Его  фигура выступила  на фоне  стены, словно  нарисованная  светящейся
краской голограмма.
     - Летать, к сожалению, не могу, - ответил он, словно читая мои мысли. -
В материальном виде, разумеется,  а то  бы донес, никаких вопросов. Хочешь -
пойдем. Буду указывать дорогу и предупреждать об опасностях.
     - Как Вергилий Данте? - спросил я.  -  И куда  приведешь? На Елисейские
поля? В Элизиум? Или в  тот самый утренний сад с теплым озером и обнаженными
девушками? Гуриями в мусульманском понимании?
     - Рад бы, - ответил мне печально  Артур. - Нам с тобой там было бы куда
как интереснее.  И  ты  опять очень близок к переходу. Раз  я  тебя вижу. Ты
помнишь прошлый раз?
     -  Как  не помнить? - Мне  стало легко и  тепло, словно  замерзающему в
степи  ямщику.  -  "Путь далек ли, жид?" но что-то пока еще мешало  отдаться
убаюкивающему умиротворению духа.
     -  А ты, не иначе, уже прилетел, будто стервятник на  свежую падаль? Не
терпится тебе? Ну, попробуй. И посмотрим...
     - Снова не доверяешь? Напрасно. Я не  скрываю - хотел  бы увидеть  тебя
здесь. Навсегда.  Но...  Ты, может,  и  не  поймешь... Я заблудился. Потерял
Веру... А ты можешь указать мне путь. Если пока задержишься, у себя...
     -  Знать, бы как это сделать, - ответил я с тоской,  понимая, что брежу
наяву и  дела  мои,  значит,  плохи. Контузия,  шок,  а  то и  сепсис  начал
развиваться.
     -  Тогда  слушай  совет. Сюда  направляются вооруженные  люди. Идут  по
Неглинной. По  твоим  следам. Через пять минут  будут  здесь. Убежать ты  не
сможешь. Сделай так - разбей ближайшее окно, в этом  доме советская контора.
Там  есть телефон.  Звони  своим друзьям.  Пусть  тебя заберут.  Не успеют -
встретимся  окончательно...  Спасешься - не забудь обо  мне. У тебя появится
возможность. Пожалуйста... - его печальный  голос растворился в тишине,  как
шелест  ветерка  в  прибрежных камышах.  Самым  краем сознания я еще  успел,
кажется уловить слова: - Выбирай сам...
     Артур  исчез, а  в сотне  шагов  вверх по улице я действительно услышал
грохот кованых каблуков по брусчатке.
     Совет  был здрав и  современен.  Цепляясь руками  за  выступы  стены, я
добрался до окна. Затыльником  автомата ударил в нижний угол. Толстые стекла
обрушились с грохотом, осколки едва не рубанули по рукам и голове, зазвенели
по тротуару.
     - Эй,  эй, кто там,  стоять! Руки вверх... -  Оранжевая вспышка озарила
улицу. Кто-то выстрелил из пистолета. Кажется в воздух. И не попал.
     Я ответил тремя  короткими очередями,  услышал, как дернулся  и замер в
задней  позиции затвор, отбросил на мостовую пустой магазин, в долю  секунды
воткнул  в  приемник  новый и с  непостижимой даже для меня самого ловкостью
подтянулся на руках, перевалился через подоконник внутрь помещения.
     Чтобы  прекратить  раздражающие  звуки  снаружи, выбросил на  улицу две
гранаты. Переждал слитный грохот разрывов и стал искать телефон.
     О    том,   что   телефонная   станция   захвачена   мятежниками    или
правительственными  войсками  и  соответственно  отключена,  я  старался  не
думать.
     Аппарат нашелся в соседней комнате. После трех оборотов ручки индуктора
станция ответила. Грубым мужским голосом: - Центральная слушает.
     - Товарищ, станция у нас? Слава Богу. Дай мне 22-17. Поскорее...
     - Бога нет. Соединяю.
     До  чего  здесь  простодушный народ! Я  физически чувствовал, как  боец
мятежников, или наоборот, чекист, шевеля  губами ищет нужные гнезда и сует в
них длинные штекеры на толстых шнурах с противовесами.
     А  те, на  улице, подобрав  убитых и  раненных,  перегруппировались,  с
непостижимой  для  меня настырностью решили все же  достать обидчика. Сквозь
приоткрытую дверь я видел, как темные силуэты заслонили проем окна. И бросил
свою последнюю гранату, так, чтобы она пролетела  над головами  и лопнула на
тротуаре.
     Гениальное изобретение человеческого разума - осколочная  граната "Ф-1"
в  чугунной рубашке, не претерпевшее за век  с лишним никаких принципиальных
изменений. Пламя метнулось за окном оранжевым парусом, раздались крики  боли
и негодования. Кому-то отчего-то моя акция не понравилась.
     Но  пару минут я выиграл. Пока там не  нашелся сообразительный человек,
который ответит мне тем же.
     - Кирсанов слушает, - прозвучал в трубке  перебиваемый треском разрядов
голос.
     -  Кирсанов,  здесь Ростокин. - Я  не стал излагать ему свое возмущение
тем, что меня бросили  на  произвол судьбы. - Меня зажали крепко, продержусь
минут пять. Выручайте, мать вашу...
     - Понял. Ты где? Я ответил.
     -  Вот черт! Наших близко нет. Посылаю броневик. Продержись  хоть минут
десять... - Я слышал, как прикрыв ладонью  микрофон трубки, он кричит что-то
людям  поблизости. - Выехали. Держись.  Голову не  высовывай. Позиция у тебя
приличная?
     -  Черт  знает! Если  с  тыла не обойдут  и  фугас  не  грохнут,  вроде
приличная. Две комнаты, окно на улицу одно. Патроны есть.
     - Вот он!..
     Навскидку я дал короткую очередь по мелькнувшей за окном тени. Что этим
людям  надо? Шли бы себе  мимо.  А то  ради того, чтобы убить совершенно  им
незнакомого  человека, лезут под  пули и взрывы, кладут головы  безо всякого
личного интереса и пользы.
     Я толкнул  дверь,  ведущую  из комнаты,  где  находился,  в  следующую,
возможно, имеющую выход во двор или на улицу.
     Заперта. Сломать ее сил у меня больше нет. Таща за собой уже совершенно
мертвую ногу, я вдоль стены добрался до окна. Мои противники (а  может быть,
даже и единомышленники)  суетились  по  обеим сторонам  Неглинки, перебегали
через площадь, чтобы, наверное. Зайти мне в тыл со стороны монастыря. И было
их больше взвода.
     Вот дураки... Чего  им нужно? Небо ясно... Под небом места хватит всем,
но беспрерывно и напрасно один воюет он - зачем?
     Сколько  времени требуется,  чтобы  БРДМ доехал от  Столешникова  сюда?
Пусть даже заведется не сразу? Квартал по переулку, крутой поворот налево  с
визгом  покрышек  на Петровку, тут же  направо  Петровские  линии, налево на
Неглинную и...
     Я выставил автомат за окно и отжал спуск. Расстрелял, водя стволом, как
брандспойтом,  целый магазин, вставил третий. Выпалил и его, не  целясь,  но
распугивая нападающих. Здесь до сих пор боялись автоматического огня.
     Четвертый и  последний использовать не  успел. Услышал рокот дизельного
двигателя. Вот они! Броневик вывернул на Неглинную, и тут же характерным, ни
на  что не похожим грохотом  застучал  башенный  тяжелый пулемет Владимирова
("КПВТ"). Его 14-миллиметровая пуля  свободно пробивает навылет бетонную или
кирпичную стену, а также любую туземную бронетехнику  вместе с  экипажем. Но
стреляли пулеметчики явно лишь на устрашение,  поверх  голов, потому  что  я
видел оранжевые плети трассирующих очередей, летающие вдоль улицы.
     Бронеавтомобиль  остановился  прямо  под  мои  окном,  два  человека  в
камуфляже выскочили на  брусчатку  из низкой  треугольной дверцы. Такие  они
были резкие, худые, подтянутые, а  главное - непринужденные, ничего здесь не
опасающиеся,  что  уцелевшие  местные  солдаты   торопливо   рассосались  по
окрестностям, как тараканы в кухне при внезапно включенном свете.
     Я  крикнул  что-то  слабым  задыхающимся  голосом  и,  упав  грудью  на
подоконник,  почувствовал,  как  судорожно  сокращается  в  рвотных  позывах
пищевод.



         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Привилегия живого * 

                         Право на смерть - привилегия живого.

                                         Л.Н.Гумилев

        Глава 1

     К некоторым вещам невозможно привыкнуть. Даже если разумом понимаешь их
об®ективную реальность, эмоционально  все равно испытываешь  растерянность и
недоумение. К разряду таких явлений для меня относится и браслет-гомеостат.
     Разглядывая  гладкую загорелую кожу  на  том месте, где  еще  несколько
часов  назад  присутствовала  рваная,  с  размозженными  краями, наполненная
черными  кровавыми   сгустками  рана,   я   старательно  убеждал  себя,  что
определенным  образом  возбужденный   внутриатомный  резонанс   активизирует
латентные программы  регенерации  тканей...  В сущности, просто в сотни  раз
ускоряет процессы, которые и так сами собой происходят в организме... Но чем
в  таком  случае  об®яснить,  что  естественным  образом  мышечная ткань  не
восстанавливается, на месте любой раны всегда и обязательно образуется рубец
или шрам, у меня  самого на теле их раньше было не меньше десятка, а здесь -
смотри не смотри - никаких следов.
     Одна  из  таких  мелочей, которые способны перевернуть  представления о
действительности  сильнее,  чем  явления  не в  пример  более  масштабные  и
величественные, вроде старта нового типа звездолета.
     Прошлый раз мое чудесное  спасение  с помощью этого же браслета удивило
меня гораздо меньше, вытесненное в подсознание  бурным  потоком  последующих
событий,  а  сейчас я  мог  размышлять  спокойно, лежа  в  широкой и  мягкой
постели, никуда не спеша и разглядывая новенькую, с иголочки ногу.
     В квартире было тихо, как в подводной лодке, лежащей  на грунте. Сквозь
раздвинутые  шторы  пробивался  серый  свет,  глядя  на который,  невозможно
сообразить, утро сейчас или ранний вечер.
     Как  бы  в  ответ на мои сомнения  из соседней комнаты донесся густой и
низкий бой часов. Досчитав до двенадцати, я убедился, что за окнами полдень.
     Проспал я почти восемь часов, и этого хватило,  чтобы  лечебный процесс
завершился полностью. Экран гомеостата светился сплошным зеленым светом, что
по  предыдущим  об®яснениям  Новикова  означало стопроцентное  здоровье,  не
только в  клиническом, но  и  в  генетическом  смысле тоже. То есть  в  моем
организме не осталось ни одной поврежденной клетки, ни малейшего возрастного
или благоприобретенного дефекта.  Грубо говоря, я как бы только что родился,
и теоретически имею теперь шанс прожить ровно столько, сколько запланировано
было  для  меня  природой,  даже,  пожалуй,  на тридцать  пять  лет  больше,
поскольку  счетчик  моего  жизненного  "моторесурса", фигурально  выражаясь,
"сброшен на нули".
     Судя по тишине в квартире, здесь, кроме меня, не было никого. А  ночью,
кажется, когда  меня втащили на руках двое басмановских рейнжеров, здесь дым
стоял коромыслом. В памяти  всплыло лицо Кирсанова,  который о  чем-то  меня
спрашивал, и я, кажется, ему отвечал, но что именно - не помню.
     Меня положили  на  диван, раздели, сунули  в рот горлышко  бутылки и я,
давясь, пил холодную минеральную воду.
     Потом  откуда-то возник Шульгин, одетый в советскую военную форму. Он и
распорядился  перенести меня  в  эту спальню, и сам  защелкнул на  моей руке
браслет. И сразу наступил глубокий сон без сновидений или просто обморок.
     Не   одеваясь,   я  обошел  все  пять  комнат,   заглянул  и  в  кухню.
Действительно никого, квартира чисто убрана, невозможно представить, что всю
ночь  здесь   толпились,  следили  грязными  сапогами  и  непрерывно  курили
многочисленные  военные  люди.  Словно  бы  голландская  хозяйка только  что
завершила еженедельную уборку,  после  чего отправилась  по  своим  делам  в
город. В этом  тоже было что-то неестественное. Впрочем, Шульгин принадлежал
к тому  типу начальников,  которые  в состоянии заставить своих  подчиненных
поддерживать корабельный порядок даже в прифронтовой землянке.
     В обширной ванной с зеркалом во всю стенку я тщательно осмотрел себя. В
самом деле, ни одного  из украшавших меня ранее шрамов, начиная с полученных
в детстве и вплоть до последнего момента, я не обнаружил. Нет - и все.
     Да, если бы я  успел дотащить сюда Ванду или, как догадался сделать это
часом позже, просто позвонил по телефону, женщина была бы сейчас жива... Мне
стало ужасно  стыдно  за собственную  глупость. Или  не глупость  то была, а
подсознательное желание избавиться от неудобной  личности? Кто  это говорил,
Шульгин или Новиков: "Нет человека, нет проблемы"?
     Но постой,  Игорь  Викторович, сказал  я себе, ты  разве сам  догадался
позвонить или?.. Померещился мне в полубреду явившийся по мою душу Артур или
он  все  же  был  в  этом мире,  чтобы... Чтобы  что?  Чтобы уговорить  меня
присоединиться к себе в прекрасной загробной реальности, или "прослышал", то
есть учуял, что Алла вновь занялась проблемой "фактора Т"?
     Кстати,  как она, где  сейчас находится? С момента встречи с Людмилой я
почти и не  вспоминал  о  ней.  Не потому, что увлекся прелестями  случайной
любовницы, а  просто - на войне, на переднем крае гораздо реже  вспоминают о
тех, кто сейчас в тылу и в безопасности, чем наоборот.
     Я растерся махровым полотенцем  и, совершенно  голый, подобно античному
герою, прошлепал в спальню, поискать, во что здесь можно одеться.
     Белье в  шкафу  нашлось, а из одежды подходящего  размера  я  обнаружил
только  черно-зеленый  полосатый  банный  халат. Для начала  сойдет,  а  там
появится кто-то из  хозяев и озаботится моей экипировкой.  В этой квартире я
был  всего однажды,  и  не больше получаса,  но  о ее непостижимой  сущности
кое-что знал.
     Вместе  с  гомеостатом она  была явлением  какого-то  иного,  одинаково
чуждого  и  моему,  и  здешнему  миру.  Никаких   реальных  предпосылок  для
существования подобных артефактов  ни в ХХ  нынешнем веке,  ни через полтора
столетия  в  куда  более  высокоразвитом  нашем  нет, и  даже  теоретической
возможности их появления не просматривается.
     Возможно,   именно   постигнув   суть   этого  феномена,  мне   удастся
расшифровать и все остальное.
     Существующая  вне времени  и  пространства и в  непонятном пространстве
квартира, похоже, является коридором или тоннелем, связывающим "нормальные",
взаимопроникающие  и  взаимодополняющие   реальности  с  чем-то   совершенно
недоступным   моему  пониманию.   С  абсолютно   иной  исторической  линией,
отщепившейся  от  общего  ствола  столетиями  раньше,  на  которой  возникла
цивилизация совершенно иного типа.
     Или  с  другой  Галактикой,  другой вселенной?  С  мирами  инопланетян,
подобных тем, что перехватили меня на межзвездном полустанке? Кем и для чего
была срежиссирована та странная, ничем вроде бы и не кончившаяся встреча? Не
может  быть,  чтобы  и  она тоже  - просто  так.  Не  верю я  в  случайности
космического масштаба.
     Я понимал, что все мои построения могут оказаться абсолютно ложными и я
пытаюсь связать воедино никак не коррелирующие события и факты,  общее между
которыми только одно - они произошли не с кем-то, а со мной. И только...
     Теоретически можно допустить, что из квартиры открываются пути и к  нам
домой,  и в  десятки других реальностей.  Как-то же попали к нам  Новиков  с
Ириной,  откуда-то  доставляется  в  двадцать  четвертый год произведенные в
совсем  другие времена  оружие и прочая техника...  И сами  они  -  Новиков,
Шульгин,  Ирина,  все  прочие - люди ли вообще или хорошо  замаскированные и
натурализовавшиеся пришельцы?
     Вопросы, вопросы... А что мне дадут ответы?  Нужны ли  они  мне сейчас,
когда  не  решены  дела  куда  более  практические?  В  чем  смысл  нынешних
московских событий, для чего и кому требовалось  мое в них участие и чем все
это вообще кончится? Вот о чем нужно думать.
     А  может  быть,  вообще  думать   ни  о  чем  не  нужно?  Все  разумное
действительно, все - действительное разумно...
     Я  сообразил,  что  испытываю  зверский  голод. Почти  сутки без  пищи,
нервные  и  физические перегрузки, да  и  регенерация, наверное, потребовала
огромного  расхода энергии, если, конечно,  она не  извлекается  гомеостатом
непосредственно из мирового эфира.
     В  большом белом холодильнике, выпущенном, кстати,  судя по алюминиевой
табличке,  в  1962  году на московском заводе имени Лихачева, нашлись  яйца,
ветчина,  чешское  пиво  в  коричневых стеклянных  бутылках.  Едва  я  успел
расколоть о край скороды  третье яйцо, в глубине  коридора лязгнула  входная
дверь и послышались громкие голоса.
     -  О! С выздоровленьицем! - воскликнул, появляясь на  пороге  Александр
Иванович, одетый, как  и ночью, в  военную форму, только теперь при  дневном
свете  я увидел на ней знаки различия комиссара ГПУ второго ранга. Отчего же
не первого?
     - И завтрак,  смотрю, поспел. Весьма к месту. На двоих хватит, или как?
Ребята, вы там подождите чуток...
     Я  выглянул,  к  кому  это  он  обращается.  В дальнем  конце  коридора
привалившись плечами  к  стенкам  двое  крепких  парней в  неуместной  здесь
желто-зеленой камуфляжной  форме, увешанные всевозможным оружием и амуницией
сверх  всяких  мыслимых  пределов.  Словно  бы  готовились  к  двухнедельным
автономным боям на Сейшельских островах.
     - А отчего бы и ваших охранников к столу не позвать? - спросил я тоном,
который  и мне  самому показался  неприятным.  Я испытывал сейчас сильнейшую
антипатию к человеку, которого всего  неделю назад готов был считать чуть ли
ни идеальным образцом мужчины эпохи смутного времени.
     -  Обойдутся.  Вестовых  и  ординарцев  к  столу  приглашают  только  в
определенных обстоятельствах. Сейчас таковых не наличествует. Кстати,  еще в
приказе  Николая  II  Александровича  от  1896  года  сказано:  "запрещается
господам офицерам употребление спиртных напитков в присутствии нижних чинов,
хотя  бы и  услужающих..."  А именно  обозначенные напитки  я  имею  в  виду
немедленно употребить...
     Слегка  натужное,  на  мой взгляд, балагурство  Шульгина вызвало у меня
новую волну раздражения. Он, похоже, это почувствовал, слегка сбавил тон.
     - Охота вам дурака валять, Александр Иванович, -  пробурчал я, ставя на
стол сковороду. Меня сейчас нервировала не только его манера поведения, но и
вообще  весь  он,  неприлично  веселый  и  благополучный  после  всего,  что
произошло за двое истекших суток.  С кем-нибудь из своих близких знакомых по
прошлой Земле я бы, наверное, вообще не стал разговаривать, но сейчас  решил
ограничиться максимально холодным тоном.
     Но он если и уловил мои эмоции, то предпочел их просто не заметить.
     - Когда ж и не повалять дурака, как сейчас. Ответственейшая и важнейшая
для  судеб всего прогрессивного  человечества операция  завершена более  чем
успешно. Бог даст, еще несколько лет стабильности  нам обеспечено, а что там
дальше  будет... Нет, налить по чарочке  надо  всенепременнейше  да заодно и
мнениями  обменяться,  уточнить  кое-что,  точки  там  над  разными  буквами
расставить...
     По-прежнему  сохраняя  каменное выражение лица, я слегка  посторонился,
когда  Шульгин  в  обход моей спины  проник к холодильнику, извлек  из  него
покрытую   инеем  бутылку  и   резким  движением   большого  пальца  сбросил
металлическую пробку.
     -  Ладно,  за  победу,  штабс-капитан!  -   Шульгин  мало   что  разлил
пол-литровую бутылку водки за  один  прием в  два  граненных стакана,  так и
выцедил свой разом,  медленно, но и не отрываясь, будто  в жару апельсиновый
сок.  Меня  аж  передернуло  от  отвращения. Однако,  чтобы  не  слишком  уж
обострять обстановку, я  тоже пригубил свою посудину,  сделал  два маленьких
глотка. Видимо, Александр Иванович уловил мое настроение.
     - Что,  парень,  думаешь, с алкашом дело имеешь? С утра -  и стаканами!
Ужас какой-то...  - усмешка его  была не  то  чтобы двусмысленная, скорее  -
мудрая и грустная.
     - А знаешь, что такое настоящий дзен? Это умение разлить четвертинку на
два полных стакана. И - не выпить! Да ты не расстраивайся. Вот посмотри... -
Он, потянувшись через стол, отстегнул с  моего запястья браслет и  надел его
на руку себе.
     - Водка -  это  что? Алкалоид и вообще яд. Значит, через N  минут он из
моего организма выведется полностью. Но сам процесс  употребления - приятен.
-  И тут же посерьезнел. - У тебя,  Игорь Викторович, чувствую  претензии ко
мне серьезнейшие имеются. Господин кореветтен-капитан, как я понимаю, до сих
пор не  окончател