илась...  Кушать  захотел, пузатенький  ты мой...
Ганс, об®ясни этой морде по-человечески...
     Ганс охотно придвинулся поближе и, цинично ухмыляясь, отчеканил:
     -- По  распоряжению  герра коменданта, в связи с имевшим место злостным
нарушением  дисциплины в виде  попытки к бегству,  отоварка  на  сегодня для
всего лагеря отменяется...-- подумал  и добавил  явно от себя:  -- Прокурору
жалуйтесь, если что не так. Прокурор у вас в каком бараке?
     -- Нету  у них  прокурора,-- злорадно уточнила  тетка  Эльза.--  Всякой
сволочи хватает, а  вот прокурора  нетути...  Чего  пригорюнились, соколики?
Марш в барак!
     -- Эх, тетушка...-- громко вздохнул Эмиль.-- Вот смотрю я на тебя и все
пытаюсь сообразить:  есть  же дурак на свете, который тебя стебет.  Коли  ты
фрау. Посмотреть бы на этого придурка, потом и помирать не жалко...
     Тетка Эльза, замахиваясь половником, с которого полетели мутные брызги,
надвинулась на него, как ожившая стенобитная  машина, разинула  рот  и пошла
сыпать  так,  что оба эсэсовца, даже не  пытаясь  вмешаться, лишь завистливо
похохатывали. Эмиль, с наполеоновским  видом скрестив  руки на груди, слушал
ее совершенно спокойно, отчего фрау шарфюрер раз®ярилась еще больше.
     Зрелище  было  прямо-таки  эпическое,  но  Вадим  туда  не  смотрел  --
отвернулся,  привлеченный шумом  мотора.  Возле  барака  охраны  остановился
"уазик", самый  обыкновенный  на вид, поскольку служил  для  связи с Большой
землей.  Правда,  водитель  уже  был в соответствующей  форме  -- переоделся
где-то  по дороге ради  сохранения  гармонии. В  черной форме  красовалась и
легко спрыгнувшая на  землю фрейлейн  Ирма (в  миру --  Катя), носившая  чин
штурмфюрера. Поправила аккуратную пилотку с "мертвой головой",  огляделась и
почти сразу  же встретилась глазами  с  Вадимом --  такое у него нынче  было
везение. Он, не теряя драгоценного време-ни,взял себя за мочку левого уха --
абсолютно невинный жест для любого постороннего наблюдателя.
     Фрейлейн  штурмфюрер с отсутствующим видом  достала из кармана кителька
белый  платок и встряхнула, разворачивая. Дальнейшие  манипуляции с  платком
уже не имели никакого смысла, поскольку не содержали в себе условных знаков,
и Вадим  быстренько отвел глаза, охваченный приятным предвкушением. Все было
на мази.
     -- Кому говорю? -- подтолкнул его дубинкой в поясницу Вилли.-- Встать в
строй!
     Опомнившись,   он   торопливо  занял  свое   место.  Тем  временем   на
пронзительный  свисток  Ганса  уже спешил хмырь из внешней  охраны, которого
никто не знал по имени. Вилли кивнул ему на Эмиля:
     -- В  карцер  обормота.  До  завтра.  Занесите в  книгу --  за злостные
пререкания с охраной.
     -- Цу бефель, герр блоковой!  -- рявкнул безымянный хмырь (тоже, должно
быть, подчитал нужную литературку перед поступлением на службу), вытащил  из
кобуры  пистолет и подтолкнул  Эмиля  в спину. Тот, заложив руки за  спину и
браво  насвистывая, направился  к  карцеру  насквозь  знакомой дорогой -- за
неделю  он  там  побывал  уже трижды,  а  теперь  вот  угодил  в  четвертый.
Прямо-таки  нарывался, такое  впечатление.  Порой  Вадим  готов  был всерьез
заподозрить  старого приятеля в мазохизме  --  не  будет нормальный  человек
нарываться буквально  через день.  Правда,  здешний карцер,  по  разговорам,
ничего жуткого из  себя и не представлял-- всего-навсего  был лишен каких бы
то  ни было  лавок, нар или постели, так что  располагаться  приходилось  на
полу. "Может, тут какой-нибудь особый заказ?  -- лениво подумал Вадим, шагая
со  сцепленными за спиной руками следом за Борманом.-- Интересно, что это за
скелет в шкафу, сто лет его знаю, и ничем он таким  особенным не грешил. Ну,
мало ли..."
     Оборотной стороной  медали --  в  данном  случае  приятной  возможности
первыми схавать  скудный  ужин  -- было то, что  теперь их бригаде  пришлось
долго торчать на плацу, ожидая, пока поедят  и придут  последние. Площадка с
пышным,    полностью    соответствующим   исторической   реалии    названием
"аппель-плац" когда-то  служила  местом  для вечерних  пионерских  линеек --
Вадим еще застал  пионерские  времена, а  потому уверенно угадал в первый же
день: на этой  трибунке некогда  красовалось лагерное начальство, а торчащая
из  земли ржавая железная трубка в те же напрочь и безвозвратно ушедшие годы
служила опорой для флагштока.  Ну  да, линейки,  каждое утро флаг поднимали,
каждый вечер  спускали,  красные  галстуки, пионерский  салют, и еще не было
плейеров, но в  старших отрядах девочек уже потаскивали вовсю, а  касательно
одной  и вовсе  ходили волнующие  юную плоть слухи,  что она  дала.  Правда,
счастливчика  так никто  и не знал, хотя многие клялись,  что сами  от  него
слышали. Господи, были же беззаботные времена, детство человечества...
     В  общем, он  так и  не  увидел  особой  разницы меж старым временем  и
нынешним.  Некогда старшие пионервожатые  поучали и руководили  идейно --  а
теперь   взобравшийся   на   старательно  отремонтированную  трибунку   герр
комендант,  потрясая  стеком,  поминал  сегодняшние инциденты и грозил,  что
наведет железный порядок. Слушать его было столь  же тягомотно и уныло,  как
вожатых в прежние времена  -- ничего он не мог сделать,  лысый  хрен, как ни
стращал, не за то получал хорошие бабки...
     Все паскудное когда-нибудь  кончается, кончился и аппель  --  шаблонной
перекличкой  с неизменным  рявканьем: "Их бин, герр  комендант!" после зычно
выкрикнутого Вилли очередного  номера. Распустили по баракам. Теперь до утра
ни одна сволочь не побеспокоит.
     Синий,  не  собиравшийся  отказываться от  гениального  замысла  насчет
Марго,  все  же  провел  короткую  репетицию и погнал  Красавчика  к воротам
заявить часовому,  что барак  поголовно мается  животами  и просит  прислать
врача.  Красавчик  вернулся  очень быстро и поведал, что его  послали на все
буквы, заявив, что  кацетники, во-первых, наказаны скопом за попытку побега,
а  во-вторых,  пусть  выдумают  что-нибудь  поумнее,  поскольку  их  кормили
все-таки не отравой,  так что нечего  выпендриваться. Судя  по неподдельному
унынию  на смазливой роже  Красавчика, он все же  не был  голубым  и всерьез
рассчитывал, что Маргарита попадет в плен и будет употреблена.
     Выматерившись от  души.  Синий пошел  в  чулан  готовить чаек  на своей
"атомной" самоделке,  заставлявшей вскипать воду чуть ли не  в  пять секунд.
Остальные живенько  установили очередь  на тот же  кипятильник --  Синий  не
жмотничал, поставив условием  лишь, чтобы вовремя очищали железки от накипи.
Пожалуй, каждый сюда  что-то протащил контрабандой -- от электронной игрушки
(Браток) до пачки баксов (Вадим) и сотового телефона (Столоначальник).
     Вадиму сегодня определенно везло -- его очередь  выпала сразу за Синим,
и он в  темпе  сварганил  чаек  в ободранной эмалированной  кружке, казенном
имуществе  с соответствующим штемпелем на боку, выполненным какой-то стойкой
краской.
     И вытянулся  на  нарах,  попыхивая  дравшей горло "Примой",  дожидаясь,
когда  чай немного остынет.  За зарешеченными окнами темнело. Борман включил
единственную лампочку, сиротливо  болтавшуюся на  коротком шнуре,  лег прямо
под  нее  и принялся  штудировать  затрепанный  детектив,  протащенный  сюда
опять-таки  контрабандой.  Должно быть,  про Южную  Америку  --  на  обложке
значилось что-то насчет пираний, да вдобавок красовалась какая-то  импортная
рожа  с  импортным  автоматом  наперевес.  Остальные занимались  кто чем  --
Столоначальник  ушел  в  чулан  поболтать  по  телефону  с  супругой,  свято
полагавшей, что он находится в командировке далеко. отсюда.  Зона уверенного
приема здесь почти что и кончалась, так что в трубку приходилось орать, да и
самому  напрягать слух  -- правда, в  случае  Столоначальника это как  раз и
работало  на  его  версию   о   медвежьем   угле,  откуда  чертовски  трудно
дозвониться. Браток  возился со  своей попискивающей игрушкой,  Визирь давно
похрапывал, Василюк в той же позе Степана Разина  пускал дым, Доцент с Синим
дулись в карманные шахматы (контрабанда Доцента).
     Первые дни Вадиму тут было откровенно дико. Потом привык и даже оценил,
полной  мерой  гениальность  изобретателя этого  дома отдыха для богатеньких
Буратин. Гениальность, которой в первые дни, можно со стыдом признаться, так
и не просек.
     Если подумать, это  не более чем анекдот -- про хитроумного русского, с
помощью бочки пива заставившего негритянского вождя испытать лучший на свете
кайф.  Анекдот,  претворенный  в жизнь.  Первые два-три дня  чувствуешь лишь
тупое раздражение, злишься на себя за впустую выброшенные  деньги, но потом,
как-то  рыком,  осознаешь  весь смак  затеи. Потому  что  начинаешь всерьез,
нешуточно, яростно мечтать о том дне, когда перед тобой распахнутся  ворота,
ты направишься прямиком на склад, облачишься  в "вольный"  недешевый прикид,
защелкнешь на запястье браслет недоступных бюджетникам  часов, распихаешь по
карманам  прочие дорогие мелочи  -- и  покинешь  "концлагерь", возвращаясь к
прежней жизни удачливого шантарского бизнесмена. В том и небывалый кайф -- в
мечтах о свободе, в сладостном  ощущении, что через неделю все это неминуемо
кончится. Вернется все прежнее. Ставшее после пережитого словно бы и чуточку
незнакомым, новым, неизведанным.
     Задумка  была проста, как все гениальное.  Чем можно поразить и удивить
богатого   по  меркам  Шантарска   человека   --   не   крутого  долларового
мультимиллионера,   но  и  не  последнюю  спицу  в   новорусской  колеснице?
Исколесившего полмира и свыкшегося с зарубежными  фешенебельными  местечками
настолько,  что  всякие  там  Багамы,  Антальи  и  Таиланды  теперь  кажутся
подходящими лишь для подкопивших штуку-другую баксов совков?
     Концлагерем, вот чем. Более-менее точной копией нацистского концлагеря,
разумеется, с приличествующими случаю поправками -- кормежка паршива, но  не
отвратна,  работа имеется, но не столь  уж  выматывающая, охрана поддает  по
загривку  только  тем,  кто  этого  жаждет,  вроде  Красавчика,   на  мелкую
контрабанду смотрят  сквозь пальцы,  дешевые  карамельки и "Приму" в  ларьке
взять  можно  всегда.  А  если  подсуетиться и  включить потаенные  рыночные
механизмы  (в  конце концов, действовавшие и в настоящих концлагерях), можно
устроиться и вовсе недурно...
     Говорят,  устроители, сиречь владельцы процветающего предприятия,  сами
ничего не придумали. Якобы подобные услуги для скучающих пресыщенных богачей
уже давно  процветают то ли в Штатах,  то ли в Германии. Ну и  что? Какая, в
принципе,   разница?  Заведение   существует  уже  третий  год  и  в  кругах
посвященных пользуется некоторым  успехом. Рыжий Ганс позавчера проболтался,
что здесь не всегда столь пустовато -- сейчас, оказалось, попросту не сезон,
август почему-то особой любовью клиентов  не  пользуется,  а вот в июне-июле
тут  не протолкнуться, народу  на нарах, как  селедок  в бочке.  Рыжий  даже
назвал иные известные имена -- и, быть может, не во всем врал...
     Сам Вадим сюда не особенно рвался -- уговорили молодая женушка и старый
друг,  он  же  давний  коммерческий  директор.  Прослышали   от  знакомых  и
загорелись  -- пикантно,  ново,  где-то  романтично.  Уговаривали,  пока  не
уговорили. Сейчас, по  прошествии  недели, Вадим был вынужден признать,  что
деньги  выкинул  не  зря --  с одной стороны, вышеупомянутый  кайф, ожидание
свободы, не шел ни в какое сравнение с уже испытанным, с другой -- здесь, на
свежайшем таежном воздухе, и впрямь потеряешь пару килограммов наметившегося
брюшка,  причем без всяких  стараний  с твоей стороны. Что, надо полагать, и
влечет  сюда шантарских дам  -- от бизнесвумен  до  супружниц.  Если  совсем
честно,  он испытывал  определенное злорадство, представляя, как валяется на
тощем матрасике дражайшая женушка,  дорогущая игрушка,  на воле купавшаяся в
роскоши,  какую  только  мог предоставить  Шантарск. На  "женской  половине"
кормят точно  так  же  (в  обширнейшем контракте  каждая мелочь  оговорена),
вместо землеройных  работ дщери Евы обязаны  шить брезентовые  рукавицы, всю
косметику и все  побрякушки отобрали  при входе,  разве  что  вату  выдают с
учетом женской специфики. А главное,  не нужно (как,  если честно, случается
порой)  терзаться смутными подозрениями: не ищет  ли  твоя дорогая игрушечка
маленьких развлечений где-то на стороне, пока ты двигаешь вперед капитализм,
не  лезут  ли в  ее прелестную головушку от сытого безделья грешные мысли...
Вот она, в ста метрах, если посмотреть в крайнее слева зарешеченное  окошко,
можно  усмотреть  угол  женского  барака,  и  ручаться  можно,  образ  жизни
соблазнительная Ника ведет прямо-таки ангельский  --  разумеется,  поневоле.
Свиданий  здесь не дают (можно  договориться за бабки, но какой смысл?), так
что  неизвестно, какие  чувства  она  испытывает. Даже  если и  не нравится,
вынуждена терпеть -- устроители тоже  не дураки и честно старались осложнить
жизнь клиентам. Выйти  отсюда можно в любой момент -- вот только в контракте
есть особый пунктик про неустойку, и растет она в геометрической прогрессии,
здесь все наоборот: чем  раньше станешь  рваться  наружу,  тем больше  денег
угробишь. Проще уж  отсидеть  две  оплаченных сполна  недели, чтобы потом не
давила жаба. Ну и хорошо, ну и ладненько. Пусть посидит, лапонька. Это ей не
по Шантарску рассекать в сверкающей "Хонде"-автомате с кредитными карточками
в  кармане. Молодую жену он на свой манер любил, стараясь холить и  лелеять,
но все равно в глубине души таилось легкое раздражение, как у многих из  его
круга:  ты  пашешь,  как папа  Карло, день-деньской,  а  твоя  дорогостоящая
игрушечка на стену лезет от безделья и не стесняется капризничать  чаще, чем
следовало  бы.  А  поскольку  за  полтора  года  как-то к  ней  уже  привык,
приходится терпеть,  урывая  свое в  обстановке строгой конспирации...  Что,
впрочем, опять-таки придает жизни должную пикантность.
     Может,  и в самом деле  подумать над побегом? Того,  кто решит по своей
воле  уйти  отсюда,  ждет немаленькая неустойка -- но за успешный  побег или
захват  заложников,  соответственно,  полагается  возврат немаленькой  части
уплаченного  за путевку. Беда  только, охрана успела набраться опыта, службу
несут столь  же  бдительно, как их  исторические  предшественники, настоящие
черно-мундирники  --  болтают,  добрая  половина  из них как раз  и  служила
срочную в лагерной охране, а заместитель  коменданта, это уже не болтовня, а
доподлинная правда, как  раз и  переманен  недавно  из  одной  из шантарских
колоний. Получает наверняка раз в несколько больше, чем на старом  месте,  а
значит,  будет  выкладываться искренне.  Даже  Синий,  человек,  несомненно,
постранствовавший по настоящим зонам, до сих пор не придумал плана успешного
побега. А  может, и  не  хочет  ломать  голову.  Уж  ему-то  здесь чертовски
нравится,  для  него такая  зона  -- санаторий,  откровенно  кайфует.  Легко
сообразить,  почему  здесь  оказался  мазохист  Красавчик.  Легко, в  общем,
понять, что тут делает Мдиванбеги-Визирь, бывший подпольный  цеховик, а ныне
почтенный   коммерсант-производитель  --  годами  в  свое  время  ходил  под
перспективой реальной зоны, вот и сублимируется чуточку извращенным образом,
иные  его случайно  вырвавшиеся  реплики  только  так  и можно  истолковать.
Пораскинув мозгами, поймешь, каким ветром сюда  занесло оказавшегося  ментом
Бормана --  вновь  чуточку  извращенное желание  самому  побывать  там, куда
годами загонял криминальный элемент,  но при этом не  потерять и  волоска  с
головы. Столоначальник  --  то же самое, что с Визирем.  Нетрудно  понять  и
Эмиля: всю  жизнь пыжился, изображая  крутого мачо, из  кожи вылез,  чтобы в
военкомате  записали в десант, даже  имя официально переменил семь лет назад
(в честь любимого героя райновских  романов),  и  теперь откровенно пытается
придумать идеальный побег.  Гораздо труднее с Доцентом --  с  одной стороны,
интеллектуал, с другой --  замешан в  каких-то бизнесах, иначе не попал бы в
сей недешевый санаторий. Но вот мотивы -- темный лес, поди докопайся...
     Он отхлебнул теплого  чайку, лениво покосился  в окно -- те три балбеса
все еще трудились, как проклятые, заделывая один из двух уличных туалетов  в
сплошной чехол из металлической  сетки. Поблизости бдительно торчал Вилли  с
овчаркой на поводке  -- старается, зараза, следит, чтобы работяги не угодили
в заложники,-- черномундирных,  надо полагать, еще круче учат и бьют рублем,
что логично. Интересно,  что новенькое придумал герр комендант? Не сортир, а
сущий  сейф  получается,  на  совесть   работают,  сразу  видно,  отнюдь  не
по-совдеповски...
     Попытался  представить,  что  сейчас  делает обожаемая  женушка, но это
показалось скучным -- выбор у нее небогат, точно так же валяется на  нарах и
хвастается   перед  товарками   удачно   сложившейся  жизнью.  Нечто   вроде
прошлогодней болтовни: когда в приступе ревности нанял частного сыскаря, тот
установил "жучки",  и пришлось добросовестно (деньги плачены, куда денешься)
слушать, как Ника по три часа треплется с подружками, такими же игрушками. А
вот любовничка не отыскалось, что искупало все  труды вкупе с прослушиванием
пленок...
     Гораздо  интереснее было  --  попытаться  угадать,  есть  ли  сейчас  в
бараке-карцере любители "особых заказов". Вроде  бы Браток видел,  как  туда
кого-то привозили.  В  карцере,  в противоположность  рутине  общего режима,
работали с клиентами  индивидуально. И мало что выходило наружу, но вряд  ли
кто-то из владельцев мог  предугадать любившую поболтать Катеньку в качестве
канала  утечки...  Кое-что  интересное Катенька все же  поведала  -- главным
образом  о  мелких шантарских политиканах,  которых поневоле  знала  в лицо.
Почему-то последний месяц в карцер  косяком шли как раз мелкие политиканы --
со своими  специфическими требованиями.  Широко  известная  в  узких  кругах
патологическая  демократка  Марина  Лушкина, валькирия  былых  перестроечных
митингов, уже в третий раз заказывала себе недельку в  "сталинском застенке"
--  что  фирма,  получив  предоплату,  старательно выполняла.  По  рассказам
Катеньки, все обстояло в лучшем виде -- и тупые надзиратели в синих фуражках
с  малиновыми  околышами,  и  зверь-бериевец,  светивший  валькирии  в глаза
настольной лампой, и  заседание  "тройки",  каждый  раз  исправно влеплявшей
"десять  лет  без  права переписки", и даже инсценировка расстрела  в  сыром
подвале  с   жутким  клацаньем  затворов  и   долгими  воплями  Марины:  "Да
здравствует  демократия!   Долой  Сталина!"  Из  карцера   Марина   выходила
просветленной  и  сияющей -- еще  и оттого,  что  всю эту неделю ее исправно
подвергали  группенсексу  палачи  с  малиновыми околышами, а  зверь-бериевец
примащивал  прямо на своем столе  -- что опять-таки, как  легко  догадаться,
было с соблюдением надлежащих норм эзопова языка заказано заранее и оплачено
сполна.
     Сиживал здесь  и Андрюша  Зубровский  -- толстощекий юнец, создавший  в
Шантарске  страшную патриотическую партию  аж из  пяти человек  (включая его
супругу и престарелую  бабушку). Стойкий патриот деньги на содержание  своей
партии зарабатывал, возя  из Турции серебришко  и кожаные куртки, пару раз в
неделю  читая студентам лекции  по  истории  и  пописывая  в местных,  особо
непритязательных  газетках. Накопив достаточную сумму, юноша явился  в фирму
"Экзотик-тур".  Легко догадаться,  что его  желания опять-таки были довольно
специфическими. Г-н Зубровский  желал томиться  в жидо-масонских  застенках,
под  конвоем  носатых и  пейсатых  сионистов, грозящих предать  лютой смерти
борца  за  светлые   идеалы  родины  слонов.   Фирма,  оприходовав  денежки,
разумеется,  предоставила  и  жидомасонов,  и пейсы, и  даже зеленые  береты
израильских  солдат с настоящими  эмблемами дивизий "Джерихо" и "Маккаби". К
сожалению,