гозначительно  покачивая
топором  с видом опытного палача. Чабан, затравленно шарахнувшись, обежал их
по широкой дуге и помчался к указанной избушке.
     -- Ага!-- захохотал Славик.-- Вы что. Боя пускали?
     --  Да отвязался,--  ханжески воздел глаза к небу  Мухомор.--  И глазом
моргнуть не успели, как смылся...
     --  Значит, будем с шашлычком,--  безмятежно заключил Славик,  отбросил
колун.-- Ладно,  я ему завтра  ограду дорублю, куда он, на  хрен, денется...
Пошли "какаву" пить...

     ...Аристократическая  "какава"  по своему  убойному действию напоминала
молодое вино, которое  Вадиму довелось не раз пробовать в Молдавии. От какао
она  ничем  не  отличалась  и вкусом,  сама  лилась в глотку, но  вскоре при
относительно  ясном  сознании  руки-ноги  отказывались  повиноваться,  а там
наступал черед мозгов. Правда, этот момент настал довольно поздно -- и Вадим
общался  с  новыми  знакомыми  довольно  долго.  Его  очередным  пристанищем
оказалась  небольшая  избушка, где  половину  единственной комнаты  занимали
огромные нары с  аккуратным  рядком  спальников, а  кроме нар  имелись  лишь
бесполезная  печь и самодельный столик. На нарах и расположились, сдвинув  в
угол   уснувшую  в  спальном  мешке  полуголую  белобрысую  девицу,  здешнюю
знаменитость  Томку,  и  положив  к ней под бочок столь  же  бесчувственного
суб®екта, худого, как жердь и бритого наголо, в энцефалитке, но без штанов.
     -- Картина  ясная,-- сделал  вывод Мухомор.-- Михалыч Томку отпежил, из
спальника он еще вылез, а вот штаны надеть уже  не сподобился, укатали сивку
крутые горки... Разбудить, что ли?
     --  Сам разбудится,  как брагу  учует,--  фырк-нул Славик.--  Все равно
сейчас кататься начнет.
     -- Это  точно,--  кивнул Мухомор,  пояснил Вадиму.-- Манера  у человека
такая -- когда вырубится, начинает по нарам кататься. Может,  снится, что он
трактор,  кто  его знает... В Парну-хе вот  так  же взялся  кататься,  когда
никого в хате не было, а Васька на нарах пилу забыл. Михалыч  по ней лысиной
и прошелся. Мы потом заходим --  мамочки! Все спальники в  кровище, смотреть
жутко, а  он дрыхнет себе. Паша вбил в голову, что это мы Михалыча били, так
до сих пор и не верит, что он сам...
     -- Поговори,-- довольно внятно отозвался Михалыч, не открывая глаз.
     -- А кто в Береше теленка трахал? Наливайте... Где моя большая кружка?
     --  Насчет  теленка  --  брешет,--  сообщил Мухомор,  подсовывая Вадиму
эмалированную кружку, до краев полную  "какавой".-- Дело там было совсем  не
так. Избушку  бабка  нам сдала,  а теленок остался в загородке. Стоит себе и
стоит,  придет она, покормит и уйдет. Вот кто-то, то ли Славка, то ли Иисус,
начал  ему пальцы в рот совать. Остальные тоже подтянулись, все развлечение,
потому что работы  не было пять дней, дождь шел, пить и то надоело...  Телок
маленький, сосет пальцы, пасть у него жесткая, но кожу не сдирает. Стояли мы
так, и тут спьяну пришло кому-то в голову -- а ежели ему вместо пальца в рот
чего  другое засунуть? Ну, пошла дискуссия.  Сошлись на том, что по  дурости
сосать  будет. Ладно,  идем дальше: возникает закономерный вопрос,  кто  ему
свой сунет? Никто не хочет, все опасаются. Кто его знает, возьмет да отжует.
Решили жребий бросать.  Пока судили-рядили, пока обговаривали, орали  на всю
деревушку. Пошел  какой-то абориген к бабке и орет: "Семеновна, беги скорей,
твоего телка эти идолы трахать хотят!" Бабка бежит, аж кости стучат... Вот и
вся история. Увела она телка от греха подальше. А этот тут клевету разводит.
Михалыч, хоть штаны надень...
     --  На кой? --  изумился Михалыч.-- Пидарасов тут  нету, как и  дам.  А
Томке не в диковинку, если проснется. Наливай лучше...
     И  понеслось  --  с  обычными  бессмысленными  разговорами,  не  вполне
понятными свежему человеку шутками-воспоминаниями, без  всяких романтических
песен под гитару. Довольно быстро всплыл вопрос, кто такой Вадим и как здесь
оказался. Мухомор быстренько изложил суть  дела, над этим немного посмеялись
и  потеряли  интерес.  О  происхождении  и  прошлой  жизни  Вадима  уже   не
расспрашивали  --  стали приходить в  кондицию. Веселье  шло  беззлобное, не
скандальное, только  Мухомор, всерьез разобидевшийся  на Михалыча за грязные
намеки насчет того теленка, орал Вадиму в ухо:
     --  Пусть  лучше  расскажет,  как  он  в Линюхе сырого  голубя  жрал...
Подстрелили они  там пару голубей, поставили варить, а  печка мигом потухла.
Они  тем  временем  уже  спать  упали.  Просыпается  Славик,  подкинул  пару
поленьев,  упал  --  печка  опять потухла. За ним  просыпается Иисус,  кинул
полешко,  упал,  печка потухла.  Так  они голубей до  вечера варили. Вечером
продирает глаза Михалыч -- тут как раз и мы зашли --  вытаскивает голубя  из
котелка... Этак гурмански его  оглядел, пробормотал: "Хорошо утушился!" -- и
давай жрать за обе щеки, а голубь-то сырой...
     Михалыч разобиделся, и они отправились драться во двор. Все отнеслись к
этому философски  --  ив самом деле, дуэлянты появились в избе очень быстро,
перемазанные землей по уши, но вновь ставшие лучшими друзьями.
     Потом  наступил провал в сознании. Продрав глаза,  Вадим обнаружил себя
лежащим  на  нарах  кверху  брюхом,  а  справа  и  слева  --  бесчувственных
собутыльников. За окном смеркалось, посреди  избы стояла  фляга, дверь  была
закрыта  изнутри  на  огромный  крючок,  а по  ножке  стола взбиралась вверх
большая  крыса, вертя  хвостом  для равновесия. Вадим попытался  сообразить,
снится это ему или нет, но мысли туманились, и он вновь прикрыл глаза.
     Разлепил веки, заслышав, как громко стукнул сброшенный  крючок, по полу
застучали  уверенные  шаги, и  внятный  мужской  голос  принялся  браниться.
Непонятный гость  расхаживал по комнате, погремел крышкой фляги, консервными
банками на столе, возмущался учиненным беспорядком, пинал валявшиеся на полу
кружки.
     Вадим рывком сел -- с нар спрыгнул Славик с финкой в руке, пошатываясь,
направился к печке, за ним бросились  Мухомор  и Худой (больше никого в избе
не оказалось,  только Томка  дрыхла на прежнем месте).  Побуждаемый каким-то
стадным инстинктом, Вадим тоже бросился к обступившим печку.
     Не было никого ни за печкой, ни вообще в избе -- кроме  них четверых. А
крючок оказался на прежнем месте, дверь по-прежнему была заперта изнутри...
     -- Ничего себе дела...--  протянул  Славик.-- Я ж ясно слышал -- крючок
упал, по избе шляется мужик, матерится, посуду пинает...
     -- А я почему подхватился? -- пожал плечами Худой.-- Тоже в точности то
же самое послышалось.
     -- И мне,-- признался Мухомор.
     -- И мне,-- упавшим голосом сказал Вадим.-- Что за чертовщина? Не могло
же сразу всем четырем привидеться, не бывает такой белой горячки...
     -- Да ладно вам,-- подала  голос Томка, выпростала  из спальника пухлые
руки и сладко  потянулась.-- Домовой бродил, всего и делов...  А  это кто? Я
его не знаю, симпатичный такой...
     --  Ну,  если  домовой,  тогда  понятно...--  почти  равнодушно  сказал
Мухомор.-- Говорил же,  плесните ему  бражки, в  угол поставьте... Обиделся,
точно.
     -- Сейчас изобретем,-- откликнулся Славик.-- С полкружки тут на донышке
наберется, а больше не выдоишь...
     -- Мы что, все выжрали? -- охнул Мухомор.
     -- А  то. Домовому только  и осталось...-- Славик легко опрокинул флягу
кверху донышком, налил полкружки и понес поставить в дальний угол.
     -- Вы что, серьезно про домового? -- изумился Вадим.
     -- А ты  что,  сам не слышал, как он по избе шастал? -- похлопал его по
плечу Мухомор.-- Молодо-зелено, отпашешь пару  сезонов, такого по деревушкам
насмотришься...  Мужики,  надо чего-то  изобретать, колотун  бьет...  Томка,
ключи от магазина у тебя?
     -- Ага. Только хрен я вам без денег притащу, скоро ревизия нагрянет...
     Принялись вытряхивать карманы -- на  сей раз Вадиму пришлось расстаться
со всей наличностью,  о чем  он  в  похмельных  судорогах ничуть не сожалел.
Томку вытащили  из спальника,  кое-как  одели, застегнули и в  сопровождении
Мухомора погнали отпирать магазин.
     Потом пили  настойку  "Стрелецкая",  которая  на  геофизическом жаргоне
именовалась "третий помощник младшего топографа". Но тут уж Вадим после пары
стаканов почувствовал себя скверно и кое-как выбрался во двор.
     И тут же понял,  откуда  взялась  кличка  Иисус -- ее обладатель храпел
посреди  двора,  лежа  прямо-таки  в  классической  позе  распятого  Иисуса:
вытянутые ноги плотно сжаты, руки раскинуты  под безукоризненными углами  --
девяносто градусов к телу...
     Вадим  долго  оглядывался, ища сортир --  и лишь потом  понял, что  эту
функцию как раз  и  выполняет сложенная из  плоского  камня стеночка в  виде
буквы "П". Ни  ямы, ни  бумаги. Ничего, переживем,  сказал  он себе, спуская
штаны и присаживаясь  на  корточки -- будем  сливаться с  природой, коли  уж
пошел этакий руссоизм, здесь не так уж и плохо, и люди не самые скверные...
     Облегчившись, почувствовал себя лучше. Постоял во дворе, пошатываясь --
и, гонимый  неисповедимой пьяной логикой, вывалился  со двора,  твердо решив
отыскать Нику,  сам  плохо представляя, зачем. Вообще-то, он был не так уж и
пьян, просто ноги заплетались и плевать было на все окружающее...
     Над  деревушкой  сияла  россыпь  огромных   звезд,   сверкающим  поясом
протянулся  Млечный  Путь. Справа посверкивало  озеро,  на  котором  чернела
парочка лодок. Вдали в два голоса орали незнакомую песню, голоса  показались
знакомыми -- определенно кто-то из новых друзей.
     Он побрел в  ту сторону, откуда сегодня  утром приехал. Кто-то  мельком
упоминал, что  именно  там, напротив магазина, и расположился Паша. Грузовик
торчал  на прежнем месте, наполовину загородив  улочку,  прочно прописавшись
передними колесами в широкой колдобине.
     Ага, все правильно. Во дворе стоял  "уазик",  в доме горел яркий  свет.
Вадим помнил, что в нынешнем своем положении не следует досаждать начальнику
отряда, который здесь царь,  бог и воинский начальник. Растерянно затоптался
в тени, возле "уазика".
     На крыльце послышались  шаги.  Судя  по звукам, пробирался  кто-то зело
хмельной, цепляясь руками за стену, нашаривая ступеньки.
     -- Нет, ну я тоже хочу...-- громко заныл Женя.
     --  Перебьешься,--   послышался  голос  Паши,  тоже   не  свободный  от
алкогольного влияния, но не в пример  более  уверенный.--  Топай к Бакурину,
Дон-Жуан, там и дрыхни...
     -- Пашка, что тебе, жалко? Нашел чего жалеть...
     --Иди, говорю, не отсвечивай!
     Они  стояли  по  другую  сторону  "уазика",  совсем  рядом  с  Вадимом,
торопливо  подавшимся  в тень,  и он отчетливо  слышал каждое  слово,  ломал
голову, как бы понезаметнее отсюда убраться.
     -- Пашка!
     -- Иди, говорю!
     -- Надо же, какие мы культурные... Паш, я могу и обидеться.
     -- Обижайся.
     -- Я же, Паша,  не дурак.  Кое-что понимаю. А из лоскутков складывается
картинка...  Это  Бакурин мозги  пропил почище наших  бичей, а я пью малость
поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался...
     -- Ну-ну,--  голос Паши стал вовсе  уж нехорошим.--  И что ты там такое
понимаешь, умник?
     --  Насчет  нынешнего  участка.  И  вэз-вэ-пэ,  и Магнитка... И  кресты
зачем-то растягивают... Паша, у  тебя что, в кармане карта с крестиками, как
у Билли Бонса?
     Что-то  шумно  ударилось о  стенку  "уазика"  --  судя по всему,  Паша,
сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:
     -- Ты что мне тут вкручиваешь?
     -- Паша, ты только  не держи меня за дурака,-- почти трезво откликнулся
Женя.--- Тоже мне, Джон Сильвер выискался... Стал бы ты  изощряться, не имей
личного интереса...  Первый раз вижу у  тебя  такое старание. Сколько  помню
похожие случаи -- в  два счета  подчистили  бы  записи промеров и подались в
Шантарск. А ты по второму  кругу  пошел  со всем старанием...  По совершенно
бесперспективному участку... И Томка мне тут ляпнула кое-что...
     -- Что?
     -- А ты думал... Помнят.  Я и сопоставил. Она сама значения не придала,
да я-то начал сопоставлять... Может, возьмешь в долю?
     -- Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?
     -- Паша, не лепи горбатого...
     -- Ну вот  что,--  тихо, зловеще протянул Паша.--  Если  ты еще  ко мне
полезешь со всякой шизофренией -- получишь по мозгам. А если начнешь звенеть
языком -- получишь вовсе уж качественно.
     -- Значит, в долю не берешь?
     -- Заткнись, говорю! И язык придержи.
     --  Паша,  господь  велел делиться... К  чему  тебе  лишние разговоры в
Шантарске?
     -- Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня...
     -- Я-то пойду,-- бубнил Женя, зигзагом  направляясь к  воротам.--  Я-то
пойду, да как бы и тебе не пойти...
     Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:
     --  Ключи от машины отдай! Кому говорю? После короткой борьбы,  судя по
тихому металлическому звяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель
потащился  куда-то  в  ночь, громко бормоча  что-то  угрожающе-жалкое.  Паша
вернулся в дом, там послышался женский голос.
     Кажется, все было  ясно... Тихонько  подкравшись, Вадим  встал в полосу
тени и осторожно заглянул  в окно. Зло прикусил губу  -- сладкая  жизнь била
ключом, вступая  в  предпоследнюю фазу...  Ника в одной  клетчатой  рубашке,
весьма вольно  расстегнутой сверху,  сидела на  старомодном диване,  закинув
ногу на ногу --  свеженькая,  с  пышными волосами, определенно после бани, в
одной  руке  сигаретка, в  другой  стакан  с  "какавой".  Паша присел рядом,
отобрал у  нее стакан, поставил на стол и бесцеремонно  сгреб Нику в охапку,
действуя руками  предельно  недвусмысленно,  что никакого  сопротивления  не
встречало.  Попискивала,  правда,  для  порядка,  и только,  но, как  только
верзила  уложил  ее  на диван  и  расстегнул последние  пуговицы,  перестала
дергаться и обхватила его за шею.
     Вадим отпрянул от  окна, зло  сплюнул  и выбрался  со двора.  В  голове
шумело, злость на молодую женушку, столь  легко пошедшую по рукам, была  уже
какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка...
     Он брел  в густой  тени  возле самых  заборов.  Споткнулся  обо  что-то
непонятное  и  полетел на землю, вытянув руки.  Рухнул  на что-то  огромное,
теплое,   живое,  послышался  шумный  выдох.  Чуть  не   заорал  от  страха,
отталкиваясь ладонями  от  теплого, покрытого  жестковатой  шерстью  бока. И
успокоился, сообразив,  что упал  прямиком на  устроившуюся отдыхать корову.
Она восприняла происшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась.
Посмеявшись над собственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.
     В избушке продолжалось веселье. Томка вновь забралась в спальник, к ней
пытался присоседиться Худой, но получал по рукам и обиженно пыхтел. Славик с
Мухомором,   устроившись  на   краешке  нар,  взахлеб   делились   какими-то
неизвестными   Вадиму,  а   потому  лично  для  него   ничуть   не  смешными
воспоминаниями.
     Мухомор тут же сунул ему кружку:
     -- Вмажь "Стервецкой". Ты где пропадал?
     -- Да так...-- удрученно вздохнул Вадим, держа кружку с рыжей жидкостью
так,  чтобы ненароком  не нюхнуть. Собрался внутренне  и осушил  до донышка,
передернулся,  борясь  с  тошнотой,  торопливо  сцапал  протянутый  Славиком
плавленый сырок, прожевал.
     -- Что смурной? Пашка, поди, твою ляльку фантазирует?
     -- Иди ты...
     --  Пабло  у  нас  таковский.  А бабы  --  суки известные,  им  позарез
необходимо к  самому обстоятельному приклеиться... Плюнь.  Иди вон к  Томке,
она тут на тебя глаз положила...
     -- Ва-адик! -- позвала Томка.-- Освободи ты меня от этого аспида, спасу
нет!
     Теперь Вадим рассмотрел ее как следует --  девица,  конечно, вульгарная
до предела,  но,  в  общем,  симпатичненькая  и  на потасканную  не особенно
похожа. Худой без особых протестов отодвинулся, давая ему место.
     --  Валяй,--  фыркнул  он.--  Только  ты у нас  эту пашенку не пахал...
Остальные  давненько   побратались,  еще   с  прошлого  сезона,  даже  Пабло
отметился...
     -- Давай-давай,-- поддержал  Мухомор.-- Тут, в глуши, никаких спидов не
водится,  про   них  и  не  слыхивали...  Вмажь  еще   для  бодрости,  а  мы
отвернемся...
     Вадим  глотнул  из   кружки,  отставил  ее  не   глядя,  и  она  звонко
кувыркнулась с нар. Покопавшись в себе, не нашел никаких особенных моральных
преград: если уж сливаться с  новой жизнью, то  без ненужного чистоплюйства.
Да и воспоминания  о  том,  что сейчас происходит в Пашиной штаб-квартире на
старомодном диване, придавали решимости  и злости. Думала,  стерва, я  стану
печально изливать тоску под звездами, воя на  луну? А вот  те шиш, как пишет
классик!
     Он  неуклюже -- раньше этого делать не приходилось --  залез в спальный
мешок, тесный  сам по себе, а из-за присутствия  Томки  и вовсе напоминавший
автобус в час пик. Они оказались лицом к лицу. Вадим подумал, что девочка не
столь уж и плоха. Оказавшиеся под ладонями  тугие округлости  на пуританский
лад как-то и не настраивали.
     --  Ну,  чего лежишь?  -- фыркнула  она  ему  в ухо, проворно  действуя
опытными ручками пониже талии.
     За спиной позвякивали  кружки  --  на них, в  общем, уже  и не обращали
внимания.  Вадим  неуклюже стянул с  себя штаны в  тесноте спальника -- а на
Томке, кроме легкой блузочки, ничего и не оказалось, так что особо  возиться
и  не пришлось. Они слились в одно так ловко и незатейливо, что Вадим ощутил
нешуточный прилив сил  --  и понеслось под  хмельные разговоры, звучавшие  в
метре  от  них.  Первое  время зрители еще  цинично подбадривали и ржали, но
вскоре отправились куда-то в ночную тьму.
     Такая жизнь и в самом деле начинала нравиться.


        Глава третья. Будни
     Он бежал трусцой, обеими руками держа перед собой  электрод -- примерно
полуметровый медный прут  толщиной в мизинец, с удобной  треугольной ручкой.
Обмотанный  вокруг электрода черный провод на взгляд постороннего неизвестно
где и кончался, уходя за пределы  видимости, но Вадим-то прекрасно знал, что
провод шустро сматывается с  катушки,  оставшейся метрах в шестистах отсюда,
за лесочком.
     Тащить провод было не столь  уж и тяжело, но последняя стометровка, как
всегда,  казалась  бесконечной.  Ну,  наконец...  Провод  взлетел  с  земли,
натянулся  с  тихим звоном -- далеко отсюда Иисус притормозил катушку. Вадим
торопливо  вбил острие электрода  в мягкую землю, убрал руку -- промешкаешь,
может и током стукнуть, легонько, но все равно неприятно.
     Не  прошло и минуты, как на  том конце провода  Паша сделал все замеры.
Провод  вновь  натянулся,  задергался,  вырывая  электрод  из  земли.  Вадим
торопливо выдернул контакт  и той  же трусцой побрел  за концом  провода,  к
которому для пущего удобства  был привязан бантик из белой пластиковой ленты
-- чтобы не потерять из виду черный провод на  черной пашне. Теперь основная
работа ложилась на Иисуса, которому придется намотать  на катушку  несколько
сот метров провода...
     Шел  двенадцатый  день  с  тех пор,  как закончилась веселая гулянка  и
началась настоящая работа.

     ...Наутро в избе появился  Паша, сам явно  похмельный,  но  исполненный
трудовой  непреклонности.  Безжалостно  согнал   всех   с  нар,  громогласно
напоминая, что уговор был железный -- с завтрашнего дня отходят  праздники и
начинаются будни. Бригада из четырех  человек поохала, но послушно поплелась
в летнюю кухоньку через два дома отсюда.
     Паша  тем временем извлек  откуда-то инженера Бакурина, тридцатилетнего
похмельного суб®екта с  кротким взглядом спаниеля, и долго,  отведя подальше
от работяг, воспитывал с применением непарламентской лексики. Вадим, неплохо
разбиравшийся   в  деловых  качествах  людей,   быстро  опознал  в  Бакурине
примитивную тряпку.
     Позавтракав, отправились  на извлеченном из колдобины "газике" занимать
боевые  позиции -- похмел