вискарей и  гуляю  по бережку. Как глаза  ни  таращил --  нету
никакого  чудища.  Говорю местным  аборигенам  --  давайте  в  озеро полпуда
динамита фуйнем, оно и  всплывет. А  они такая Азия-- шары стали по чайнику,
головами трясут" полицией пугают... Плюнул и пошел  по кабакам. И попадается
мне конкретная лялька, аппетитная -- спасу нет.-- Он добросовестно изобразил
жестами смачные  параметры.-- Слюна  бежит.  А она вдобавок еще  и из  ихней
ментовки, шляпка на ней такая клевая, форменная... Ну, мне ребята минимум на
бумажке написали, вынул, я бумажку  и давай ей вкручивать: мол, ай вонт мейк
лав, ай хэв вери мани... Вери,  говорю, мани, баксы ей демонстрирую,  а она,
блядина, ржет  и  головенкой  мотает... Ну, меня  заусило,  довел  до  штуки
баксов, пошел бы дальше, только она, стервочка, оглянулась по сторонам --  а
мы  в таком  переулочке  стояли глухом  --  да  как двинет мне в  солнечное,
конкретно  так, профессионально. Я как  стоял, так и сел, а она слиняла. Еще
язык показала, стерва.  Я так прикидываю -- лесбиянка попалась, иначе чего ж
штуку баксов не взяла?
     Когда утих соответствующий гогот, новоявленный Визирь грустно сказал:
     -- Бывает, друг мой, и печальнее. Летел я однажды из Шантарска в Питер,
рейс ночной, людей не особенно много" а со мной была хорошая девочка, и были
мы  с ней  только двое на всем  ряду. Долго лететь,  скучно...  Прилегла она
головенкой  мне на колени, прикрыл я ее плащиком, вроде спит  -- и зачмокала
голубушка не спеша, обстоятельно. Сижу я на высоте десять тысяч метров, и до
того  мне  хорошо, друзья,  словно  в  раю.  И вот  тут-то,  в самом разгаре
процесса, приносит черт  пьяного дурака из первых рядов. Шел  он из туалета,
покачнулся и налетел на стюардессу, стюардесса падает на меня, я ее не успел
поддержать, плащ слетает, я шарахаюсь, вся картина на обозрение, слава богу,
не  всеобщее,  девочка  моя  пищит,  стюардесса,   пардон,  охренела,  такой
пассаж...
     -- В туалет надо было идти,--  со знанием  дела заключил Браток.-- Я на
питерском  аэроплане  как-то  стюардессочку  в  туалете  дрючил.  Тесновато,
конечно,  но  свой  кайф  тут есть.  Десять  тысяч метров,  за бортом  ветер
свистит, в дверь ломятся, а я ее -- опа! опа! Такая манамба!
     -- В туалете серьезному человеку как-то и неприлично...
     -- Зато приятно.
     -- Интересно, Марго сегодня выдрючиваться будет?
     -- А для чего же она, по-твоему, сюда каждый день ездит?
     -- Ну, точно! Господа!
     Господа  в  полосатом,  как  говорится,  обратились в зрение, благо  до
широкой  песчаной полосы по-над самым берегом  озера  было всего-то полсотни
метров, меж ними и блестящей водой росло всего  несколько деревьев,  так что
обзор открывался  идеальнейший -- мечта вуайериста. Маргарита быстро и умело
расседлала коня, принялась уже  медленнее  избавляться  от высоких  сапог  и
черного  мундира,  под  которым,  как  и в  прошлые  разы,  не  обнаружилось
ничегошеньки, кроме загорелой  точеной фигурки. Кровь клокотала и пенилась в
пещеристых  телах.  Обнаженная златовласая красотка  взмыла на  спину  коня,
ловко его вздыбила, крупной рысью пронеслась вдоль берега.
     --  Говорят,  бабы  от верховой езды на оргазме тащатся,-- выдал  вдруг
браток.
     -- Научный факт,-- поддержал Синий.-- Только мне сдается, орлы, что эта
кукла  еще  и временами от ширева потаскивается. Зрачки у нее иногда  бывают
спесыфические...
     --Думаешь?
     --Похоже.
     -- "Винта" бы ей впрыснуть,-- мечтательно  предложил Браток.-- Тогда  б
сама к нам трахаться кинулась. Мы одной шлюхе полный баян всадили, так потом
впятером не знали, куда деваться. Фома аж уздечку порвал...
     Конь  остановился  боком  к  ним над самой водой,  прекрасная  всадница
неспешно потянулась,  закинув  руки на затылок,  с  таким  видом,  словно  о
существовании десятка зрителей и не подозревала.
     -- Леди Годива,-- с некоторой  дрожью  в голосе сказал Доцент.-- Как на
картине...
     --  Вы про  картину Кольера? --  уточнил внезапно Визирь, тоже не самым
безразличным голосом.
     -- Тоже видели репродукцию?
     -- Зачэм рэпродукция, вах? Оригинал.
     -- В Лондоне?
     -- В Ковентри,--  сказал Визирь.-- Где дело, по легенде, и происходило.
Там она и висит, в Герберт Арт Гэллери. Красота, правда?
     -- Нет, это вы про что? -- непонимающе уставился Браток.
     -- Об®ясняю популярно,--  усмехнулся Визирь.--  Жил в  Англии восемьсот
лет  назад один герцог, и ввел в своем городе налоги по полному  беспределу,
хоть волком вой. Ну, его молодая  жена ему и сделала пред®яву: мол,  не гони
беспредел,  с  людей уж и стричь нечего. А он  ей погнал встречную пред®яву:
если  ты  такая  добрая, проедь  через весь город верхом на  коняшке в голом
виде, я тогда налоговый кодекс и отзову...
     -- Проехала?
     -- А как  же. Добрый городской люд в это время закрылся на все ставни и
сидел по домам, чтобы девчонку не парафинить.
     -- Я бы в щелку поглядел,-- сказал Браток.
     -- Один и подглядел,-- усмехнулся Визирь.-- И ослеп тут же.
     -- В натуре?
     -- Ходит такая версия...
     -- А человек вы у нас непростой...-- задумчиво сказал Доцент.
     --  Вах,  дарагой,  есть  временами...-- усмехнулся Визирь.--  Человеку
простому,  да  еще  в  застойные времена, нечего в  бизнесе  было  и делать,
особенно когда касалось производства... А картина красивая, верно? Старинные
дома, конь в потрясной попоне, эта дымка, а уж девчонка...
     -- Чего ж ты ее не купил? -- серьезно поинтересовался Браток.
     -- Не продают чертовы англичане. Азия-с...
     -- Про Годиву эта стерва, может, и не слыхивала,--  вклинился  Эмиль.--
Номозги мужикам компостировать умеет.
     --  Дурацкое  дело  нехитрое,--  резонно  заключил  Доцент.--  В  нашем
положении, господа, особых усилий  и не требуется  -- только продемонстрируй
этакую попку...
     Маргарита все еще торчала  на  берегу, и это  зрелище весьма напоминало
левитановский пейзаж, к которому вульгарно приклеили вырезанную из "Плейбоя"
фигурку. Потом направила коня в воду, и он охотно пошел.
     --  А  не  составить ли  план,  ребята? -- предложил  Эмиль.--  Как  ее
подловить и оттрахать? Все равно свободного времени -- хоть черпаком жри...
     -- А это идея,-- оживился Браток.--  Это  надо  обкашлять. Только такую
мульку надо  устраивать  всей бригадой, и  непременно за лагерем  --  как же
иначе-то? Если, скажем, половина вырубает этих козлов,--  он  кивнул на двух
эсэсовцев,-- а другая берет Марго за жопу...
     --  Другие  бригады близко,-- серьезно сказал  Синий.--  Не  смогут  не
заметить, подымется шу-хер...
     -- Ну я  ж  говорю  -- надо  обсудить... Давайте  дружно отравимся,  а?
Прикиньте:  у всего  барака вдруг  офуенно схватило животы,  да так, что  не
встать. Что тогда? Зуб даю, примчится Марго, конечно, с парой вертухаев, это
уж непременно, но мы их по сигналу моментально повяжем...
     -- А вот это уже умнее,-- кивнул  Синий  без малейшей насмешки.--  Это,
пацан,   очень  даже   смахивает  на   толковый  план.  Конечно,  нужно  все
проработать, но  если расписать по  ролям  и чуток порепетировать...  Роток,
ясное дело, заткнем, привалим на нары...
     -- В карцере потом насидимся,-- осторожно заметил Столоначальник.
     Браток беззаботно отмахнулся:
     -- Лично я всегда готов ради такого дела. Тебе что, самому не в кайф ей
черта вогнать? По самые-то погремушки?
     --  Ну, я  бы не стал столь  вульгарно  формулировать,  однако идея, не
скрою, заманчивая...
     -- То-то. Карцера он испугался, барсук.  Секретаршу не боишься на столе
дрючить в  служебное время? Слышал я про тебя  краем уха... Да ты  не жмись,
дело житейское... Ну что, все дружно хвораем животами?
     -- Черт знает что,-- поморщился компаньон по бараку, получивший  кличку
Борман.
     Вадим, как ни старался, не мог  его угадать. Борман был уже определенно
в  хороших  годах,  перевалил  за полсотни, однозначно, но седины было мало,
крепкий, подтянутый -- то ли ходил по бизнесам, то ли из губернской  управы,
где-то эта упитанная будка уже маячила, то ли по ящику, то ли в газетах...
     -- Не нравится? -- ехидно ухмыльнулся Синий.
     -- Это уже беспредел...
     -- Мы в  концлагере или  уже где? -- Синий  помолчал, улыбочка стала не
такая широкая, зато ехидства в ней явственно прибавилось.-- А ты ведь, ангел
мой, мент будешь...
     -- Доволен, что расколол? -- после короткой паузы хмыкнул  Борман.-- Я,
между прочим, тебя срисовал пораньше...
     -- Что  делать,-- беззаботно отозвался Синий.-- Я  ведь, товарищ сапог,
уже  сто лет  как  завязал с  криминалом,  давно уж самый  что  ни  на  есть
благонамеренный  член общества... А  вот теперь оба за  колючкой  --  умора!
Борман, вякни честно: ты бы ее в охотку отдрючил?
     -- Ну, вообще-то...
     -- Тогда чего ж ты стебало косостебишь?
     -- Как-то оно...
     Но  особого  возмущения  в  голосе  Бормана  что-то  не  было,  и Синий
осклабился, чувствуя, что последнее слово остается за ним:
     -- Короче, решено. После аппеля...
     -- Тра-та-та-та-дах!
     Длиннющая  автоматная очередь  распорола  воздух совсем рядом, и тут же
затрещала вторая, уже,  казалось, над самым ухом -- это Чубайс с невероятной
быстротой среагировал на неожиданность, прижал  к земле "полосатиков", так и
не дав им вскочить. Все валялись на песке, инстинктивно сжавшись в  комочек.
Чуточку  опомнившись,  стали  приподнимать  головы,  но  тут  же  затарахтел
автомат, и рыжий Ганс заорал, надсаживаясь:
     -- Лежать, мать вашу!
     Слева  вновь  раздалась  стрельба,  явственно  удаляясь,   слышно  было
прекрасно,  как  трещат   ветки,   как  перекликаются  охранники  и  азартно
заливается овчарка.
     --  Точно, на рывок кто-то ломанулся,-- констатировал  Синий,  выплюнув
крупный рассыпчатый песок.-- Не получится, нюхом чую...
     Еще  парочка  очередей  протрещала,  уже  на  значительном   отдалении,
вразнобой хлопали пистолетные выстрелы,  по лесу  с шумом и гиканьем неслась
погоня. И очень скоро все стихло, затем раздались торжествующие вопли.
     -- Точно, взяли придурка за жопу...-- плюнул Синий.
     Чуть погодя Ганс-Чубайс рявкнул:
     -- Встать, козлы!  Оставаться  на  месте!  Они вскочили  и  выстроились
гуськом, в затылок друг  другу,  согласно ставшему  уже привычным распорядку
номеров. Со стороны чащобы приближались трое эсэсовцев, волоча незадачливого
беглеца, коллеги приветствовали их радостным улюлюканьем.
     --  Не хочешь срать,  не  мучай  жопу,--  философски заключил  Синий.--
Веселуха, господа, веселуха....


        Глава вторая. Спокойный вам вечерок...
     К  лагерю подтягивались в  хорошем  темпе, незаметно  ускоряя шаг,  и в
конце концов припустили рысью, стараясь опередить  остальные бригады. На сей
раз им удалось,  они  первыми,  тяжело  дыша  и бухая  тяжелыми башмачищами,
весившими, казалось, полпуда, выскочили на неширокую тропинку. Эсэсовцы этим
гонкам ничуть не  препятствовали, находя в  них для себя лишнее развлечение,
но  кацетники старались, конечно, не из спортивного  интереса, а по насквозь
житейским мотивам: именно  им сегодня  и удастся первыми попасть на  ужин, а
следовательно, и первыми отовариться в ларьке.
     Вскоре показался концлагерь --  забор из двухметровых  деревянных плах,
вбитых метрах  в  пяти друг  от  друга; меж плахами натянута  в десять рядов
начавшая слегка  ржаветь колючая проволока; за проволокой -- большие бараки,
выглядевшие  крайне обшарпанно и уныло,  с решетками на  окнах, с  обширными
застекленными  верандами  (половина  стекол  давно  выбита  неизвестно кем и
когда).  Несколько бараков за пределами колючки, из них три давно заброшены,
в четвертом расположилась охрана, а в пятом, белыми занавесочками на окнах и
спутниковой  антенной на  крыше, изволит обитать  repp  комендант. В  шестом
кухня,  в седьмом  карцер,  поблизости  гараж, невеликий сарайчик. Вот и все
немудреное  хозяйство.  Домик  с  дизель-генератором   располагался   где-то
вдалеке, в чащобе, тарахтенье движка сюда даже не доносилось.
     Красавчик сбился с шага, обо что-то  споткнулся --  кажется, налетел на
толстый  корень,-- и Ганс пару раз  вытянул  его длинной черной дубинкой. От
души, надо сказать, вытянул,--  но на физиономии ушибленного, Вадим  мельком
подметил, никакого особенного страдания не изобразилось. Скорее уж наоборот.
Они давно просекли, что сей доставшийся в соседи по бараку смазливый суб®ект
-- самый настоящий мазохист. Вполне, может быть, и не педик, но мазохист  --
однозначно.  Из  карцера, куда  откровенно набивался, возвращался прямо-таки
просветленным,  судя  по тому,  что  непременно  после  этого спал  на пузе,
получал  чувствительно  нагайкой  по  мягкому, однако держался  так,  словно
посетил сауну со сговорчивыми телками. Ну, в конце концов, каждому свое...
     Что там было написано крупными черными буквами над воротами концлагеря,
никто из них  до сих  пор не  знал -- так уж вышло, что не оказалось знающих
немецкий.  Что-нибудь классическое, надо полагать: "Каждому  свое" или "Труд
сделает тебя свободным".
     Комендант, герр  штандартенфюрер фон Мейзенбург,  конечно же,  торчал у
ворот --  хоть  часы проверяй. Часов, как известно,  ни  у  кого не имелось.
Пытаясь  придать  осанистости  и важности  своей  невысоконькой  толстопузой
фигуре, герр штандартенфюрер застыл в скованной позе памятника, сработанного
каким-то  откровенным  халтурщиком, подбоченившись правой  и  зажав в  левой
длинный  стек,  из-под  нахлобученного  на нос сверкающего  черного козырька
поблескивали  очечки в никелированной оправе, а  на груди  красовался  целый
иконостас -- черные кресты, загадочные здоровенные значки, какие-то  медали.
Доцент над этим набором побрякушек вдоволь насмехался еще в самые первые дни
-- по его словам, герр  комендант в истории .был не силен, а потому на груди
у  него оказалось  нечто,  вряд ли  имевшее аналогии  в давней  исторической
реальности. Самый сюрреалистический, по  заверениям Доцента,  подбор: кресты
-- еще куда  ни шло,  медаль за спартакиаду  для  штурмовых  отрядов  тоже с
грехом  пополам годилась,  но рядом оказались знак штурмана люфтваффе,  знак
"За  танковую  атаку",  эмблема  полевой  жандармерии, которую носили  не на
груди, а исключительно на  головном уборе, и, наконец, вовсе уж не лезший ни
в какие ворота значок гитлерюгенда...
     Как  бы там ни было, но сам себе герр комендант чертовски нравился, что
откровенно сквозило и в наполеоновской позе, и в каждом  жесте. Физиономия у
него  оставалась  непроницаемой,  когда  подтянувшиеся эсэсовцы  выбрасывали
руку,  приветствуя  начальство,  а  кацетники,  сдернув  полосатые  шапочки,
старательно выполняли "равнение  налево", но душа герра коменданта наверняка
попискивала  в своеобразном  оргазме... Нет  сомнений,  судьбу  совершившего
попытку к бегству он будет решать сам, вынося немудреный вердикт с важностью
Наполеона, ожидающего на Воробьевых  горах  депутацию с ключами от Москвы...
Вердикт, конечно, будет немудреным, а каким же еще?
     Издали Вадим разглядел, что за женским столом, отделенным  от  мужского
дополнительной  проволочной  оградой, уже разместилось все  немногочисленное
население  женской  зоны   --  дам  было  восемь,  как  раз  на  один  барак
(собственно, и три десятка заключенных мужского пола разместились бы в одном
бараке,  но их согласно  неисповедимым  замыслам создателей  игры развели по
трем). Ника оказалась среди тех, кто сидел спиной, и Вадим сумел  разглядеть
лишь светленький затылок молодой любимой женушки, но особой тоски  что-то не
ощутил,  кроме легкого утилитарного томления,  проистекавшего от  недельного
воздержания, усугубленного ежедневными представлениями Маргариты.
     Зато  от  лицезрения  тетки Эльзы всякие  мужские желания вмиг отшибало
напрочь. Не зря тут давно сложилась собственная шутливая примета: как только
начнешь вожделеть  тетку Эльзу, верный признак, что дошел до точки... Весила
тетка  Эльза  пудиков этак  десять и щеголяла  в  черной  форменной  рубашке
пятьдесят второго размера, обтянувшей  устрашающие  телеса. Вадим уже  успел
определить:  в отличие от  формы охранников,  старательно скопированной, как
заверял Доцент, с настоящей эсэсовской, на  повариху, должно быть, не  стали
тратить лишних денег -- на ней красовалась незатейливая черная рубашка фирмы
"Мустанг"  с   отпоротым   лейблом  да  фирменные  пуговицы-кнопки  прикрыли
жестянками-имитациями  --  и  одна,  кстати,  отвалилась, обнажив  серенькую
мустанговскую пуговичку. Заметит комендант -- огребет тетка Эльза...
     Зато гонору и хамства -- неподдельного, признавали все -- у нее хватало
на взвод  эсэсовцев.  Просто-напросто тетка  Эльза, по общему  мнению, вдруг
угодила в страну своих грез, где могла хамить и унижать, сколько вздумается,
причем ее за это начальство лишь похваливало. Конечно, и кое-то из эсэсовцев
не  просто играл -- им всерьез  нравилось быть эсэсовцами. Но  до гениальной
актрисы  одной  роли  тетки  Эльзы  им  было  далеко.  Она  ни  капельки  не
притворялась и не играла, когда, поддернув на рукаве засаленную алую повязку
со свастикой в белом круге, орала на нетерпеливо переминавшихся кацетников:
     -- Руки мойте, ублюдки! Сколько раз говорить?
     Железный  умывальник  на десяток сосков тут был и  воды хватало, а  вот
ничего,  хотя  бы  отдаленно  годившегося  на  роль  полотенца, не  имелось.
Приходилось управляться  кто как мог -- один использовал  жесткую  полосатую
шапочку, другой, не мудрствуя, вытирал  ладони о собственные бока. И все это
-- под непрестанные вопли тетки Эльзы:
     --  Чего  копаетесь,  морды лагерные?  Я вас  ждать  должна? Без  ужина
оставлю, дождетесь!
     Вилли с  Гансом  похохатывали  на приличном отдалении  --  войдя в раж,
тетка Эльза не делала отличий и для "сослуживцев", любой мог получить порцию
отборных матов. Доцент с Визирем как-то долго спорили, шизанутая тетка Эльза
или нет,-- и пришли к выводу, что попросту сука, каких свет не видел.
     --  Руки  вытирай,  говорю! -- орала она на Доцента так, словно  хотела
докричаться  до Марса  и сообщить марсианам, что все они козлы  последние.--
Руки  вытирай,  а  не  на  баб  коси  блудливым  глазом!  Пупами  потереться
захотелось? Очки одел, седой весь, а туда же, вша лагерная!
     Ганс осторожно приблизился к  ней и что-то пошептал на ухо. Тетка Эльза
прямо-таки расцвела, даже забыла про Доцента и распорядилась потише:
     -- Марш за стол и жрите в темпе, другие ждут!
     Все девятеро расселись за сооружением из неоструганных досок, скорее уж
пародией на стол. Разносолов,  конечно, ждать не приходилась  -- в  жестяных
мисках  мутно  посверкивала  сиротливыми  блестками жира  серая  баланда,  в
баланде просматривалась крупа, разваренная картошка,  а  если очень уж зорко
таращиться, можно было усмотреть тонюсенькие волоконца тушенки. Но это уж --
кому как повезет. Не всем и везло.
     Хлеб был самого скверного  пошиба,  ложки  -- алюминиевые и липкие,  но
наворачивали  все старательно. К вечеру, помахав лопатой, и  не  такое можно
было навернуть за милую душу.
     В  хорошем  темпе выхлебали суп, расправились с сероватой перловкой, не
отягощенной  чем-то вроде мяса  или жира, старательно  распихали по карманам
остатки хлебной  пайки. Немудреная трапеза проходила под аккомпанемент живых
и  образных  высказываний  тетки  Эльзы,  но  аппетит это  уже  не отбивало,
привыкли. Благо предстояла еще одна приятная процедура.
     --  Похавали?  И  пошли  вон! --  рявкнула тетка  Эльза, хотя  Браток с
Красавчиком еще погромыхивали ложками, выскребая последние крохи.
     -- Послушайте, а как же...-- заторопился Столоначальник.
     -- Обращайся, как положено, дерьмо зеленое!
     --  Фрау  шарфюрер,  как  насчет  отоварки...  Тетка  Эльза  прямо-таки
расцвела, расплылась в самой что ни на есть наиприятнейшей улыбке:.,
     -- Отоварочка  понадоб