
чтобы они ложились под мечами, но не умирали в постели от старости.


     Прежде чем  Анфимий заслужил значок центуриона,  чешуя  каски  успела
натереть мозоли на  его нижней челюсти.  Прозвище Зайца Анфимий получил за
губу,  смешно раздвоенную кончиком персидского акинака.  Звание же  легата
досталось Анфимию еще при Анастасии,  когда ходили усмирять исавров. В том
походе и случилась ссора между главнокомандующим Иоанном Киртом-Горбачом и
Юстином. Анфимий тогда служил в девятом легионе, которым командовал Юстин.
     Потом,  когда  старый Юстин  схватил диадему,  а  распоряжаться начал
Юстиниан, поползли слухи о снах Кирта, о призраках, о пророчествах. Старый
солдат не верит бредням,  он повидал мир.  Кирту-Горбачу и в голову прийти
не могло,  что его ссора с Юстином превратится в легенду.  Да еще в какую!
По правде сказать,  нынешний базилевс - племянничек с