Василий Звягинцев. Право на смерть

---------------------------------------------------------------
 Одиссей покидает Итаку #6

 © Copyright Василий Звягинцев.
 Любое  коммерческое  использование  настоящих  текстов без
 ведома и прямого согласия автора НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
 Автор будет рад получить вопросы, пожелания, отклики по

 Spellcheck:  Serjio Killinger
---------------------------------------------------------------

                                        ...Не избегнешь ты доли кровавой,
                                        Что живым предназначила твердь.
                                        Но молчи! Несравненное право -
                                        Самому выбирать свою смерть.

                                                                Н.Гумилев

        Глава 1

     Пожалуй, все-таки правы те, кто сравнивает космический полет с тюремным
заключением.  Сам  я, правда, не отбывал - знающие  люди рассказывали,  зато
весь  последний год я не видел ничего, кроме пещер и куполов базовой станции
на  бескислородной  планете, кают  и  отсеков десантных крейсеров,  а  то  и
автоматических  транспортов.  И ни одного глотка нормального,  естественного
воздуха, и переменная гравитация, и все тому подобное...
     Отвыкший  от нормального,  единственного  земного  "же",  от  того, что
бывает больше двух  метров свободного пространства  над головой, неуверенной
походкой  я  спустился  по  трапу  посадочного  модуля на  желтый  пенобетон
Критского космопорта и задохнулся от горячего, пыльного, но все же пахнущего
близким морем ветра.
     Утреннее солнце чуть не прожгло меня насквозь августовской  мощью своих
лучей,   сорокаградусная   жара  показалась  невыносимой  после   неизменных
кондиционированных  двадцати  двух.  К  счастью,  в  пассажирском  павильоне
температура оказалась нормальной, и я смог перевести дух.
     Увы, я,  оказывается, отвык не  только  от  земного климата. Умственные
способности за время межзвездных скитаний тоже ощутимо ослабли, иначе отчего
же я не меньше минуты беспомощно водил глазами по расписанию, тщетно пытаясь
сообразить, как быстрее и  удобнее добраться до Москвы. Чтобы  четко совпали
все  стыковочные  рейсы.  В конце концов я  просто  ткнул пальцем  в  кнопку
информатора,  и он  выдал  серию  оптимальных  вариантов.  Оставалось только
решить, что для меня важнее  - цена, количество  пересадок или время в пути.
Чтобы не  ждать, я выбрал вариант с пересадкой в Стамбуле, отправлялся через
полчаса.
     Стамбульский аэропорт отнял остатки моей физической  и нервной энергии.
Казалось, весь Ближний  Восток вкупе с Балканами сорвался с места,  спасаясь
от  неведомой  опасности  -  столько здесь было мужчин, женщин и  детей всех
возрастов, рас и национальностей. Со всеми вытекающими  отсюда последствиями
в виде шума, суматохи, жары и запахов.
     На  последний  сегодня московский  экраноплан  билетов  не  было  ни  в
туристском,  ни в  первом  классе. Что позволило без душевных терзаний взять
люкс. Платить за двухчасовой перелет  тройную цену, конечно, абсурдно, но не
пешком же идти!
     Стараясь  держаться с достоинством и невозмутимостью арабского шейха, я
прошел в свой персональный  салон номер  два, растекся  в  обширном  кресле,
подрегулировал  температуру  и  аромат,  взял  с  подноса  у  склонившейся в
полупоклоне  очаровательной  турчанки рюмку коньяка, попросил принести самый
крепкий из возможных кофе и, едва допив его, мгновенно заснул, не дождавшись
даже взлета. И  лишившись тем самым всех  остальных  положенных  особе моего
ранга благ.
     Ничего  существенного  мне не  снилось, проснулся я  абсолютно  свежим,
взглянув  налево,  увидел турчанку  с  подносом, направо,  в  иллюминатор  -
стремительно приближающуюся землю и родные подмосковные рощи.
     Возвращаясь,  я  всегда   испытываю   легкое  приятное  возбуждение   и
приподнятость  духа,  а  сегодня   вдобавок  Москва   встречала  меня  такой
погодой...
     Ярко-синее  прозрачное  небо, светлое  золото  берез и  густой багрянец
канадских кленов, свежий, чуть знобящий  ветерок, пахнущий лесной сыростью и
прелыми листьями, горьковатый дым далеких костров, серебристый блеск летящих
паутинок. Бабье лето в своем самом что ни на есть классическом воплощении.
     И  сразу  вдруг  далеко-далеко  отодвинулось  все,  чем  я  жил  долгих
четыреста с  лишним дней,  словно еще не сегодня утром  Земля выглядела лишь
голубоватой туманной звездочкой на стереоэкранах.
     Мысли   сразу   нахлынули  чересчур  прагматические,   и  потребовалось
определенное усилие, чтобы не смазать первые, самые яркие и чистые ощущения.
Ведь что ни говори,  а вернулся, живой (что бывает не со всеми и не всегда),
здоровый  (тьфу-тьфу, не  сглазить бы), впереди три месяца отпуска и Алла...
Как это  она изящно выразилась:  "Отчего мы с тобой так  редко встречаемся и
так часто расстаемся?"
     Таможню  я  без  задержки  прошел зеленым  коридором,  а выйдя  в  зал,
невольно рассмеялся.
     Над  дверями  банковских  офисов   полстены  занимала  новая  красочная
реклама: "Русская золотая Гривна  - лучшее помещение капитала!" И означенная
Гривна  в  облачении Ильи Муромца по уши  вгоняла  в землю шипастой палицей,
худосочный, видимо, страдающий язвой желудка Крюгеранд.
     А рядом - табло с ежечасно меняющейся котировкой валют.
     Взгляд  на него доставил  мне дополнительное удовольствие.  В  гривны я
свой капитал еще не поместил, но и  обычный червонец стоил так, что  за счет
разницы  в  курсе я  мог  позволить себе  двухнедельный  бесплатный  отдых в
экзотических странах.
     Кстати, Алла как-то  намекала,  что неплохо  бы,  мол,  на  Гавайях,  к
примеру... Что я тут же и осуществил, заказав по телефаксу двухместный номер
в отеле "Вайкики Холидей Инн" с оплатой вперед. Как говорится - лови момент.
     И тут  же набрал из  соседней  кабинки  (городского интеркома  у меня с
собой не  было,  естественно) заветный номер, ощутимо волнуясь  и  торопливо
конструируя в уме первую, непременно небрежно-остроумную  фразу. Лишь секунд
через двадцать я  осознал, что  на вызов она  не отвечает. Такое могло  быть
лишь  в  двух случаях: или  ее нет  в пределах прямой связи -  а это  тысяча
километров, - или интерком отключен.
     Неизвестно, что для меня на данный момент хуже...
     Настроение поехало вниз.  Не потому,  что я сразу  подумал о  чем-то уж
слишком неприятном, а  так - от несовпадения ожиданий с реальностью. Что она
явится встречать  меня с цветами к трапу - я не слишком рассчитывал, но хоть
дома-то ждать с нетерпением могла?
     Еще на  прошлой  неделе  я  дал  ей  по  гиперсвязи телеграмму с  датой
возвращения, а вот смотри ж ты...
     Уже не в столь радужном расположении духа я вышел на кольцевую галерею,
убеждая себя, что  драматизировать не стоит, мало ли  что случиться могло...
Длительная командировка, предположим,  или коллективный выезд за  грибами...
"Ага, на Шпицберген", - ехидно подсказал внутренний голос.

     ...За  время моего  отсутствия  кое-что  в порту  изменилось. Слева  за
белоствольной  рощей воздвигалось некое ребристое  сооружение, отсвечивающее
плоскостями  густо-медного стекла,  и исчезла наконец архаическая решетчатая
платформа  монорельсовой  станции  вместе  с уходящими  вдаль  дугообразными
опорами.  Сколько лет шли разговоры, что пора  ликвидировать это техническое
чудо  начала века,  и вот, значит, дошли  руки. Еще что-то исчезло  из жизни
постоянное, с детства привычное...
     Вместо  монорельса  в  глубину леса уходила тонкая серебристая  полоска
волновода,  над которой бесшумно скользили плоские, с  закругленными гранями
вагоны на гравимагнитной тяге, или, как их называют во всем мире, "эмбрусы".
     Проходя через площадь, и потом,  стоя на  посадочной аппарели, я, чтобы
отвлечься,  занялся  своим  любимым  делом  -  наблюдением  за  окружающими,
систематизацией и анализом. Кто эти люди, куда и откуда едут, зачем... Игра,
конечно,   но    отнюдь   не    бесполезная.   Тренировка    воображения   и
проницательности.  Да вдобавок та или иная колоритная фигура может в будущем
стать необходимым элементом очерка или рассказа.
     Вот,  к  примеру,  немолодой  седеющий  мужчина, кирпично-загорелый,  с
массивной изогнутой трубкой в зубах - скорее всего бизнесмен средней руки из
Южной Африки. Брахман в бежевом костюме - не иначе как представитель Юнеско,
плотная группа японцев - просто туристы...
     При таком экспресс-анализе  все идет  в ход: обрывки  разговора, манера
поведения, наклейки на чемоданах, покрой одежды...
     А это уже интереснее - две откровенно русские девушки в ярко-красочных,
абсолютно  прозрачных платьях.  Безусловно, последний  крик  моды.  Когда  я
улетал, такого еще не было. Причем вся хитрость  в том, что ткань преломляет
свет  очень  специфически - видно все  и в то же время  ничего, как  если бы
созерцать Венеру Милосскую  через колеблющуюся газовую накидку. Так сказать,
не конкретные тела, а обобщенные  образы. Но - весьма!  Куда интереснее, чем
на самом деле...
     Впрочем, мне сейчас, после  года-то, все  в этом смысле интересно.  Вон
тоже  великолепный  экземпляр, а вот еще..... Я проводил взглядом очередную,
вызывающе роскошную красавицу,  чуть даже повернулся, чтобы не выпускать  из
поля зрения ее окруженных пышной бело-лиловой юбкой ног и...
     То, что я увидел, напрочь отбило все грешные мысли.
     Он стоял шагах в десяти-двенадцати от меня, в центре сгущающейся к краю
перрона толпы, удивительным образом не сливаясь с ней.
     Наверное,  прежде  всего  меня удивил его  костюм. Не то чтобы  слишком
необычный,  но   здесь  неуместный.  Грязноватый,  оливково-желтый,  похожий
покроем  на  тропическую ооновскую  униформу,  хотя  и  без погон и нашивок,
гармонично дополненный высокими ботинками со следами рыжей  грязи. Я мельком
подумал, что парень не  иначе как дезертир, а может, и  новая  разновидность
против  чего-то  протестующих...  Или  наоборот.  Потом я  увидел  его лицо,
неестественно,  необ®яснимо  бледное,  обрамленное растрепанной  прической и
бородой,  тоже  странного,  серовато-пыльного  цвета,  будто  припорошенными
цементом.
     Да и  это все  - пустяк. И не  такое видеть приходилось. А вот что меня
действительно поразило - выражение его  лица и глаз. Они-то и задержали  мое
внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей еще не встречал. Лицо
было абсолютно, запредельно отрешенное... Хорошо исполненная маска человека,
чуть-чуть более живая, чем  в музее  мадам Тюссо, и ровно настолько же более
страшная.
     И  глаза, вот  именно глаза... Словно после  атропина  - чуть навыкате,
влажно блестящие, с распахнутыми до упора зрачками...
     Может,  новый  вид   наркотика?   Я  передернул   плечами,  отвернулся,
постарался  вновь поймать  взглядом  ту  самую  красавицу.  Поздно,  она уже
бесследно  затерялась среди  десятков  спин  и  затылков. С  легким шелестом
подплыл  очередной  вагон. Перешагивая через  невысокий  порог, я машинально
оглянулся. Лучше б я этого не делал.
     Столкнувшись с  невидящим, абсолютно пустым взглядом того самого парня,
я  испытал  ощущение,  какое бывает,  когда  вдруг наступишь босой  ногой на
крупного таракана, и он хрустнет этак...
     Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника, а
я все никак не мог подавить  тошноту и омерзение. Но постепенно отпустило. Я
огляделся.
     Рядом со мной оказался сухой жилистый старик никак не моложе ста лет, а
напротив  -  уже  упоминавшиеся  девицы-студентки в  прозрачных  платьях.  Я
обрадовался  такому  удачному соседству,  поскольку размышления о тенденциях
современной  эротической  моды позволяли счесть все  предыдущее  не столь уж
важным.
     Девушки   перешептывались  и   пересмеивались,   старик   углубился   в
потрепанную толстую книгу, а я, откинувшись  на спинку и чуть прикрыв глаза,
смотрел то на девушек, то на пролетающий за прозрачной стенкой пейзаж.
     Старик перелистнул страницу.  Незаметно повернув голову и скосив глаза,
я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.
     ...Позабыть на одну минуту,
     Может быть, написать кому-то,
     Может, что-то убрать, передвинуть,
     Посмотреть на полет снежинок,
     Погадать - додержусь, дотяну ли,
     Почитать о лихом Калигуле.
     Были силы, но как-то не вышло,
     А теперь уже скоро крышка...
     Интересные  стихи.  Неужели  ему  приятно их  читать?  Хотя,  с  другой
стороны, что я могу  знать  о  психологии такого возраста?  Это ведь  только
кажется, будто  впереди - бесконечная жизнь. На самом деле - пролетит время,
и настанет момент, когда до могилы считанные дни, и, может  быть, вспомнится
вдруг  именно сегодняшний день и  древний старец с  его книгой,  и останется
только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах...
     От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил мой
взгляд и не  слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня возможности
узнать,  чем закончил  неведомый  автор,  судя по  стилю и лексике, середины
прошлого века.
     За стеной вагона  кончился лес и потянулось то, что когда-то называлось
ближними  пригородами.  По обе стороны,  сколько  хватал глаз,  стояли  ряды
25-30-этажных  бетонных коробок, давным-давно  заброшенных.  Бывшие улицы  и
дворы  густо заросли  кустарником  и хилой  древесной  молодью,  наперегонки
пытающейся  дотянуться  до солнца.  Кое-где  растительность закрепилась и на
крышах, и в проемах выбитых окон.
     Зрелище,  знакомое с детства, и  все же...  Нет, все понятно, разбирать
эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать - тем более, рано или поздно
лес окончательно скроет их от людских глаз, как  забытые  города в  джунглях
Индостана.
     - Я вижу, вам  это тоже  не  нравится?  -  услышал я хрипловатый  голос
старика.
     - Вы о чем? - не сразу понял я.
     - Об этом...  -  он ткнул пальцем в сторону зданий  и  задал следующий,
совершенно не относящийся к теме вопрос: - Как вы думаете, сколько мне лет?
     Я решил ему польстить.
     - Сто двадцать? - после определенного возраста такие долгожители любят,
когда им прибавляют года.
     -  Совершенно верно,  как это вы угадали?  Обычно  мне дают  не  больше
девяноста... Ну,  в таком случае вы  тем  более должны  меня понять. В  свое
время  я был  главным архитектором Москвы...  - и стал рассказывать,  как он
разрабатывал  Генеральный план,  в том числе и на  эти самые районы, как все
было  красиво и рационально, как радовались  люди,  получая  здесь квартиры,
полные  воздуха   и  света.   И  как  все  пошло  прахом,   когда   началась
децентрализация, население Москвы за несколько  лет сократилось с двенадцати
миллионов до трех... - Нет, я не спорю, тогда тоже не все было хорошо. Смог,
само собой,  транспортная  проблема... Однако, осмелюсь утверждать,  то  был
по-настоящему великий  город.  Не уступавший Нью-Йорку, Токио,  Лондону... В
нем  кипела  жизнь...  Мы  гордились,  нам  было с чем  сравнивать...  Вы не
представляете,  что   испытываешь,  спроектировав   и   построив   район  на
полмиллиона жителей... С нуля и под ключ!
     Он  продолжал, все более распаляясь, излагать мне свой технократический
символ веры, да и не свой  только, всего их ушедшего поколения, а я вспомнил
видеофильмы  тех  самых  лет,  тот  жуткий  муравейник,  немыслимо  грязный,
названный старцем "великим  городом". Закопченные дома,  бурое  небо, улицы,
забитые  миллионами машин.  Нет, к счастью, не каждой  великой цели  удается
достигнуть.
     Мне  как-то  ближе   нынешняя  тихая,  зеленая  Москва,  город  широких
безлюдных проспектов и  обширных парков, сотен музеев, театров,  библиотек и
храмов, туристских центров и отелей, культурный и научный центр  полумира. И
я уж как-нибудь проживу без металлургических заводов и химических комбинатов
чуть  не  на Красной площади,  как  бы ни был мил сердцу  моего соседа такой
индустриальный рай.
     -  Скажите,  а Покровский  собор не под  вашим руководством взрывали? -
спросил я заинтересованно.
     - Вы что? - его голос задребезжал от возмущения. - Это было за двадцать
лет до моего рождения.
     - А! Ну, тогда ничего... - я зевнул, не слишком вежливо, показывая, что
разговор меня утомил.
     Старик, похоже, обиделся и, поджав губы, вновь раскрыл свою книгу.
     А  я  вдруг устыдился. Чего  ради  я  обидел  деда? Что он  мне сделал?
Извиниться  бы... А  с другой стороны  - за что?  Обязан я знать, кто  когда
родился и что взрывал? Я-то, конечно, знаю, так  у меня  профессия  такая, а
нормальный обыватель?
     И все равно я ему не судья. Вообще никому не судья, даже Алле, хоть она
и не встретила  меня... Знал, на  что шел. С  такой экспансивной особой, как
она, способной на самые непредсказуемые поступки. Если в свое время она ради
меня (а это тоже  вопрос  -  ради меня ли?) резко  сломала  свою  предыдущую
жизнь, то какие я имею  основания считать, что невозможен очередной поворот?
Она мне никогда ничего не обещала. Я, честно сказать, никогда и не знал, кто
же мы  с ней друг другу... Так что  успокойся,  братец, и принимай жизнь как
данность...
     Конечно, такие стоические рассуждения нисколько меня не успокоили, даже
наоборот. Слишком долго и красочно я воображал подробности сегодняшнего дня.
     А эмбус  уже  мчался в густом потоке вливающегося  в город  транспорта.
Слева блеснула  в  лучах солнца  излучина  Москва-реки,  справа,  в просвете
мачтовых сосен, я увидел шпиль старого Университета.
     - Извините, - обратился я к старику, - а  куда  мы  едем?  Разве  не  к
Парижскому вокзалу?
     -   Отнюдь,  мстительно  усмехнулся  архитектор.  -  Лично   я  еду   в
Домодедово... Вагон начал плавно тормозить.
     - Площадь Ермолова... - об®явил бархатистый женский голос.
     Я подхватил свою сумку, кивнул старику и метнулся к выходу. Кроме меня,
не вышел никто.
     Легкая  алюминиевая  площадка  коротким  маршем  лестницы соединялась с
бегущей над площадью пешеходной дорожкой.  Отсюда  открывался прекрасный вид
до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.
     Жемчужно-серый  вагон  с жужжанием магнитогенераторов рванулся  вперед,
набирая скорость по крутой  дуге виадука. Все произошло  на  моих  глазах. В
верхней точке,  уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом,  словно
магнитная  подушка  под  ним  мгновенно  исчезла,  начал приподнимать корму,
накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз с пятидесятиметровой высоты.
     Я  в ужасе  зажмурился и втянул голову в плечи.  Мне приходилось видеть
разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное...
     А  удар  вагона  о  дорогу  прозвучал  неожиданно  глухо и не  перекрыл
душераздирающего слитного вскрика.
     Я ничего  не мог  сделать. Даже броситься  к  месту катастрофы. Стоя  у
перил бегущей дорожки, я не спеша проплывал над площадью. Ни задержаться, ни
повернуть назад. И спуска вниз тоже не  было. Разве только  отвернуться,  не
видеть  смятой  и  перекрученной  груды металла  и  пластика, внутри которой
остались и  старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших материки и
океаны, но так и не доехавших до дома... А я, выходит, опять вывернулся...
     Возвращаться   я  не  стал.  Там  уже  вовсю  завывали   сирены   машин
аварийно-спасательной  службы, с разных направлений планировали черно-желтые
патрульные дископланы, толпа очевидцев все густела.
     Отойдя метров на пятьсот, я свернул  в скверик, надежно отгороженный от
площади  и  улиц  рядами покрытых  рубиновыми  гроздьями  рябин.  Присев  на
скамейку перед  тихо  журчащим  фонтаном,  прислушался к себе. И  что  же мы
имеем? Счастливый случай или все же интуиция?
     Смутная  тревога и  беспокойство, начавшиеся сразу после  звонка  Алле.
Внезапный импульс,  толкнувший к  выходу  из  вагона.  Толковать происшедшее
можно  и  так, и наоборот. Главно