всегда говорил, что у него слабые, ничтожные  силы,
он силен  только  быстротой,  наглостью  офицеров,  техникой  снабжения  и
вооружения! Мы гораздо сильнее врага!  Надо  просто  биться  до  последней
капли крови, держаться за каждую пядь земли, и победа будет за нами!
     Нам  не  нужно  ваших  псевдонаучных  об®яснений,  товарищ   Каменев.
Буденный никаких наук не изучал, и если бы ему не мешали,  давно  бы  взял
Варшаву без всяких полковников Егоровых и генералов Гиттисов... Если вы не
в состоянии обеспечить перелома, замена всем вам найдется!
     Троцкий, криво усмехаясь и посверкивая сиреневыми стеклами пенсне, не
вставая с места, посоветовал Ленину лично возглавить  Реввоенсовет,  а  на
место Каменева назначить... Сталина, что ли...
     На скулах Предсовнаркома выступили красные пятна, он с размаху ударил
по столу раскрытой ладонью и чуть было не  заявил  о  том,  что  если  его
позицию не понимают и не поддерживают, он готов сам подать в  отставку  со
всех постов и обратиться  непосредственно  к  массам!  Подобные  штуки  он
проделывал не раз, но сейчас  политическое  чутье  подсказало,  что  номер
может и не пройти.
     Засыпавшие  кремлевские  площади   листовки   немало   способствовали
идейному разброду в и так далеко не едином  ЦК.  В  отличие  от  тех,  что
предназначались населению, эти содержали сжатый, но реалистический  анализ
военной и экономической обстановки; указывалось на факторы, в силу которых
кампания двадцатого года выиграна быть не  может,  и  предлагались  мирные
переговоры, на условиях гораздо более мягких, чем брестские.
     - Скажите,  Лев  Давыдович,  -  спросил  Ленин  тоном  ниже  и  почти
дружелюбно, - в этой мерзости есть хоть доля правды?
     - Все правда, Владимир Ильич! Наши войска Южного фронта действительно
сейчас не в силах  разгромить  Врангеля.  Хуже  того,  они  деморализованы
непрерывными и часто необ®яснимыми успехами  неприятеля.  В  самом  лучшем
случае можно надеяться до зимы удержать нынешние позиции. Тем  более,  что
товарищи Сталин и Буденный сделали все, чтобы оставить нас  без  резервов.
Революционализация   европейского   пролетариата   -   дело,   безусловно,
архиважное, но на позиции  мы  его  пока  послать  не  можем.  Нам  нечего
перебросить на юг! Разве что...  Снять  войска  из  Сибири  и  Туркестана,
развернуть Кавказский фронт  на  север,  нанести  сокрушительный  удар  от
Ростова к Перекопу... Но тогда  придется  надолго  отказаться  от  надежды
завершить войну даже в будущем году. Или... смириться с тем,  что  граница
РСФСР надолго пройдет по Волге и перевалам Кавказа...
     -  Пусть!  Пусть  так!  Разгромить  Врангеля  -  вот   дело   сегодня
архиважнейшее!  Вы  обязаны  устранить  опасность  для  Москвы  и   самого
существования Советской власти! Вы обязаны это  сделать  любой  ценой!  Мы
пошли на такой шаг в Бресте, пойдем, если надо, и сейчас!  А  подумать  об
остальном у нас еще будет время. Если только... Если мы не удержим Москву,
нам придется  переезжать  в  Самару...  Или  Екатеринбург...  -  При  этом
названии лицо его вдруг конвульсивно дернулось, он закрыл глаза  и  сильно
надавил на них пальцами. Опомнился, вскинул голову и закричал фальцетом:
     - Немедленно  развернуть  самую  бешеную  подготовку  к  наступлению!
Мобилизуйте всех, абсолютно всех, способных носить оружие! У нас в Красной
Армии четыре миллиона человек, а вы  не  можете  разбить  этих  мерзавцев,
которых едва сто тысяч! Позор!
     - Воюют не числом, а умением, - буркнул себе под нос Каменев. -  Если
снова дать покомандовать Тухачевскому, нам и пяти миллионов не хватит...
     Ленин услышал.
     - Вздор! Товарищ Тухачевский -  один  из  лучших  наших  полководцев.
Абсолютно преданный делу мировой революции, не то, что ваши спецы, которые
делают все, чтобы мы проиграли! Перебрасывайте боеспособные  части  откуда
угодно, плевать  на  дашнаков,  на  мусаватистов,  на  этих...  грузинских
меньшевиков и прочую сволочь! Пусть еще поживут, пока их  не  свергнет  их
собственный пролетариат...
     В заднем ряду кто-то сдержанно хихикнул, очевидно - товарищ, знакомый
с настроениями тамошнего "пролетариата".
     - Отзовите Фрунзе, бухарский эмир не та  фигура,  чтобы  держать  там
нашего лучшего  стратега.  А  военспецов  расстреливать  без  пощады,  при
малейшем подозрении, и чем больше, тем лучше! И выйдет  лучше  меньше,  да
лучше!.. - он  переждал  вызванные  каламбуром  смешки,  довольно  редкие,
потому что большинство товарищей последних статей вождя еще не  читали  по
вполне об®ективной причине.
     - Но Дальний Восток мы тоже обязаны  сохранить,  ни  одного  бойца  с
Амурского фронта! И немедленно созвать X с®езд партии. Срок  -  неделя.  И
потом всех делегатов - тоже на фронт. Надеюсь, к этому времени  вам  будет
чем порадовать партию, Лев Давыдович...
     Как раз в этот момент Новиков стоял напротив  "Метрополя",  он  же  -
Второй дом Советов, и изучал длиннейший лозунг,  написанный  на  выцветшем
кумаче: "В мире есть только одно знамя,  под  котором  стоит  сражаться  и
умирать. Это знамя III Интернационала! Л.Троцкий".
     -  Ну-ну,  -   сказал   он   весело   и,   забывшись,   прикурил   от
патрона-зажигалки "Кэмел" вместо самокрутки. На заметить  этот  анахронизм
было некому. В Москве двадцатого года курили и не такое...
     ...В самом центре, между Солянкой и Покровским бульваром располагался
знаменитый, прославленный в литературе и устном народном творчестве Хитров
рынок. Не просто рынок - как место  торговли  продовольственными  и  иными
товарами,  а  гигантский  общегородской  притон,   неприступная   крепость
уголовного мира, где с удобствами, соответствующими рангу, устроены все  -
от  аристократии,  вроде  налетчиков,  медвежатников   и   иных   классных
специалистов, до последней шпаны и  рвани.  Десятки  трактиров,  ночлежек,
подпольных  борделей  и  опиекурилен  еще   с   середины   прошлого   века
располагались в лачугах и огромных доходных  домах,  самые  знаменитые  из
которых и самые страшные - "Утюг" и "Сухой овраг". По словам Рудникова,  в
царское время полиция там появляться не рисковала. За годы мировой войны и
революции Хитровка как бы пришла в упадок  -  закрылись  трактиры,  угасла
частная торговля, большевики разом ограбили тех, кого хитровские аборигены
стригли, как рачительный овцевод свое стадо, но  зато  никогда  еще  в  ее
разрушающихся бастионах не собиралось такое мощное и беспощадное воинство:
кадровые уголовники, дезертиры, новые люмпены из  бывших  и  такая  мразь,
какой даже в новых совструктурах и комбедах не нашлось места.
     Да и милиция в первые три  года  Советской  власти,  кроме  отдельных
операций по  наводке  своих  агентов,  никаких  целенаправленных  действий
против Хитровки не предпринимала. Ни сил, ни, похоже,  особого  желания  у
нее  для  радикального  решения  вопроса  не  было.  И  человек,  желающий
бесследно затеряться в столице, но при этом не боящийся так  же  бесследно
сгинуть в зловонных лабиринтах, направлялся именно  туда.  Имело,  правда,
значение и то, на какое место он рассчитывал. Щель  под  нарами  или  угол
сырого подвала голому и босому находились всегда, а за право жить в тепле,
есть сытно и пить пьяно принято было платить...
     В  десятом  часу  вечера,  когда  пасмурный  день  сменил   туманный,
промозглый вечер, на столицу первого в мире государства рабочих и крестьян
опустилась глухая темнота,  лишь  кое-где  пробиваемая  мерцанием  уличных
фонарей и  красноватым  светом  керосиновых  ламп  и  свечей  за  грязными
стеклами окон, четыре понурые фигуры брели от Политехнического музея через
слякотную площадь.
     Осторожно озираясь, они направлялись к  шестиэтажному,  действительно
напоминающему утюг своим узким треугольным торцом домине.
     Обойдя его справа, углубились в щель между  рядом  зловещих,  зияющих
пустыми оконными проемами корпусов, темных и  безмолвных,  от  которых  на
много сажен тянуло мерзким смрадом.
     В кулаке идущего впереди  на  короткий  миг  блеснул  луч  карманного
фонаря.
     - Сюда...
     По облепленным грязью ступенькам спустились в полуподвал.
     Удушливая темнота, липкая, так что хотелось  тут  же  вытереть  лицо,
густо пропитанная вонью махорки, прелых  портянок,  мочи  и  растоптанного
дерьма охватила вошедших, будто они погрузились в некую жидкость, не такую
плотную, как вода, но намного концентрированнее обыкновенного воздуха.
     Точнее всего было бы назвать эту среду перенасыщенным гнилым туманом.
     А из невидимых дверей и просто из каких-то проломов и щелей в  стенах
- дым, крики, многоэтажный мат, визг не то избиваемых,  не  то  насилуемых
женщин, керосиновый чад коптилок. Где-то верещит терзаемая неумелой  рукой
гармошка, где-то  поют  дурными  голосами.  Предводительствующий,  поручик
Рудников, вновь на мгновение  включил  фонарь.  Даже  он,  бывавший  здесь
неоднократно, в темноте найти дорогу не в состоянии.
     - Гаси свет, падаль, чего рассветился? - раздался из  темноты  сиплый
рык.
     - Пошел... - огрызнулся поручик и прошел мимо.
     Дважды спустившись и вновь  поднявшись  по  скрипящим  лестницам  без
перил,  сделав  чуть  ли  не  десяток  поворотов,   четверка   разведчиков
добралась, наконец, до цели. Толкнув облупленную, но на удивление  тяжелую
и крепкую дверь, они оказались в  большой,  метров  в  тридцать,  комнате,
разгороженной на две неравные части бархатным театральным занавесом.
     Здесь было намного чище и, главное, светлее, чем в подземных каморках
и коридорах. Горели сразу три шестилинейные лампы.
     За  облезлым  и  изрезанным  ножами,  но  некогда  дорогим   овальным
обеденным столом выпивала, закусывала и резалась в карты компания  человек
в десять.
     Для здешних мест компания  если  и  колоритная,  так  как  раз  своим
относительным человекоподобием.
     Пять-шесть из них напоминали марьинорощинскую шпану, как ее застал  и
запомнил с детства Новиков, все в возрасте  между  двадцатью  и  тридцатью
годами, один в матросском бушлате и бескозырке без ленточки, с  ним  рядом
молодой, при усиках а-ля Макс Линдер и в хорошем кремовом  пальто,  и  еще
трое облика неопределенного, не то мастеровые с темными грубыми лицами, не
то бывшие городовые.
     На столе белые калачи, громадная чугунная сковорода, миска с солеными
огурцами, пара литровых штофов и стаканы. В очко, впрочем, резалась только
молодежь, а противоположный  край,  там,  где  "матрос",  беседовал  почти
степенно и помаленьку выпивал.
     Рудников, небритый и мрачный, с кривоватым  носом  и  тяжелой  нижней
челюстью, козырек надвинут на глаза, руки в карманах, вразвалку направился
к столу, а Новиков с друзьями остались у стены, почти сливаясь с ней  и  с
пляшущими изломанными тенями.
     - Здорово, народ честной! - сипло провозгласил поручик. -  Пал  Савич
дома?
     Картежники его  как  бы  не  заметили,  остальные  ответили  недобрым
молчанием, только из полутьмы кто-то  спросил  высоким  -  или  баба,  или
скопец - голосом:
     - А ты-то кто будешь? И какого ... тебе надо?
     - Не видишь - человек. А раз пришел - дело  есть.  К  хозяину,  не  к
тебе. Покличь, что ли...
     - Хозяев теперя нет. Теперя все хозяева. А что  ты  за  человек,  щас
позырим...
     От стола отделились, бросив карты, безо всякой команды, двое  плотных
парней, одетых по-фронтовому, шагнули разом, потянулись руками: один  -  к
мешку Рудникова, второй - чтобы обхлопать карманы.
     Не слишком  даже  торопясь,  Рудников  извлек  из-под  бекеши  тускло
блеснувший маузер - атрибут серьезного "делового", не  чета  фраерам,  что
браунингами да  "бульдогами"  балуются,  снизу  вверх  без  замаха  ударил
правого рукояткой между глаз. А левого пнул юфтевым, подкованным  с  носка
сапогом. Захлебнувшись воем, блатной упал и скорчился. И тут же  рванулись
вперед ждавшие, куда повернется разговор, Шульгин, Новиков и Басманов.
     Драки  не  было,  такой,  какие  любят  снимать  наши  и  заграничные
режиссеры в фильмах из бандитской жизни.
     Успел вскочить и даже вскинуть табуретку "матрос"  -  Шульгин  свалил
его подсечкой и для верности добавил нунчакой по затылку.
     Взвизгнул что-то матерное, крест-накрест чиркая  перед  собой  финкой
прыщавый шкет - его очередным ударом  ноги  отбросил  с  дороги  Рудников.
Вывернул кому-то челюсть ребром ладони Басманов.
     Громыхнул вдруг выстрел - усатый  по-пижонски  пальнул  через  карман
пальто, и на нем возникла дыра с опаленными краями. Этого успокоил броском
десантного ножа Новиков.
     Непонятно  даже  -  как  это  опытные  битые   воры   отважились   на
неподготовленную драку с четырьмя незнакомыми, но  никак  не  похожими  на
"гнилых интеллигентов" мужиками?
     Впрочем, не все так просто оказалось.
     - Товарищи, товарищи, не стреляйте, тут свои... -  тем  самым  бабьим
голосом  вскрикнул  один  из  "мастеровых",   но   его   призыв   перекрыл
командирский рык забывшегося Басманова:
     - Живьем брать, поручик!
     Поняв свою ошибку, "мастеровой" на  корточках  метнулся  к  занавесу,
шмыгнул под его  низкий,  украшенный  бахромой  и  кистями  край,  затопал
ботинками по досками, удаляясь.
     Рудников,  остановленный  было  криком  Басманова,  бросился  следом,
наугад стреляя из маузера.
     За  ним,  выпрастывая  из-под  обрезанной  шинели  автомат,  рванулся
Шульгин.
     После шестого или седьмого выстрела раздался грохот. Потом - тишина.
     Новиков, подавив желание бежать на  помощь  Шульгину,  стал  помогать
Басманову укладывать уцелевших бандитов на пол, руки за голову.
     Шульгин, светя мощным фонарем, догнал Рудникова в  длинном  коридоре.
Поручик хладнокровно перезаряжал пистолет, а беглец скорчился у  него  под
ногами с разнесенным пулей затылком.
     - Поспешил, поручик... - упрекнул его Шульгин.
     - Никак нет, едва успел. Смотрите-ка...
     Шульгин только сейчас, подняв фонарь, увидел, что  "мастеровой"  едва
не спасся. Бамбуковая этажерка, стоявшая у стены, была повалена,  на  полу
раскатились жестяные банки, похоже - с краской,  а  за  ней  черная  щель,
откуда тянуло сквозняком.
     Рудников толкнул потайную дверь.  Луч  осветил  уходящий  с  наклоном
узкий, обложенный кирпичом коридор.
     - Извольте. Я знал, что тут есть другие выходы, и даже не один...
     - Молодец, поручик, четко соображаете. А что он про своих кричал?
     - Да как бы не агент. Или все они тут... "товарищи". Я слыхал  еще  в
восемнадцатом, что есть у них такие, под налетчиков работают.
     Шульгин фыркнул.  Раньше  ему  приходилось  читать  совсем  обратное,
насчет бандитов, которые маскировались под чекистов, чтобы грабить буржуев
и разжигать ненависть к "органам". Но если верна прямая теорема, то так же
верна и обратная...
     - Тогда надо остальных поспрашивать. Сумеете?
     - Делов-то...
     Для допроса он отобрал  троих  -  "мастеровых"  и  "матроса",  прочие
сомнения  не  вызывали.  И  "раскололись"  они  быстро,  после  первых  же
профессиональных ударов по зубам воняющим дымом стволом.
     Настоящим агентом уголовного розыска был только один,  как  раз  тот,
убитый, внедрившийся на Хитровку еще в прошлом году и успевший стать здесь
видной фигурой, а эти  трое  -  так,  мелочь.  Матрос  -  из  кронштадских
анархистов, а двое других - бывшие приказчики,  соблазненные  возможностью
слегка заработать под надежной крышей.
     Они даже и не грабили сами, а со знанием дела распродавали  и  делили
выручку за имущество того самого Пал Савича, к которому и пришел Рудников.
Сам же хозяин недавно умер.
     - Все ясно, господа? - Шульгин сказал "господа", но смотрел только на
Рудникова, справедливо считая, что от Басманова в таких делах пользы мало.
     Поручик кивнул и указал маузером в сторону коридора.
     - Пошли. Поможешь, Михаил Федорович?
     Басманов без удовольствия, но понимая необходимость  акции,  встал  с
табуретки.
     Против  ожидания,  никаких  неприятных  сцен  с  мольбами  о  пощаде,
паданцем на колени и разматыванием соплей по щекам не произошло.
     Смертники молча, хоть и на подгибающихся ногах, поплелись в указанном
направлении. И вправду к концу гражданской войны жизнь человеческая сильно
подешевела.
     Выстрелы в подземелье прозвучали едва слышно.
     Все это время Новиков,  оставаясь  в  передней  комнате,  держал  под
прицелом лежащих на  полу  бандитов.  Для  них  была  приготовлена  другая
мизансцена.
     - Встать! Подойти к стене. Мордой, мордой... Руками  опереться,  ноги
подальше... Вот так...
     - Ну, шелупонь, у вас тут кто главный? - проверив карманы хитрованцев
на предмет оружия, спросил продолжающий играть роль "пахана" Рудников.  На
него теперь смотрели со страхом  и  почтением.  Быстрота  и  решительность
расправы произвела должное впечатление.
     Нынешнего, послереволюционного блатного языка он не знал и настоящего
вора разыгрывать  не  пытался,  да  и  необходимости  в  том  не  было,  к
уголовному миру прибилось столько случайного народа, от бывших офицеров  и
гимназистов до попов-расстриг и аптекарей, что все давно смешалось и  верх
брал тот, кто "круче", невзирая на происхождение и стаж. И здесь  либерте,
эгалите, фратерните...
     -  Вон  лежит.  Хряк  его  звали...  -  указал  один  из  местных  на
неудачливого стрелка.
     - Хряк! - презрительно сплюнул поручик. - На подсвинка  не  тянет,  а
туда же... наклонился над убитым, перевернул на спину. На вид ему было лет
двадцать пять, лицо почти интеллигентное,  особенно  когда  с  него  сошло
томно-наглое выражение. Откуда вдруг такая  кличка?  В  руке  Хряк  сжимал
вороненый пистолетик калибра 6,35. Действительно фраер...
     - А  по  профессии  вы  кто  тут?  -  продолжал  допрос  Рудников.  -
Портяночники все?
     - Обижаешь, начальник, - прогудел диаконский бас из середины строя. -
Домушники мы, природные. А тех и не знали почти, просто так  вышло.  Хабар
толкнули, ну и обмыть...
     - Я тебе не начальник,  на  Лубянке  начальники,  -  и  повернулся  к
Новикову. - Покараульте их, а я еще осмотрюсь, мало ли чего...
     Вернулся он минут через десять,  обойдя  все  примыкающие  комнаты  и
чуланы.
     - Порядок, - сказал поручик, засовывая маузер под  ремень.  -  Однако
загадили они квартиру и распотрошили все. Пал Савич полвека добро наживал,
уважительный был... Куда старика подевали, падлы, дядьку моего?
     - Да точно помер он, говорю как на духу, - снова  ответил  диаконский
голос. - Месяц уж скоро. У Хряка с ним дела были, да у того, Копченого, он
вроде как и наследство принял. Ну а мы за компанию. Кое-что и пропили,  не
без того...
     - Заткнись! Разбазарился... Значит так, сявки. Теперь мы  здесь  жить
будем. Забирайте свою хурду - и брысь! Сами запомните и другим  передайте:
кто под дверью ошиваться будет - замочу. Вы меня в деле видели.  А  кто  в
уголовку стукнуть вздумает - утоплю в сортире...
     - Подожди, Мизгирь, я лучше придумал, - вмешался в  игру  Шульгин.  -
Вы, убогие, жить хотите? Хорошо жить, я имею... Тогда вот так  -  очищайте
себе хавиру поближе  к  нашей  и  живите.  У  нас  на  подхвате.  Поимеете
побольше, чем от Копченого. Что будет  надо  -  я  скажу.  Кликуха  моя  -
Пантелей. Не слыхали? Ничего, еще услышите, или у питерских  спросите,  те
знают... Я - Пантелей, он - Мизгирь, это  -  Князь,  это  -  Таракан...  -
Басманов, услышав, как назвал его Шульгин, поморщился. А тот,  разбрасывая
клички, не имел никакой задней мысли, говорил, что в голову  пришло,  лишь
бы без запинки.
     - Тут будет наша хата. Пока поручений никаких не  будет,  занимайтесь
своими делами, но двоих-троих - чтоб всегда на стреме оставлять и глядеть,
чтоб по нашему коридору всякая рвань не шлялась.
     Свистну вот так - на цырлах сюда. И ни в каком больше разе.  Кто  без
дела у дверей шляться будет - зашибу. Ясно? Тогда так  -  а  ты,  Мизгирь,
пригляди - всю  рвань  из  комнат