ядущих
успехов.
     Тактику вербовки он разработал сам. Первым пяти  офицерам,  лично  им
отобранным,  Басманов  выдал  по  двадцать  рублей  и  пообещал   еще   по
восемьдесят, если они приведут по пять кандидатов, устраивающих  капитана.
Жалованье же, чтобы не  разжигать  излишнего  ажиотажа,  обещал  в  двести
рублей, намекая, впрочем, что это  сумма  не  окончательная.  Но  и  такие
деньги  натерпевшимся  и  изголодавшимся  эмигрантам  казались  совершенно
сказочными.
     С теми, кого Басманов счел пригодными, поочередно беседовали Новиков,
Шульгин и появившийся позже еще  один  господин  с  манерами  иностранного
генерала. Так показалось Басманову из-за его холодности,  неулыбчивости  и
нерусской  педантичности,  несмотря  на  безусловно  русскую   фамилию   -
Берестин. Разговаривая с волонтерами,  он,  как  заметил  капитан,  крайне
в®едливо выяснял  послужной  список,  проявляя  странную  осведомленность,
отдавал предпочтение лицам, имеющим связи и  знакомства  с  начальствующим
составом Вооруженных сил  Юга  России,  а  также  с  бывшими  офицерами  и
генералами, служащими ныне в Красной армии. Это наводило на  мысль  о  его
причастности к контрразведке, только неизвестно  чьей.  Мелькнуло  даже  в
голове - а не большевики ли затеяли какую-то  грандиозную  провокацию,  но
Басманов тут же сам себя одернул  -  и  вид  у  новых  хозяев  слишком  уж
небольшевистский,  деньгами  они  сорят  неумеренно,  да  и  что  за  прок
большевикам от десятка-другого беглых офицеров?
     А вот  в  голубом  мундире  господин  Берестин,  вполне  возможно,  и
хаживал...
     Прошедшие окончательное собеседование и не получившие отказа  уезжали
на автомобиле с одним из "хозяев", и Басманов их больше не видел.  Те  же,
кому отказывали, получали "за беспокойство" по  сто  рублей,  под  честное
офицерское слово хранить в тайне место и содержание разговоров.
     Несмотря на это, в ближайшие дни слух о том, что  некие  таинственные
личности вербуют офицеров, распространился в  эмигрантских  кругах  весьма
широко.  Говорили  разное,  как  правило  -  весьма  далекое  от   всякого
правдоподобия.
     Что поделать, вызванное войной падение нравов, меланхолически отметил
Шульгин, не слишком, впрочем, этим фактом огорченный.  Да  и  как  скрыть,
если заходили вдруг по  рукам  царские  десятки  в  огромных  количествах,
кабаки, шашлычные, чебуречные и прочие трактиры стали заполнять веселые  и
возбужденные офицеры, а также и штатские лица, то ли выменивающие,  то  ли
выигрывающие пресловутые десятки, курс лиры в  районе  проживания  русских
пошел  вверх,  так  как  она  внезапно  получила  "золотой   паритет",   а
проститутки на набережных тоже подняли таксу вдвое-втрое.
     В субботу, явившись к восьми на службу, Басманов увидел перед дверями
конторы толпу, мало уступающую таковой у посольства.
     И ему пришлось сквозь нее проталкиваться,  стараясь  не  замечать  то
просительных,  то  наглых  лиц  соотечественников,  не  слышать  униженных
просьб... Явившийся на час позже Шульгин, которого  капитан  считал  своим
непосредственным начальником, тоже пробился с трудом, однако велел пускать
и выслушивать всех, кроме явных калек и алкоголиков, каковые тоже  имелись
в избытке.
     До   обеда   Басманов   наслушался    душещипательных    историй    и
кузьмы-крючковских подвигов в таком  количестве,  что  их  хватило  бы  на
десяток выпусков газеты "Русский инвалид". (Следует заметить, что название
газеты означает совсем не то, что вы, должно быть, подумали. До  революции
"инвалид" являлось синонимом понятия "ветеран". И только.)
     А в три часа пополудни внезапно появился  офицер  английской  морской
пехоты в сопровождении вооруженного наряда. Басманов слегка растерялся, не
зная, как себя  вести,  но  в  конторе,  по  счастью,  оказался  сменивший
Шульгина Новиков. На великолепном английском пригласил майора  в  кабинет,
попросив Басманова  продолжать  работу.  Через  полчаса  англичанин  вышел
раскрасневшийся, явно удовлетворенный  полученными  об®яснениями  и  новым
знакомством, пожал на прощание капитану руку, отдал честь  и  удалился.  А
морские пехотинцы остались наводить порядок в очереди.
     Однако  за  вечерним  хересом  Шульгин  сказал,  что   лавочку   пора
сворачивать.
     - Сто двенадцать человек. Думаю, вполне достаточно. Или  до  полутора
сотен  дотянем?  Тогда  завтра  последний  день   -   и   все.   Отбирайте
самых-самых... Впрочем, сливки мы уже сняли. В общем, сами смотрите...
     Басманов подсчитал, что через контору уже прошло не меньше  батальона
претендентов, и, значит, тысяч сорок раздали просто так, да  еще  двадцать
выдано завербованным офицерам на устройство семей, кому посчастливилось их
вывезти. Забрать семьи к "месту постоянной дислокации" Шульгин пообещал не
позднее, чем через три месяца.
     - Ну, все!  Пора  и  честь  знать,  -  сказал  он  Басманову  вечером
следующего дня, когда  желанное  число  было  достигнуто.  -  Едем  домой.
Собирайтесь...
     Басманов понял, что наконец узнает,  куда  же  исчезали  принятые  на
службу. Он отчего-то вообразил, что их собирают в какой-нибудь  загородной
ферме или в пустых казармах бывшей султанской армии, вроде тех, где сам он
отбывал двухнедельный карантин.
     Однако автомобиль незнакомой модели, открытый, с длинным,  сверкающим
хромированным металлом капотом и глубокими кожаными сидениями, довез их до
порта, где у пирса ждал такой же роскошный катер.
     Рыча мотором и громко хлопая днищем по мелкой босфорской волне, катер
долго несся сквозь розовато-жемчужную полумглу к входу в Мраморное море. С
борта катера, особенно в это  время,  на  грани  между  ранним  вечером  и
подкрадывающейся  с   Анатолийского   побережья   ночью,   Константинополь
выглядел, как ему и подобало  -  совершенно  сказочным  городом,  кисейная
дымка смазывала все подробности, оставляя только смутный  цветной  силуэт,
исчерченный  остриями  сотен  минаретов.  В  нем  обязательно  должны   бы
твориться, непрерывно и бесконечно, как арабская вязь на  стенах  мечетей,
волшебные и загадочные истории в духе "Тысячи и одной  ночи",  а  если  на
самом деле творилось там совсем другое - так об этом легко было  заставить
себя забыть, подчиняясь очарованию летнего вечера. Тем более что с  ним-то
самим, капитаном Басмановым, одна из сказочных историй все-таки произошла,
и чудное мгновение продолжает длиться...
     Увидев высокий белый борт огромного парохода, едва заметно  дымившего
первой трубой в полуверсте от берега, Басманов  невольно  вспомнил  темные
зловонные трюмы, загаженные палубы судна, на котором он выбрался из ужасов
Новороссийской эвакуации. И ощутил нечто вроде мгновенной тошноты.
     Катер лихим разворотом подошел к широкому, почти  касающемуся  нижней
площадкой воды, трапу. Встреченные здоровенным, на голову выше  Басманова,
матросом с тяжелыми и резкими чертами малоподвижного лица,  они  поднялись
на просторную, тщательно выскобленную палубу.
     -  Сейчас  вас  проводят  в   каюту.   Устраивайтесь.   Если   что-то
потребуется, обращайтесь к любому  члену  экипажа,  все  будет  сделано  в
лучшем виде. Русских среди них  нет,  но  язык  все  понимают  достаточно.
Отдыхайте, пообщайтесь со своими друзьями... А утром встретимся. Извините,
что оставляю вас, но - дела. - Шульгин развел руками и церемонно приподнял
шляпу.
     Каюта, отведенная Басманову на  верхней,  то  есть  четвертой  сверху
палубе надстройки, поразила его размерами и невиданным с довоенных  времен
комфортом. Вообще тем, что существует еще на свете  такой  вот  заповедник
настоящей человеческой жизни, начисто равнодушной к бедам миллионов  людей
из бывшей Российской империи.
     Больше  всего  каюта  походила  на  лучшие   номера   "Астории"   или
"Лондонской"  гостиницы,  где  ему  приходилось  бывать,  возвращаясь   на
короткий срок с фронта в  Петроград.  Солидная  мебель,  обилие  бронзовых
люстр  и  бра,  особые,  свойственные  как  раз  такого   рода   временным
пристанищам богатых людей, запахи.  Очевидно,  поселяя  его  здесь,  новые
хозяева хотели подчеркнуть не только важность его нынешнего положения,  но
и намекнуть на цену того, что он может потерять, нерадиво относясь к своим
обязанностям. По крайней мере, такая мысль у капитана мелькнула.
     Отпустив матроса, невозмутимость и сдержанность  которого  напоминали
скорее манеры дворецкого из хорошего  английского  дома,  нежели  простого
моряка, Басманов побродил по каюте, осмотрел  все  ее  жилые  и  подсобные
помещения, постоял у большого окна, со смешанным чувством глядя на редко и
неравномерно освещенный берег.
     Радость в этом чувстве, безусловно, присутствовала, но много  было  и
тревоги.  Сменял  он  скудную,  тяжелую,  но  ставшую  почти  естественной
жизнь... на что?
     Выкурил папиросу из любезно приготовленной на круглом столе  гостиной
коробки и решил поискать знакомых.
     Первый же встреченный в коридоре матрос, как  и  обещал  Шульгин,  на
медленном, но  вполне  правильном,  несмотря  на  акцент,  русском  языке,
подробно раз®яснил, на какой палубе размещены офицеры и как туда попасть.
     Четыре   марша   внутреннего   трапа   привели    его    в    длинный
пятидесятиметровый коридор с  множеством  одинаковых  полированных  дверей
светлого дерева с блестящими  бронзовыми  ручками.  Басманов  остановился,
недоумевая, куда он попал. То есть то, что пришел он, куда надо,  сомнения
не  вызывало,  достаточно  было  услышать  типичные,  чисто  отечественные
речевые  конструкции,  густо  висящие  в  воздухе.   Они   доносились   из
полуоткрытых дверей кают, из обширного помещения справа от трапа, похожего
на  предбанник,  из  бильярдной,  где   на   нескольких   столах   азартно
разыгрывались "пирамидки", ими обменивались мелькающие в основном коридоре
и ответвляющихся от него проходах люди. Лица  почти  всех  были  Басманову
знакомы.  Поразило  другое.   Все   здесь   были   одеты   в   невиданные,
черно-зелено-желтые  пятнистые  куртки  и  брюки  с  множеством  накладных
карманов на груди, рукавах, коленях и прочих местах и в высокие коричневые
ботинки на толстенной, в три пальца, подошве. Только зеленые металлические
звездочки на пятнистых хлястиках-погонах своим расположением  намекали  на
принадлежность их владельцев к русской армии, поскольку ни в одной  другой
(кроме,  правда,  сербской  и  болгарской)  подобные  знаки  различия   не
использовались.
     Бросилась в глаза поразительная чистота - сияющий паркет и словно час
назад вычищенные ковровые дорожки - что, впрочем,  почти  компенсировалось
интенсивностью запахов гуталина и табачного дыма.
     Перед  Басмановым  остановился  один  из  "леопардов",   в   котором,
присмотревшись, он узнал  штабс-капитана  Мальцева,  завербованного  им  в
первый день, вместе с поручиками. Был он свеж, чисто выбрит, очень коротко
подстрижен. И никак  не  походил  на  худого,  нервного,  заросшего  серой
щетиной беженца, каким был всего десять дней назад.
     -  О!  Нашлась  пропажа!  -  радостно  воскликнул  Мальцев,   пожимая
Басманову руку. - А мы, брат, думали, что ты сбежал...
     - Куда бы это я сбежал? - удивился капитан.
     - Мало ли куда? Да хоть в Париж...
     Басманов  вспомнил,  что  действительно  высказывал  подобную  мысль,
только вот Мальцеву или кому другому? Все же, кажется, с Мальцевым  он  об
этом не говорил.
     - Да что же Париж, мы теперь, может, и почище Парижа кое-что увидим.
     - Уж здесь ты прав! Такое, боюсь, увидим... - Мальцев осекся. Он  еще
не понял, в каком качестве появился на судне Басманов, и  стоит  ли  перед
ним откровенничать. - А тебя  еще  не  переодели?  Ты  когда  прибыл?  Где
разместился?
     - Там, наверху... На втором этаже, ближе к корме. Сейчас и  не  знаю,
найду дорогу или нет...
     - А-а, на господской половине... Ну-ну. В начальство выбился? А чтобы
не заблудиться, надо схему изучить, они везде висят. У тебя там не "второй
этаж", а верхняя палуба. Наша - палуба Б, ну и так далее. Привыкнешь.
     - Никуда я не выбивался, сам  ничего  не  знаю.  Посадили,  привезли,
поселили... Барахло свое бросил и  пошел  вас  искать.  А  вы  что,  плохо
устроены?
     - Не сказал бы. У всех одноместные  каюты,  но  кое-кто  предпочитает
двойные, чтоб веселее. И еще  пустых  осталось  пропасть...  Дивизию  нашу
свободно растолкать можно! Говорили мне умные люди в свое время - поступай
в гардемаринские классы.  Тогда  после  реального  училища  без  экзаменов
брали. Нет, понесло меня в кавалерийское! Моряки хоть всю войну, как люди,
прожили - обед за  столом  из  фарфоровых  тарелок,  каждый  день  рубашка
свежая, кителек беленький, а мы пять лет в грязи, вшей  кормили,  портянки
по месяцу не меняли, эх! - Он с досадой выругался, чуть, не плюнул на пол,
но ковровая дорожка вовремя удержала. - Но и служба тут, скажу я тебе...
     - Чем же она плоха?
     - Да не плоха, чего зря говорить. Только и  в  юнкерах  меня  так  не
гоняли. Первые дни чуть не сдох, а уж я с семнадцати лет в строю, ты  меня
знаешь! Ох и материли тебя поначалу, сосватал, мол, так его и распротак! А
потом ничего, от®елись, отоспались, даже нравиться начало,  после  бардака
нашего беспросветного. Сам все увидишь. Пойдем лучше, выпьем за встречу.
     В большом ресторанном зале второго класса, с колоннами  и  множеством
четырехместных столиков посередине и  двухместных  вдоль  стен  сидели  за
столами и  толпились  у  стойки  буфета  с  полсотни  таких  же  пятнистых
офицеров. Басманов даже ощутил некоторое неудобство от своей  "правильной"
формы.
     - Господа, смотрите, кто к нам пришел! - громко  об®явил  Мальцев,  и
все обернулись.
     - ...Едим бесплатно, пьем бесплатно, кому что нравится, - повествовал
штабс-капитан,  когда  закончились  общие  приветствия  и  рукопожатия  со
знакомыми и приятелями. В  тихом  углу  устроились  впятером  -  Басманов,
Мальцев, подполковник Генерального штаба Сугорин, некогда весьма близкий к
Лавру Георгиевичу Корнилову, а по последней  должности  -  командир  полка
Добровольческой дивизии, и те самые поручики, с которых  все  началось,  -
Давыдов и Эльснер. - На берег пока не  пускают,  да  никого  и  не  тянет,
нажрались того берега... - Мальцев чиркнул себе ребром ладони по горлу.  -
Здесь спокойнее, всего в достатке, есть чем развлечься...
     - Кроме девочек, - криво усмехнулся Давыдов.
     Сугорин плеснул в бокалы вермута, едва до половины.
     - А чего так скромно? - поинтересовался, придержав  горлышко  бутылки
над  своим  бокалом,  Басманов.  Ему  хотелось  выпить  за  встречу,   как
полагается, вволю.
     - Скоро сам не захочешь. Когда утром двадцать  кругов  по  палубе,  а
потом до обеда так накувыркаешься... Тяжело выходит.
     - Вот как? А что еще тут с вами делают?
     - Неужто не знаешь? Ну, раз не знаешь, то  сам  увидишь.  А  пока  не
увидишь, не поймешь.  Если  б  мы  солдат  да  юнкеров  перед  войной  так
муштровали, вот бы армия была...
     - А оружие, а снаряжение! - вмешался поручик Давыдов.
     - Ничего не скажешь, напридумывали люди! Я  вот  думаю  -  отчего  мы
ничего подобного на фронте не видели? Я с американцами в Архангельске  вот
так был... - Сугорин сцепил пальцы рук и тряхнул ими перед собой. - Ничего
особенного у них не имелось, те же  винтовки,  ну,  еще  танки  привозили,
"Марк-2"... И вояки так себе. Вот жратва да, нормальная...  Если  б  таким
оружием, как у нас, они хоть две дивизии вооружили, через  месяц  войну  б
кончили...
     - О чем это вы? - попытался включиться в  разговор  Басманов,  но  не
получилось, собеседники его не слушали, продолжая какой-то давний спор.
     - При чем тут американцы? Это ж наши, русские, из Африки, и оружие  у
них свое, секретное, на заводах в Иоганнесбурге сделано. За  границей  они
только детали заказывали, а собирали сами...
     - Э-э, поручик, ты меня не сбивай! Я тоже не  пальцем...  В  Академии
кое-чему учился. Есть такие понятия - общий уровень развития техники.  Вот
ты хоть режь меня, не поверю, что сейчас  на  каком  угодно  заводе  можно
построить аэроплан, чтобы летал, скажем, по пятьсот верст в час...
     - Про аэропланы не знаю, не приходилось дела иметь, а  про  остальное
скажу - ничего особенного. Автомат Федорова когда на  фронте  появился?  В
шестнадцатом. И никто не  удивился.  Здесь  почти  то  же  самое.  Сделано
поаккуратнее, конструкция попроще, и только. На Тульском  оружейном  и  не
такое   сделать   можно!   То    же    и    танки.    Совершенно    ничего
сверх®естественного...
     - Господа, подождите, господа! - вмешался до того молчавший  Эльснер.
- Я все-таки три курса Технологического прослушал. Если  толковый  инженер
внимательно изучил опыт войны, учел все недостатки техники, да располагает
неограниченными средствами и производственной базой, то он и вправду может
сделать многое. А вот сколько  непреодолимых  проблем  придется  решать  в
серийном производстве...
     - Ладно, - отмахнулся от него полковник. - Если все это есть, значит,
сделать его было возможно... Меня другое больше  занимает  -  против  кого
все? С кем мы воевать должны? С туземцами - непохоже. С регулярной  армией
- где, с какой и в чем смысл? Какие  бы  мы  молодцы  ни  были,  с  сотней
человек много не сделаешь.
     - Да ну, господин  полковник,  с  такой  сотней  повоевать  можно!  -
возбужденно возразил Давыдов. - Мы вон на  кубанских  переправах  ротой  в
штыковую против дивизии красных ходили, и то...
     - А может быть, действительно затерянное в дебрях  Африки  княжество,
как в "Копях царя Соломона"? - мечтательно  протянул  поручик  Эльснер.  -
Тогда действительно, для охраны границ и сопровождения караванов с золотом
больше и не надо. Десять-пятнадцать человек всегда отобьются от туземцев и
грабителей...
     - Ну, это уже сказки пошли, а я привык рассуждать в  более  серьезных
категориях. Рано или поздно  все,  что  нужно,  мы  узнаем.  Раз  нас  так
тренируют, значит, есть определенная цель. И следует быть к ней  готовыми.
А сейчас я спать пойду...
     -  Куда  спать,  рано  еще.  Лучше  давайте  в  бильярд  сразимся  по
маленькой...
     - Лень что-то. Да и настолько я отвык от нормальной  жизни,  что  для
меня сейчас лечь в чистую постель, в  отдельной  каюте,  ночничок  зажечь,
книжку полистать, папироску спокойно выкурить... И  собственный  клозет  с
электричеством! Не-ет, господа, вот  что  ценить  надо,  а  не  бесплатную
выпивку... Уж чего-чего, а выпить я и на фронте во всякое время  мог...  -
Подполковник вежливо  откланялся,  пошел  к  выходу;  наблюдавший  за  ним
Басманов заметил, что на полдороге Сугорин резко сломал траекторию, словно
влекомый магнитом, подошел к стойке и сгреб несколько  банок  диковинного,
консервированного, словно свинина, пива.
     ...Несмотря на предстоящий ранний  под®ем,  за  разговорами  и  вином
просидели далеко за полночь. Словно впервой, действительно, после хорошего
"пропорота" утром на службу? В гвардейских полках и не то бывало.
     Говорили о многом, и много Басманов узнал такого,  что  действительно
не лезло ни в какие ворота. Но от этого предстоящая  служба  казалась  еще
интереснее.
     Утром  он  проснулся  от  солнечных  бликов   на   потолке,   легкого
покачивания и  ощущения  движения.  Действительно,  пароход  на  приличной
скорости шел на юг.
     Капитан успел вымыться под душем, побриться, откупорить баночку  пива
из шкафа-ледника, где его было в достатке, когда в дверь постучал матрос и
попросил следовать за ним.
     В каптерке Басманову  выдали  огромное  количество  всякой  амуниции,
начиная от пятнистого одеяния и глубокого, металлического,  но  неожиданно
легкого шлема, до таких мелочей, как специальные, защитного цвета  носовые
платки,  удобный  походный  несессер,  солнцезащитные  очки,  портсигар  с
вмонтированной зажигалкой, пружинный нож, не боящиеся воды часы с надписью
"