чтобы  не
похоже было на элегантные фуражки царского времени. Вернувшись в  кабинет,
забрал у чекистов  удостоверения,  вытряхнул  из  карманчиков  на  кобурах
запасные патроны, из ящика письменного стола вынул именной  никелированный
"ТТ" - подарок от коллектива завода к какой-то дате.
     Черная "эмка" стояла у  выходящей  в  глухой  внутренний  двор  двери
под®езда. И водитель, как и предполагал  Сашка,  посапывал  носом,  подняв
воротник шинели и надвинув на глаза буденновку.
     "Куда же они меня сажать собирались? - удивился Шульгин, -  вчетвером
на заднее сиденье не втиснешься. Или к концу обыска "воронок" пригонят?"
     Шофера он будить не стал.  Просто  придавил,  где  нужно,  артерию  и
оттащил легкое тело в подвал. Не забыл и  у  него  выдернуть  из  кирзовой
кобуры револьвер. Сел за руль, с первого оборота стартера завел еще теплый
мотор и трижды коротко посигналил.
     Не слишком разгоняясь, пересек Каменный  мост,  на  пустынном  Манеже
крутнул влево, чтобы не проезжать мимо Лубянки, по Садовому кольцу  выехал
к Первой Мещанской, доверху заполнил бак на  бензоколонке  у  Крестовского
моста и на предельной скорости погнал машину по Ярославскому шоссе.
     План у него сложился достаточно четкий. Он намеревался, путая  следы,
добраться до Осташкова, там, под предлогом рыбалки, пересидеть два-три дня
у  знакомого  егеря  на  глухом  кордоне,  сменить  на  машине  номера   и
пробиваться к финской границе...
     Планируя, он не верил,  что  ему  позволено  будет  это  сделать.  Он
заботился о наркоме. Вдруг все происходит на самом деле,  так  пусть  его,
шульгинские, мысли и настроение покрепче застрянут у наркома  в  мозгах  и
помогут не растеряться, не запаниковать, оставшись  вдруг  в  одиночестве.
Мужик-то он все же крепкий, пять стволов при себе, жена,  дети  и  никаких
путей назад - пробьется, если не совсем дурак, а нет, так лучше с  наганом
в руках, чем в лефортовском подвале...
     И действительно, через минуту или две  для  Шульгина  все  кончилось.
Только что дрожали перед глазами световые пятна на мокром асфальте, упруго
дергался в руках непривычно тугой руль - и сразу тьма...
     Тьма, истома сладкого предутреннего сна и неожиданно - жгучий укус  в
щеку.
     "...Клопы, что ли?" - с недоумением и брезгливостью подумал  Шульгин,
просыпаясь и в первый миг вообразив, что лежит на той же постели, а  лихой
поединок с лубянской гвардией - лишь удивительно яркий и подробный сон. Он
шлепнул по лицу ладонью и открыл глаза.
     ...Он сидел на  краю  грязной  и  тесной  площади,  окруженной  бурым
глинобитным забором, на уровне глаз мелькали худые, грязные и голые  ноги,
раздавались гортанные и визгливые звуки неизвестного языка, орали ослы,  в
нос били отвратительные запахи, хуже, чем  летом  из  шахты  мусороповода,
сверху палило висящее в зените солнце. Все окружающее, кроме самых близких
предметов, Шульгин видел смутно, словно через видоискатель не настроенного
на резкость "Зенита", да еще и с захватанным пальцами об®ективом.
     Все тело зудело,  будто  искусанное  комарами  и  осами,  болело  под
ложечкой, подташнивало.
     В первые секунды ему показалось,  что  он  очнулся  после  тяжелейшей
пьянки где-нибудь на термезском базаре.
     Но прошло совсем немного времени, и Шульгин понял,  что  все  гораздо
хуже. Слегка сориентировавшись в своих новых ощущениях, он  осознал,  что,
во-первых, дело совсем не в похмелье, а во-вторых, у него нет ног!
     Две грязные, гноящиеся культи со свищами на месте коленных  суставов!
Не менее отвратительные руки, покрытые язвами и воспаленными расчесами,  с
черными обломанными ногтями. Осмотрев и ощупав себя, Сашка  убедился,  что
совершенно гол, не считая обрывка прелой мешковины на  бедрах.  В  сальных
волосах на голове и даже в бровях копошились крупные вши. А туманная  муть
в глазах оттого,  что  его  поразила  сильная  близорукость,  а  может,  и
катаракта.
     "Паскуды, - с ненавистью подумал он. - Не получилось первый раз,  так
решили по новой! Андрей рассказывал, что на  Валгалле  ему  тоже  угрожали
перспективой оказаться в теле раба  на  постройке  пирамид  или  гаремного
евнуха... Вот и эти сочли, что в роли базарного калеки мне будет  думаться
куда продуктивнее, чем в уютной лубянской камере или в  бою  с  чекистской
погоней..."
     За следующий час, терзаемый обжигающим солнцем, свирепыми насекомыми,
нудной болью в каждой клеточке тела, он все же  как-то  сориентировался  в
своем нынешнем положении.
     Тело, в  котором  он  оказался,  принадлежало  если  и  не  глубокому
старику,  то  человеку  преклонных  лет,   терзаемому   массой   болезней.
Проанализировав   ощущения,   характер   и   локализацию   болей,    сумел
отдифференцировать не меньше  десятка.  В  том  числе  ришту,  лейшманиоз,
эхинококкоз  и,  скорее  всего,  проказу.  Каким  образом  владелец   тела
ухитрялся до сих пор жить - загадка.
     Находился он в какой-то ближневосточной стране и явно - до  Рождества
Христова. То,  что  он  мог  рассмотреть  своими  подслеповатыми  глазами,
выглядело очень похожим на картинки из учебника истории древнего мира.  Он
не помнил, где и когда появились стремена и седла, знал только, что давно,
а здесь всадники сидели на кошмах и шкурах, и ноги  у  них  болтались  без
всякой опоры. Не слишком ценное наблюдение. Да и какая разница, где именно
он оказался? Если б еще не калекой, тогда стоило попытаться еще что-нибудь
лихое учинить. А так - не все ли равно?
     Его заслали сюда, чтобы сидел и проникался. Потому и  не  оставили  в
памяти ничего от истинного владельца тела. Шульгин не  понимал  языка,  не
знал даже, где поблизости найти воду для питья, где скоротать ночь. В теле
наркома он знал о нем все, а у теперешнего даже имени не знает.
     В  половинке  серо-желтой  высохшей  тыквы,  исполняющей  роль  шапки
отечественного нищего, перед Шульгиным лежал  брошенный  каким-то  местным
гуманистом кусок неаппетитной лепешки. Вот и весь его жизненный ресурс.
     До тех пор, пока жажда не стала нестерпимой, он, сумев отключиться от
посылаемых телом раздражающих сигналов,  размышлял  довольно  спокойно.  И
надеялся, что вот-вот его извлекут обратно. То есть  показать,  что  могут
сделать с ним какую угодно пакость, они показали. Держать же  его  в  этом
теле и дальше - какой смысл?
     Но время шло, а ничего не менялось.  Шумел  вокруг  маленький,  почти
первобытный  базар,  совершалась  на  нем  какая-то  жизнь,  орали   ослы,
вспыхивали перебранки и потасовки, заключались сделки, и участники здешней
жизни находили в ней, наверное, прелесть не меньшую,  чем  Шульгин  с  его
современниками у себя дома. Сам же Сашка только и смог, что  переползти  в
удлинившуюся тень  стены  и  привалился  к  ней,  кусая  пересохшие  губы,
отмахиваясь  от  назойливых  мух  и  слепней,  с  омерзением  вдыхая  вонь
растоптанного дерьма и ослиной мочи.
     Редеющая толпа обтекала этот жалкий человеческий обмылок,  просто  не
замечая его. И хоть бы одна сволочь бросила в чашку если и не монетку,  то
хотя бы какой-нибудь водянистый фрукт, чтобы смочить  отвратительный,  как
кусок заскорузлой портянки, язык.
     Аггры, похоже, старательно выбирали новый вариант. Поняли, что сделай
они Шульгина кем угодно, но не беспомощным калекой, пусть вправду евнухом,
пусть гладиатором, он и здесь бы нашел для  себя  приемлемый  выход.  Раб,
обладающий  сознанием  человека  двадцатого  века  и  неплохой  физической
подготовкой, может убежать, изобрести способ прилично  устроиться  даже  в
таком мире, как этот. А сейчас...
     Отталкиваясь руками, отправиться на поиски глотка  наверняка  тухлой,
кишащей всякой пакостью воды, забиться в какую-то  нору,  чтобы  скоротать
ночь и вновь с рассветом выползти на солнцепек, в надежде продлить  куском
лепешки существование? Ждать, пока смилостивившиеся пришельцы заберут  его
обратно и под страхом еще худших мучений заставят  сделать  что-то  нужное
им, но, скорее всего, неприемлемое для него?
     Так стоит ли давать им такой шанс? Тем более,  можно  допустить,  что
ожидание затянется. В самом  деле  -  время-то  разное.  Кто  помешает  им
продержать здесь Шульгина месяц, год... И вернуть в тот же  самый  момент?
Ну вот уж хрен вам, господа!
     Шульгин попытался извлечь из своих  желез  хоть  каплю  слюны,  чтобы
облизнуть пергаментные губы. "В зеркало бы взглянуть", - непонятно к  чему
вдруг подумал он и сам удивился странному желанию.
     Как же все-таки снова показать межзвездным подонкам, кто есть  кто  в
их поединке?
     И  он  таки  придумал,  хотя  удовольствия  ему  остроумная  идея  не
доставила.
     Верхние фаланги пальцев и суставы кистей у калеки  покрывали  твердые
мозоли.  Значит,  не  один,  пожалуй,  год  владелец  тела   передвигался,
отталкиваясь руками от земли. Придется и Шульгину попробовать.
     Ориентируясь по направлению людского  потока,  он  попрыгал-пополз  в
сторону ворот. Заметив чернобородого коренастого мужика с  тугим  бурдюком
под мышкой, очевидно, водоноса, Шульгин замычал, показывая на бурдюк и  на
свой рот.
     Водонос, словно бы удивленный, приостановился и, судя  по  интонации,
что-то спросил. Кто знает, может, хозяин тела даже и знал этого  человека,
здешний мир тесен, а может, и нет, но своей просьбой он,  похоже,  нарушил
какие-то общеизвестные правила. Чернобородый замотал  головой  и  произнес
довольно длинную фразу, вызвавшую смех у окружающих. Шульгин повторил жест
и промычал громче  и  требовательней.  Водонос  распялил  рот,  в  котором
торчало всего два или три зуба, выдернул пробку и  плеснул  из  бурдюка  в
лицо калеке. Жидкость, похожая по  запаху  на  прокисший  квас,  попала  в
глаза, потекла по щекам, две-три капли попали ив рот.  А  мужик  оттолкнул
назойливого попрошайку ногой и отправился по своим делам.
     Шульгин матерно выругался ему вслед. И тут же подумал, что,  если  за
ним наблюдают, то он выдал себя окончательно. Но сейчас ему было плевать -
они и так все знают, в роли наркома Сашка раскрылся до донышка.
     Он прополз по площади метров тридцать, пока не увидел того,  кто  ему
был нужен. Местного полицейского, свободного воина или охранника  богатого
купца - несущественно. Достаточно, что  на  боку  у  него  висел  короткий
бронзовый меч,  а  на  плече  воин  держал  копье  с  широким  листовидным
наконечником. Форму ему заменяла дерюжная полосатая мини-юбка, а  обут  он
был в примитивные сандалии.
     Шульгин подобрался к его ногам  и  довольно  сильно  ткнул  обрубками
пальцев под колено. Воин дернулся, шагнул в сторону, потом глянул вниз  и,
увидев калеку, прорычал нечто грубо-угрожающее.  Сашка,  как  мог  точнее,
повторил непонятные звуки, стараясь, чтобы прозвучало это поагрессивнее.
     Более удивленный, чем рассерженный, человек отступил на  шаг,  бросил
еще одну короткую фразу, глядя сверху вниз с презрением  и  брезгливостью.
Тогда Шульгин метнулся вперед, одной рукой  схватил  за  перевязь  меч,  а
другой швырнул в глаза копьеносцу горсть смешанной с мелким щебнем пыли.
     И случилось то, чего он добивался. Возмущенно заорав, отплевываясь  и
тряся головой, воин сбросил с плеча копье и без замаха ткнул  сошедшего  с
ума нищего острием в грязный впалый живот.
     Боли  не  было.  Хруст  кожи,  ощущение  раздвигающего   внутренности
твердого предмета, приступ резкой тошноты, спазм пищевода, вкус  крови  во
рту - и почти сразу накрывшая его гулкая тьма...
     Очнулся Шульгин на сей раз, как и рассчитывал, в кровати  и  почти  в
прежней позе. Опустив глаза, он увидел свои ноги  в  спортивных  брюках  и
кроссовках, обнаружил Сильвию, сидящую рядом. Никого больше в  комнате  не
было.  Заметив,  что  Шульгин  пришел  в  себя,   она   улыбнулась   почти
сочувственно.
     - Ваше мужество заслуживает уважения.  Мы  не  ждали  от  вас  такого
поступка.
     -  А  чего  же  вы  ждали?  -  шепотом,  словно  не  оправившись   от
смертельного шока, спросил Сашка. Помолчал  и  добавил  английский  аналог
слова "сволочи".
     - Мы ведь вас предупреждали, - ответила она, будто не услышав прямого
вопроса. - Теперь вы, надеюсь, поняли, что не следует демонстрировать  нам
свой героизм, в котором мы и так не сомневались, смею вас уверить.
     - А кто мне помешает в любой ситуации выбирать подобные выходы?
     - Мы, разумеется. Просто, если так  и  не  удастся  договориться,  мы
найдем способ лишить вас такой возможности. И  сделать  наказание  даже  и
пожизненным, с короткими перерывами. Понимаете, о чем я говорю?
     - Еще бы... Для вас века, для нас единый миг, - процитировал Шульгин,
глядя на нее снизу вверх и не слишком приятно кривя губы.
     "Знала бы ты, - думал он,  -  что  я  могу  тебя  сейчас  угрохать  в
секунду,  и  никакая  ваша  медицина  не  поможет,  потому  что  мозги  со
шпунтованных досок очень долго отскребать.  Только  зачем?  Я  лучше  буду
тихий и сговорчивый..."
     - Что вы, наконец, от меня хотите?  -  спросил  он  тоном  умирающего
лебедя. - И покороче, пожалуйста, я плохо себя чувствую...
     - Не буду скрывать, я сейчас нахожусь в весьма сложном  положении,  -
начала говорить Сильвия почти дружеским тоном. - И вы, наверное,  об  этом
догадываетесь. Вот мне и нужно, во-первых, чтобы вы  сказали,  кого  здесь
представляете,  в  каком  отношении  находится  ваша...   группа   с   так
называемыми форзейлями, и во-вторых - если вы не связаны с ними  какими-то
особыми отношениями, ответьте, не можем ли  мы  найти  определенные  точки
соприкосновения уже наших интересов...
     Шульгин понял, что выиграл, но торопить события не стал.
     Он испытывал сейчас к Сильвии спокойную и холодную  ненависть.  И  ее
нужно было не обманом завлечь в Замок,  что  было  бы  слишком  просто,  а
добиться чистой, убедительной победы.  Поставить  на  колени  и  заставить
просить о снисхождении. Сломать ее натуру.
     То, что между ним и Сильвией было лондонской ночью, только  усиливало
его жажду мести. К чему - к чему,  а  к  подобному  отношению  со  стороны
женщины,  с  которой  только  что  занимался  действительно  нетривиальной
любовью, он не привык. Эдмон Дантес не зря был его любимым героем.
     - Сейчас я не могу и не хочу говорить с вами. Поймите меня правильно.
На Земле еще никто со мной так не поступал. (И это было правдой,  и  опять
Сильвия поняла его в другом смысле.) Мне  нужно  прийти  в  себя.  Хороший
ужин, коньяк для снятия стресса - умирать крайне неприятно, смею заметить,
не дай вам бог узнать это слишком рано - и хоть какая-то степень  свободы,
в пределах здания как минимум. Согласен даже на ваше  общество,  хотя  оно
мне и глубоко неприятно. И если вы будете вести себя  правильно,  избавите
от назойливого внимания ваших...  прислужников,  завтра  мы  поговорим  на
равных и, возможно, найдем взаимоприемлемое решение. Если  нет...  Да  что
вам об®яснять? Кстати, просто любопытно, где мы сейчас находимся?
     - Вот этого я не скажу. Пока. Остальное, пожалуй, можно сделать. Но с
этого момента и до утра вы будете находиться под  моим  контролем.  Больше
никто вам надоедать не будет.
     - Если так, как вчера - ради бога. - Шульгин изобразил  двусмысленную
радость. - Как личность вы мне антипатичны, но в остальном...
     Сильвия поджала губы и отвернулась.
     - Ну хорошо, с этим тоже подождем, - Сашка хамил уже  в  открытую,  -
дайте мне туалетные принадлежности, бритву, проводите в ванную, а там  как
получится...
     Когда Сильвия ушла, Шульгин долго лежал и смотрел в потолок,  до  тех
пор, пока не  ощутил  непреодолимое  желание  встать  и  подойти  к  окну.
Какое-то время он пытался понять, отчего оно вдруг возникло и какой в  нем
смысл? Лежать ему совсем неплохо, смотреть  за  окном  не  на  что,  да  и
незачем. Но логика не помогла, желание стало нестерпимым.  Сашка  счел  за
благо подчиниться. Он оперся ладонями о  подоконник  и  долго  смотрел  на
скалистую гряду и заснеженное плато, над которым кружились в усиливающемся
ветре крупные снежинки. Смеркалось, и картина за окном, не  в  деталях,  а
настроением  напомнила  Шульгину  что-то  из   раннего,   проведенного   в
среднерусской деревне детства.
     И  вдруг  ему  показалось,  что  среди  камней  мелькнул  огонек.  Он
всмотрелся. Примерно в двух километрах от дома между скалами  обозначилось
нечто  вроде  узкого  прохода.  А  возможно,  просто  никуда  не   ведущая
расселина. Чуть выше и правее - едва различимое темное пятно,  похожее  на
отверстие пещеры. Вот оттуда и мелькнул первый раз световой  блик,  а  вот
еще раз, еще. С равными пятисекундными интервалами, время самой вспышки  -
примерно четверть секунды.
     "Не Антон ли семафорит, часом?  -  подумал  Шульгин.  -  Или,  может,
ребята.  Должны  же  они  разыскать...  Мы  Андрея  и  Лешку  с   Валгаллы
достали..."
     До сих пор он хотел только получить относительную  свободу,  остаться
наедине с Сильвией, чтобы определить дальнейшую программу, а  то,  что  он
увидал, подтолкнуло к конкретному решению. Вспомнилась  вайнеровская  "Эра
милосердия" и Шарапов с Жегловым. Может,  и  тут  подобная  история?  Если
ребята знают, где он, но не могут  вмешаться  открыто,  освободить  его  с
боем, то и придумали такую вот наводку в  козырь.  Кому  еще  нужны  здесь
сигналы фонариком, причем целенаправленные? Ведь вряд ли эта дыра в  скале
видна в нужном ракурсе из других окон.
     Ну что же, пусть  будет  так.  Как  говорил  петух,  не  догоню,  так
согреюсь.
     В течение ближайшего часа Шульгину удалось  увидеть  почти  все,  что
требовалось. Особенно его порадовал встреченный в коридоре  первого  этажа
крепкий парень с лыжными ботинками в руках.
     - Они у вас и на лыжах катаются? - мельком спросил он у Сильвии.
     - Охрана в свободное время тренируется, - не усмотрев  в  его  словах
ничего особенного, ответила Сильвия.
     Попутно Шульгин заметил сторожевой пост у тамбура, и второй,  в  нише
рядом с лестницей, и караульное помещение недалеко от  холла,  куда  вошел
тот самый лыжник. Этого ему было достаточно.
     Потом, позже, после ужина и пары рюмок ликера с очень хорошим кофе он
осторожно вернулся к  интересовавшей  его  теме,  тщательно,  по  методике
Штирлица, замотивировав вопрос.
     И выяснил, что формально эта вилла - действительно уединенный  горный
приют отдохновения  для  особо  важных  лиц,  входящих  в  круг  интересов
Сильвии,  а  также  и  ее  личная  резиденция  в  моменты,  не   требующие
присутствия в иных точках планеты, или  когда  иные  места  представляются
слишком шумными. Но географической привязки все равно получить не удалось.
Наверное, она имела резоны хранить ее в  тайне,  да  Шульгин  особо  и  не
настаивал, поскольку дал понять, что склонен принять почти все предложения
хозяйки, если итоги соглашения будут приемлемы. То есть на  Брестский  мир
он не согласится, а на Портсмутский, при определенных  условиях,  пожалуй,
что и да.
     Он выпивал, закусывал, угощал даму и продолжал фривольные  разговоры.
Бросал на Сильвию откровенные взгляды, из которых следовало,  что  считает
он себя если  и  не  собственником,  то  близким  другом,  уверенным,  что
уступившая вчера женщина не будет ломаться и сегодня.
     Аггрианка  тоже  как   будто   расслабилась,   принимала   намеки   и
двусмысленные комплименты Шульгина если  без  благосклонности,  то  и  без
протеста. Вполне идиллический складывался  вечерок  у  камина,  под  свист
постепенно разыгрывающейся за окнами метели.
     В точно вычисленный момент  Шульгин  сделал  внезапное  и  неуловимое
движение, после которого Сильвия откинулась на подушки  дивана,  не  успев
даже закрыть так ничего и не понявших глаз.
     Парализующий удар должен был действовать минут двадцать, как минимум.
Но, памятуя о московской встрече с агграми, Шульгин для надежности  связал
ей руки шнуром от  торшера,  уложил  поудобнее  и  двумя  салфетками  туго
забинтов