ические свершения? Кто хочет
в два счета заработать вкусную шоколадку? Нет здесь никакого подвоха, судари
мои. Думайте быстрее, а то осерчаю и внесу в культурную программу  нехорошие
изменения...
     В первом ряду обреченно встал кто-то незнакомый.
     -- Прошу на сцену! -- оживился комендант.-- Живенько-живенько!
     Вызвавшийся  поднялся  на   сцену  так   медленно,  словно  ничуть   не
сомневался, что его там  должны расстрелять. Повернулся лицом  к залу  --  в
недавнем  прошлом он,  как почти все здесь  присутствующие, был импозантен и
вальяжен,   но   теперь   скорее   смахивал   на   статского   советника   в
константинопольской эмиграции:  давно  нечесаные  седины сбились  в  колтун,
отросла  реденькая  щетина,  щеки обвисли,  в  глазах  здешняя  неизгладимая
печать, смесь ужаса и сумасшествия. Вадим передернулся, подумав, что  у него
самого, не исключено, такие же испуганно-безумные глаза...
     Бесшумно  подкравшийся Гейнц  над самым  ухом  у  седого  во  всю  ширь
растянул меха, нажав  всеми пальцами клавиши. Баян издал  неописуемый вопль.
Седой шарахнулся так, что едва не полетел со сцены.
     -- Да что вы, батенька! -- завопил комендант.-- Это шарфюрер, он у  нас
забавник, спать не сможет,  если что-нибудь этакое  не  отчебучит  над вами,
вибрионами... Он больше  не будет, так что упокойтесь и побыстрее  входите в
творческий экстаз... Вошли или как?
     Седой торопливо  закивал,  подобрался  и  вдруг  заорал что есть  мочи,
немелодично и жутко:
     Завывает метель
     за холодными стенами окон.
     Милый друг мой, теперь
     наша юность далеко-далеко.
     Поседели виски
     в непрерывных боях и походах,
     мы с тобой старики,
     мы с тобой старики,
     комсомольцы двадцатого года...
     Гейнц принялся ему старательно подыгрывать -- но седой орал, не обращая
внимания на мелодию. По его щекам катились крупные слезы, он весь трясся.
     Завороженно внимавший комендант, едва песня кончилась, ударил в ладоши:
     --  Биц-биц-биц! Я вами восхищен, юное  дарование! Ведь было же в вашей
жизни  что-то большое и  светлое -- целину героически осваивали, приветствие
комсомольскому с®езду зачитывали, сам Никита Сергеич вам руку жал... Что там
еще в вашем досье? Ага, с китайским ревизионизмом боролись, с  чехословацкой
контрреволюцией, линию проводили, за развитой социализм бились, аки лев... У
вас же великолепная биография, старина! Вам  бог велел торчать  сейчас возле
губернской управы,  прижимая к  тощим  персям  портретик  Владимира  Ильича,
корявый  плакатик  воздевая!  А  вы  вместо всего  этого?  А  вы -- цветными
металлами  торговать  и  технический  спирт  продавать  любому,  кто  только
попросит... Господи,  какая скука! Но ведь все  это в прошлом, голуба моя? В
невозвратном прошлом? Ась?
     Седой отчаянно закивал, заливаясь слезами.
     --  Вот  видите,-- похлопал его  по  плечу комендант.--  Пришел  я, ваш
веселый  старый  дьявол,  и  очистил  вашу  душу от  шелухи  первоначального
накопления. Вернул  вас к незамутненным истокам, к незапятнанным идеалам.  А
давайте-ка вместе: едем мы, друзья, в дальние края, будем новоселами и ты, и
я... Хорошо вам теперь, признайтесь честно?
     -- Х-хорошо... -- выдавил седой.
     -- Громче, веселее!
     -- Хорошо! -- истошно завопил седой.
     -- Я рад,-- умиленно сказал комендант.-- Вот, держите вкусную шоколадку
и  можете  ее  невозбранно  с®есть. Ну-ну,  не  надо,  не  благодарите,  чем
богаты...
     Похлопывая по плечу, он выпроводил седого со сцены и, когда  тот шагнул
на  низенькую  лестничку,  наподдал  под  зад  сапогом.  Седой,  конечно же,
споткнулся и шумно рухнул на пол. Тут же вскочил и, кривясь от боли, зажав в
кулаке сломавшийся батончик, побежал на свое место.
     -- Торжественная часть! -- об®явил  комендант.--  На сцену приглашается
наша краса и гордость -- бывший господин Илья Петрович Ко-сов! Поаплодируем!
     Под  аплодисменты на сцену поднялся  лысоватый.  По  всему  лицу у него
красовались  начавшие  желтеть  синяки  -- последствия  той  самой стычки  в
карцере-сортире.
     -- Как уже говорилось,  перед  вами -- наш маяк  и светоч! -- возвестил
комендант.-- Дражайший  Илья Петрович  чуть ли  не с первой  минуты проникся
высокими идеалами нестяжательства и полного искупления грехов. Как послушно,
как  умилительно он  отвечал  на  вопросы! Как  поразительно  точно указывал
места, где таились неправедно нажитые ценности! Честное  слово, скупая слеза
наворачивалась на глаза, когда Илья Петрович свою  грешную душу  выворачивал
до самого донышка... После всего  этого  лишь предельно зачерствевший  душой
человек не проникся  бы к  нему  самым искренним расположением.  Нет у  меня
более  слов, чтобы описать происшедшую  метаморфозу,  а посему передаю слово
самому Илье Петровичу,  который горит желанием наставить  на  путь  истинный
заблудшие души... Есть еще среди вас, скоты, заблудшие души... Прошу!
     Лысоватый Илья Петрович  шагнул к рампе. В глазах у него  горело  то же
самое устоявшееся безумие.
     --  Братья  и  сестры!  -- возгласил  он надрывно.--  Я  жил  грешно  и
неправедно! Вместо того,  чтобы служить духовному и культурному  возрождению
человечества, я вступил на скользкую...
     -- Стезю...-- охотно подсказал комендант.
     -- Я вступил на скользкую стезю  частного  бизнеса. Я основал  на своем
предприятии несколько частных  фирм и  хитрыми махинациями  перекачивал туда
материальные ценности.  Я  скупал ваучеры и  акции и  даже строил финансовую
пирамиду с красивым названием "Индигирка", которая...
     --  Ах ты сука! -- взревел  Браток,  не сдержавшись.-- Вот где  мои три
штуки баксов зависли!
     -- А ну-ка, ну-ка! -- оживился  комендант.-- А поднимитесь-ка на сцену,
молодой человек и дайте ему в ухо, только непременно вполсилы!
     Браток, ничего уже не помня от злости, шустро взбежал на сцену и с ходу
залепил кающемуся в ухо. Тот, держа руки по швам, пошатнулся, но устоял.
     -- Хватит! -- рявкнул комендант.-- Пошел на  место! Перед нами, друзья,
прелюбопытнейшая  сцена на  тему "вор у вора дубинку  украл"... Продолжайте,
милый...
     -- Ну... Я купил себе красивую иностранную машину, построил трехэтажную
дачу, обедал исключительно в "Золоте Шантары"... Евроремонт в новой квартире
сделал...
     -- А налоги платили? -- вкрадчиво поинтересовался комендант.
     --  Не  платил,--  упавшим  голосом сознался  Илья Петрович.--  Вернее,
платил  какой-то  мизер,  а  от  настоящих  налогов  годами  уворачивался  и
увиливал. Потому что...
     -- Потому -- что?
     --  Потому  что  исправно  платил нужным  людям,--  после  не  столь уж
короткой паузы признался кающийся.-- И в  мэрии,  и в налоговой инспекции...
Вот, ну...
     -- А состояли ли вы, голубчик, в демократических партиях? -- прищурился
комендант.-- Материально поддерживали?
     -- В демократических партиях я не состоял,-- отчеканил Илья Петрович.--
Материально не поддерживал.
     -- А нет ли у вас сожалений по поводу вашего морального облика?
     --  Есть,--  признался  Илья  Петрович.--  Я  постоянно  возил в  сауны
девочек, где вступал с ними в интимные отношения самыми разными способами. А
также  регулярно вступал  в интимные  отношения  с собственной  секретаршей,
которую иногда  использовал прямо в кабинете, щедро отделанном на украденные
у  народа  деньги. Из  этих  же  народных денег  я и  оплачивал  сексуальные
услуги... вообще  все оплачивал.  Я  долго обкрадывал  народ, но  в качестве
смягчающего  обстоятельства   прошу   суд  учесть...--  сбился  и  оторопело
замолчал.
     -- Ага! -- обрадовался комендант, тихонько похлопывая в ладоши.-- Это у
вас,   дорогой    мой,   непроизвольно   выскочило,    сценарием   не   было
предусмотрено... Подсознание  вещует. И на  какой же высокой ноте вы  хотите
закончить свое блестящее выступление?
     Илья Петрович передернулся, подошел вплотную к рампе и возгласил:
     --  От всей души призываю последовать моему  примеру, очистить  совесть
чистосердечным раскаянием и полной выдачей всех неправедно нажитых  денег  и
прочих ценностей!
     -- Аплодисментов не слышу! -- взревел комендант.
     И вновь он затянул овацию на несколько мучительных минут, сладострастно
жмурясь  и  помахивая  в  такт  сигаретой.  Гейнц  сыграл  на  баяне  что-то
бравурное.  Лысоватый  Илья Петрович  уже  направился  было  к  лесенке,  но
комендант удержал:
     -- Вы  куда  это, мил  человек? Нехорошо, вы  же  у нас нынче звезда...
форменная этуаль. Задержитесь.
     Достал из  кармана френча  толстую пачку  сложенных  вдвое  бумажек,  в
которых присутствующий здесь народ моментально опознал доллары -- которые на
самом деле  никакие  не  зеленые,  а  скорее  сероватые.  Развернув  веером,
продемонстрировал со сцены, наклонившись к первому ряду:
     -- Всем знакомо? Не слышу? Да или нет?
     -- Да-а...-- нестройно раздалось в зале.
     --  Ну, еще  бы...  Что  в  них  такого  ценного  и  приятного,  в этих
прямоугольных бумажках? Из-за чего вы, чудаки, уродовали себе жизнь, чтобы в
конце концов  угодить в  преисподнюю?  Ради  этой  пухлощекой  физиономии  и
цифирки "сто"?  Дети малые, честное слово... Послушайте авторитетное  мнение
маяка и светоча. Илья Петрович, что это у меня в руке?
     -- Бумага! -- браво отчеканил Илья Петрович.
     -- Самая  настоящая  бумага, и не более  того,--  поддержал  комендант,
спрятал всю пачку в карман, оставив одну  сотку.-- Ни на что не пригодная...
Разве  что с®есть?  Илья Петрович, хороший мой, скушайте,  душевно прошу! Не
спешите, жуйте с расстановкой,  не хватало еще, чтобы вы  подавились, светоч
наш и пример...
     Почти  без  промедления  лысоватый взял у него бумажку,  стал  отрывать
зубами  по кусочку,  тщательно разжевывать  и  глотать  судорожными  рывками
кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал
на   баяне  нечто   смутно   напоминавшее  "Мани,  мани,  мани"   в  вольной
интерпретации.
     Комендант  следил  за  кающимся, как кот за  мышкой. Едва тот  прожевал
последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки:
     -- Уау! Приятного  аппетита! Убедились,  поганцы, что это не более  чем
бумага?  Правда,  судя по  воодушевленному  лицу Ильи Петровича, приятная на
вкус... Мотайте в зал, Илья Петрович!
     Лысоватый  пошел  к  лесенке,   на  первой  ступеньке  замер,  опасливо
оглянулся,  видимо, вспомнив, что  совсем  недавно  случилось  с  певцом. Но
комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками:
     -- Господь  с вами, Илья  Петрович, не буду ж  я маяка нашего и светоча
сапогом под  жопу пинать. Как  уже говорилось  -- я веселое и жизнерадостное
существо, и ничто человеческое мне не  чуждо. А посему --  во весь  голос об
интимном!  На  сцену приглашается  наша  очаровательная  флейтистка Вероника
Баскакова, прошу любить и жаловать!
     Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась.
     --  Подайте  даме  стульчик! --  заорал  комендант,  и  эсэсовец шустро
выскочил из-за  кулис, подцепив широкой  пятерней спинку  стула.-- Садитесь,
прелесть моя, ножку  на ножку... Расслабьтесь,  успокойтесь, попробуйте, как
ни трудно, представить, что я вовсе  и не я,  а  Юлечка Меньшова...  Ток-шоу
"Поблядушечки!" Уау!  Аплодисменты!  Все,  отставить!  Перед нами  еще  одна
кающаяся  душа, только гораздо  более очаровательная, да  простит меня  Илья
Петрович!  Итак,  драгоценная  моя...  Расскажите  вашему старому,  веселому
дьяволу: на блядки от законного мужа бегали?
     -- Бегала,-- сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок.
     -- И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы?
     -- Нет, началось с полгода назад...
     -- Как  интересно! Как интересно!  Сдохнет  от зависти Юлька  Меньшова,
верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица
через  годик  после свадьбы  со столь  же светским львом  начинает,  пардон,
блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная?
     -- Один,-- ответила Ника с застывшим лицом.
     -- А что так мало?
     Она  чуть беспомощно  пожала плечами.  Гейнц  шумно сыграл первые такты
мендельсоновского марша.
     --  Впрочем,  сие  несущественно,--  утешил  комендант.--  У  меня есть
стойкие   подозрения,   что  означенный   любовник,   сиречь  амант,   здесь
присутствует... Правда?
     Она кивнула.
     -- А покажите-ка мне его, сладкая! Ника  подняла руку, указывая в  зал.
Вадим повернул голову  в ту  сторону -- и до него стало понемногу  доходить,
кое-какие прежние странности получали об®яснение...
     --  Ага!  --   заорал  комендант.--  Бывший  господин  Эмиль  Федорович
Безруких,  здесь  же,  как   нельзя   более  кстати,   присутствующий!   Мои
поздравления, генацвале!  Это ж  надо  ухитриться -- под  носом  у  босса  и
старшего  компаньона дрючить  всласть  его  милую,  очаровательную  женушку!
Пикантно,  должно быть... Вот так вот  смотришь на босса и думаешь: "А я  ее
тоже дрючу, а ты, козел, и не знаешь!"
     Вадим пребывал в состоянии тихого, бессильного бешенства. С невероятной
быстротой прокручивались  воспоминания -- вот он преспокойно отправляет Нику
купаться  на дальние  озера  с Эмилем, поскольку сам занят выше крыши (месяц
назад),  вот  он просит  Эмиля  встретить Нику в аэропорту  (месяца  полтора
назад), самолет задерживается на три часа (так  они об®яснили), и домой Ника
доставлена только к  утру.  И  это далеко  не  полный список,  если вдумчиво
проанализировать  последние полгода, без  труда отыщется  масса такого, что,
несомненно, имело подтекст, слишком поздно выплывший на свет божий... Скоты,
твари...
     И вдруг на смену слепой ярости пришло странное спокойствие. Получалось,
что все недавние  душевные  терзания  были насквозь напрасными. Зря мучился,
подыскивал оправдания,  окончательно решив, что сбежит в  одиночку. И черт с
ними. Ручаться можно, что трахаться им больше не придется, оттрахались...
     На месте коменданта он сам при первом же побеге постарался бы как можно
быстрее замести все следы -- иными словами, в темпе ликвидировать оставшихся
и  смыться  в  неизвестном  направлении,  не  оставив никаких  улик,--  лишь
пожарище да цистерна с  кислотой, любой Шерлок Холмс повесится от недостатка
данных.  Уж  если  это  пришло  в  голову  ему,  вряд  ли  такой вариант  не
подвернулся на  ум  коменданту  или,  что  вернее,  сволочи  Гейнцу, который
гораздо  умнее  и опаснее,  хоть  и  любит  прикинуться  валенком. Значит...
Значит, все отлично.
     --  А  позвольте  спросить,--  вкрадчиво  начал  комендант.--  А  этот,
который, стало  быть, законный муженек... Он что,  с  каким-нибудь из®янцем?
Кончает слишком быстро или там по мальчикам бегает?
     Ника нашла  взглядом  Вадима и, вызывающе вздернув  подбородок,  громко
сказала:
     -- В общем, ничего подобного. Не жаловалась. Разве что вечно заставляет
делать ему минет, а мне делать не хочет, раз в год удавалось уломать...
     -- Уау! А любовничек делает?
     -- Охотно.
     --  Так что, неужели в этом и вся  проблема?  Или есть какие-то  другие
поводы? Гораздо более весомые?
     -- Есть, пожалуй.
     --  И какие же,  если не  секрет? Не смущайтесь,  милочка,  ваш  сатана
столько повидал в этой жизни...
     -- Понимаете...-- протянула Ника.-- Эмиль -- мужик. Настоящий мужик. Не
только в постельном плане. Он  себя сделал  сам, с нуля. Приехал из какой-то
богом  забытой  деревушки -- и продвинулся в бизнесе, научился  драться, как
Шварценеггер...  Да  много  всего.   Настоящий  мужик,  с  ним  себя  всегда
чувствуешь,  как за  каменной стеной. А муж слишком  многим обязан папочке с
мамочкой. Стопроцентно асфальтовый мальчик.
     Не сдержавшись, Вадим заорал с места:
     -- Ага! А ты  -- птичница из колхоза "Рассвет"! Горбом в люди выбилась,
сучка! Да у самой такой же папа...
     Опомнился и  замолчал,  но комендант  ждал еще какое-то время, словно в
его  планы  как раз и входила "реплика с места". Потом  с ласковой укоризной
погрозил Вадиму:
     -- Ангел  мой, прекрасно понимаю бурную глубину ваших  чувств, но вы уж
больше  не  встревайте, иначе  придется  рот  заткнуть. Не  мешайте  девушке
раскрывать душу... С ней, быть может, такое впервые происходит, представьте,
сколько  эмоций ей пришлось таить в  душе... Трепетной,  как цветок. Значит,
ваш избранник -- настоящий мужик, и вы его, быть может, даже и любите?
     --  Люблю,--  послышалось со  сцены.  Ромео  и Джульетта  в  полосатом,
расхохотался про себя Вадим. Любовь... Им вскоре придет звиздец, а они все о
любви, скоты... Ясно теперь,  что в карцер  Эмиль отправлялся  исключительно
для того, чтобы всласть потрахаться с Никой -- тогда  еще  нынешний Освенцим
был  самим  собой,  респектабельным  домом  отдыха,  и кто-то  получал, надо
полагать, неплохие бабки за организацию любовных встреч в карцере. То-то они
его так  рьяно уговаривали сюда поехать --  стопроцентное алиби, условия для
блуда  идеальнейшие, в  двух  шагах от  мужа, а тот  и  не  подозревает, что
зарогател...
     -- Время реплике с места,-- комендант  повернулся к  залу.--  А вы  ее,
интересно, любите, свет мой?
     -- Люблю,-- раздалось справа от Вадима.
     -- Сериал, бля, мексиканский! -- вслух восхитился Браток.
     --  Прошу  на сцену, господин Ромео! -- комендант, беззвучно аплодируя,
прошелся вдоль рампы.-- У меня не хватает духу и далее держать вас в разлуке
с  Джульеттой...  Вот  так,  идите  сюда,  становитесь  рядышком,  можете ей
положить на плечо  мужественную  руку... Держите, хорошая моя,-- протянул он
Нике   сложенную  вдвое  сероватую   кредитку   и,  когда  она  инстинктивно
отшатнулась, расхохотался:  -- Да что вы,  милая,  неужто  я буду заставлять
даму жевать доллары?  Это вам за удачное выступление, суньте в кармашек...--
Он сам  затолкал в  карман  оцепеневшей Нике  кредитку, повернулся к  залу и
громко  воззвал:  --  Синьор  муж,  можете  встать  и громко  изложить  ваши
впечатления либо пожелания нашей влюбленной паре. Пр-рошу!
     Вадим вскочил и, ненавидяще уставясь на Эмиля, закричал:
     -- Ну что ж ты стоишь, влюбленный пингвин? Не стой, спасай ненаглядную!
Ты ж у нас, говорят, Негрошварцер! Начинай их метелить!
     Эмиль молчал, ответив столь же неприязненным взглядом.
     -- Он  умный,--  сказал  комендант.--  Прекрасно  понимает, что  в  нем
наделают кучу дырок,  прежде чем успеет кого-то достать...  Вы,  синьор муж,
слегка перегнули палку. Я просил  критиковать, а не злорадствовать... Можете
сесть. Музыка!
     Гейнц заиграл марш Мендельсона.
     -- Стоп!  --  махнул рукой  комендант.-- Итак...  Будь  у  меня  этакое
грязненькое   воображение,  я  бы  устроил  прямо  на   сцене  венчание   --
новобрачному повязал бы на полосатку галстук, невесте, соответственно, надел
бы на голову  фату. А потом  приказал бы  прямо у рампы  изобразить  брачную
ночь... Но я не любитель грязных  сцен, все, что  я до сих пор режиссировал,
было продиктовано не грязным подсознанием, а интересами дела. Но обязан же я
как-то  реагировать  на столь  значительное  событие  нашей бедной  эмоциями
жизни,  каковой  является  столь внезапно обнаружившаяся беззаконная любовь?
Обязан, я вас  спрашиваю? Перед нами -- жестоко обманутый в  лучших чувствах
муж, что бы  там  насчет  него ни  говорилось,  а  он как-никак  законный...
Киндер, кирхен, кюхе, как выражались классики жанра... Ну, мальчики, пошли!
     Он  воздел  над  головой  обе  руки и  звонко  щелкнул  пальцами. Из-за
матерчатого  задника прямо-таки  хлынули  люди  -- мелькали черные рубашки и
белые  повязки  капо.  Эмиль, не успев  и пошевелиться, получил сзади ребром
ладони по шее, на него с Никой мгновенно навалились, вывернули руки, сковали
наручниками, связали ноги. Судя по нереальной, молниеносной слаженности, все
было  задумано и  спланировано  заранее. Прошло,  казалось, всего  несколько
секунд, а Гейнц уже вскочил на сцену, с грохотом опустив перед