юный  национал-патриот смог  наслаждаться жидомасонским застенком
лишь двое суток -- на большее не хватило денег, цень! здесь были, откровенно
говоря,  рассчитаны не на  политических придурков,  а на серьезную  публику,
привыкшую, что замысловатые прихоти обходятся дорого... Осталось, правда,  в
точности неизвестным, заказывал ли  молодой политик, чтобы тюремщики его еще
и трахали.  Злые языки уверяли, что  все же заказывал,  но полной ясности не
имелось.
     Зато достоверно было известно, что театральное действо  обрело размах и
эпичность, почти не уступавшие голливудской версии "Клеопатры", когда  перед
мирскими  забавами  не устоял  и шантарский  архиепископ Аполлоний, личность
знаменитая и весьма своеобразная. Благо  доходы позволяли. Неведомые хозяева
местного филиала "Экзотик-тура" (посвященный народ давно уже знал, что здесь
не  более чем филиал, фирма  раскинула щупальца в широкие просторы) привыкли
ничему  не  удивляться,  если  имели  дело  со  стопроцентной   предоплатой.
Облаченный в рубище и самые настоящие кандалы, Аполлоний сутки томился в яме
с натуральней-шими пауками и белевшими  в углу костями предшественника, а на
другой день предстал перед инквизиторским трибуналом. Злокозненные  иезуиты,
вольготно рассевшись за уставленным скоромными  яствами  и  питиями столом в
компании полуголых гетер (Аполлоний в истории был слаб  и  искренне полагал,
что гетеры --  это  попросту другое название  латинских  развратных монашек)
битых три часа  уговаривали  пленника отказаться от святой православной веры
ради латинского поганства, стращали орудиями пыток, представленными здесь во
множестве,  однако   ничего   не  добились.   Пленник  красноречиво  обличал
католическую  ересь (при  этом безбожно путая таковую с учением Блаватской),
грозил  наперсникам  разврата  божьим  судом, в  неподдельном  рвении  гремя
оковами   и  даже   плюясь.  В  конце  концов  потерявшие  терпение  иезуиты
приговорили неуступчивого  узника к  сожжению на  костре.  Куда и  повели во
главе многолюдной процессии, состоявшей из иезуитов в капюшонах с  прорезями
для глаз, гетер в дезабелье, стражников в кирасах и франкмасонов с циркулями
(попавших  на  представление  опять-таки  из-за  слабого  знания  Аполлонием
истории   предмета).   Имелась   весьма   внушительная   поленница    вокруг
основательного  столба,  к  которому мученика  приковали. Но до  огня  дело,
разумеется, не дошло  -- нагрянула православная рать в кольчугах и шишаках и
пастыря незамедлительно спасла.
     Все это влетело в крутую копеечку, но не в том проблема: про эти забавы
прослышал отец Михаил, давний недруг Аполлония,-- еще  с семинарских времен,
когда,  если верить Михаилу, будущий  архиепископ, в  ту  пору попросту Ваня
Черемухин, больше бегал по девочкам и кушал водочку, нежели штудировал отцов
церкви.  Отец  Михаил,  воодушевившись  перспективой  обстоятельной кляузы в
патриархию,  попытался докопаться до  подробностей --  но  ничего  толком не
знал, располагая лишь  смутными  слухами,  а потому не  нашел  ровным счетом
никаких  доказательств. Торжествующий  Аполлоний, публично сокрушаясь насчет
людской злобы, без всякого труда дезавуировал недруга и отбыл освящать новый
офис компании "Панасоник"...
     Всю эту историю Вадим знал в подробностях от Катеньки-Ирмы, исполнявшей
тогда роль  одной  из  латинских гетер.  Ее мастерская игра произвела  такое
впечатление  на  Аполлония,  что  архиепископ,  как  тонкий ценитель изящных
искусств,  задержался  на  ночь и  до утра, надо полагать, пытался  обратить
еретичку  в  истинную  веру  (что до  этой  части  рассказа,  Катенька  лишь
досадливо фыркнула и оборонила: "А еще епископ, козел с фантазией...")
     Одним  словом,  если проанализировать  скудноватые  обрывки  информации
(Катя, конечно, знала лишь свой крохотный участок работы), все же можно было
догадаться, что предприятие солидное  и приносит  своим хозяевам немаленькие
барыши. Визирь даже как-то заикнулся, что имело бы смысл выйти на владельцев
и войти в  долю.  Идея пришлась по  вкусу, от безделья  ее обсуждали долго и
увлеченно, но потом Доцент мимоходом  подкинул мысль, враз  изменившую точку
зрения  и  как-то незаметно прекратившую  дискуссию вообще:  если рассудить,
владельцы  данного  заведения   поневоле  становятся  и  владельцами   груды
серьезного компромата  -- главным образом связанного с "особыми заказами". А
в наше интересное время обладание компрома-том порой  чревато -- если ты  не
генерал Коржик. Мало ли что взбредет в голову потаенно  резвящимся серьезным
клиентам...  Словом,  лучше  не  связываться.  Большинством голосов  вынесли
именно  такую резолюцию.  Как  человек подозрительный.  Столоначальник  даже
попытался  обыскать барак  на предмет крохотных видеокамер и  микрофонов, но
его дружно подняли  на смех,  убедив  в  конце концов: сама по  себе  игра в
узников   никакого   компромата  скрывать  не  может,   это  не  книжки  про
приватизацию...


        Глава третья. Личная жизнь за колючкой
     Скучно было в бараке  -- Борман уже подремывал,  Браток все  возился  с
писклявым тамагочи, еще трое куда-то  смылись, видимо,  пошли  прошвырнуться
перед сном (это не возбранялось,  чихать  было администрации, что происходит
внутри  лагеря).  Очередную  "Приму"  Вадим  вышел  выкурить  на веранду  --
довольно обширную, в старые времена для пионеров метража не жалели. Половина
стекол, правда, была выбита --  похоже, заброшенные строения обладают  некой
мистической способностью разрушаться сами  по себе,--  а  пара досок  в полу
подгнила и провалилась, если не знать, можно и провалиться туда в полумраке.
Все они, конечно, давно с этой ловушкой освоились,  так что  Вадим  уверенно
обогнул  коварное местечко и  пускал  дым  в  окаймленный острыми  осколками
проемчик, пока рядом не нарисовался Столоначальник. Помялся и сообщил:
     -- Табачок кончился, черт. Из-за отмененной отоварки...
     -- Любите вы халяву, слуги народные...--  проворчал Вадим.-- Тут лагерь
или уже где?
     --Ну, лагерь...
     --  Значит,  должен  господствовать натуральный  обмен.  Две  сигаретки
против звонка.
     -- Батарейки садятся, а новых нету...-- заныл Столоначальник.
     -- Вольному воля.
     -- Если недолго... Тогда три.
     -- Черт с тобой,-- кивнул Вадим.
     -- Ты мне только полупустые не вытрясай...
     -- Так батарейки ж садятся.
     -- Ну, одну полупустую еще куда ни шло...
     -- Доволен?
     -- Ну.
     -- Тогда пошли,-- сказал  Вадим,  кивая в  сторону чулана,  где все они
устроили свои захоронки.
     Подойдя  по  скрипящим  половицам  к  полуоткрытой  двери  чулана,  оба
констатировали, что кто-то успел их опередить для своих дел. В чулане горела
лампочка,  еще тусклее,  чем в бараке, явственно  послышался  веселый  голос
Синего:
     --  Ну что  ты  ломаешься,  Машенька, как прости  господи?  Добродетель
взыграла?
     Отозвался чуть сварливый тенорок Василюка:
     --  А вы не слыхивали,  любезный, про такую вещь  -- взаимную симпатию?
Надо  бы  ее  иметь, да  только  у меня  ее  к вам  не просматривается... Не
воодушевляете вы меня, уж извините.
     -- Да чего там...-- беззаботно протянул Синий.-- А вот такая штука тебя
не одушевит?
     Звук неслабой плюхи, сдавленное оханье, еще какая-то возня.
     Судя по долетавшим отголоскам, последовала еще  парочка  ударов, кто-то
из  двоих  -- Василюк, несомненно --  жалобно пискнул, что-то  упало.  Синий
рявкнул не в пример жестче:
     -- Ломаться будешь, пидарасня корявая! Ну? Да смотри у меня, укусишь --
шнифты выткну...
     Воцарилось молчание,  нарушавшееся лишь многозначительными звуками. Оба
украдкой  заглянули в приоткрытую дверь. Внутри уже наблюдалась определенная
гармония -- Синий стоял с приспущенными штанами, а помещавшийся перед ним на
коленях  Василюк  исполнял  номер,  который  в  древней  китайской  традиции
именовался игрой  на яшмовой флейте любви. Нельзя сказать, что  чернявый был
охвачен неподдельным трудовым энтузиазмом, но вынужден был стараться: тертый
человек  Синий  держал в  непосредственной  близости от  физиономии партнера
самодельный выкидной ножик с напоминавшим скорее шило лезвием. Судя по косым
испуганным взглядам Василюка, действовало неплохо.
     Под ногами скрипнула доска. Заметивший нежданных зрителей Синий, ничуть
не смущаясь, поинтересовался:
     --  Что,  орлы,  в  очередь  встаете?  А  то  давайте,  пока   Марья  в
настроении...
     --  Да  мы  так...--  определенно  смущенно  промямлил  Столоначальник,
отступая.
     --  Это  вы  зря,--  пожал  плечами  Синий  и  тут  же переключился  на
чернявого: -- Не части, Марья, не части, обстоятельно работай...
     Они ждали в отдалении  от двери еще минут пять, потом  из чулана бомбой
вылетел  Василюк,  притворяясь,   будто  никаких  свидетелей  тут   и   нет,
старательно  отплевался с  веранды  и,  прямо-таки  внутренне  кипя,  но  не
осмеливаясь  выражать  возмущение  вслух,  убрался  в барак. Следом вальяжно
прошествовал Синий, подмигнул:
     -- Спермотоксикоз нужно снимать.  А коли ты  Машка,  так уж  Машка. Зря
брезгуете, орлы. Ладно, секретничайте, что там у вас...
     И  тоже  исчез  в   бараке.  Вадим   честно   подождал  снаружи,   пока
Столоначальник  возился  в чулане, что-то  шумно передвигая там и чертыхаясь
под нос.  Наконец появился с  черной  трубкой изящных  обтекаемых очертаний,
озабоченно предупредил:
     -- Только  недолго,  батарейки  сдыхают... Вообще-то,  он  не  врал: на
подслеповатом экранчике светилась черная тройка,  батарейки  и  в самом деле
ощутимо  подсели. Вадим  привычно  набрал  номер,  после  четвертого гудочка
трубка откликнулась тонюсеньким голоском:
     --  Акционерное общество "Альтаир". Жанна, разумеется. Работа спорится,
не  без приятности констатировал  Вадим.  Генеральный  директор  отсутствует
вкупе с  директором коммерческим, но  механизм сбоев  не дает, всегда кто-то
дежурит даже в столь позднее время,  обоснованно ожидая звонка  от  босса...
Это  вам  не  романтические  времена первых  лет  ударной  капиталистической
стройки,  когда их первый офис  размещался  в арендованной  у Дома  пионеров
комнатушке, где допрежь того уборщицы хранили швабры...
     Омерзительная была слышимость, словно он имел дело с убогими телефонами
советских времен (в  не столь уж далекие времена порой приходилось звонить с
левого берега Шантарска на правый через межгород, иначе и не дозвонишься). В
конце  концов  Жанна   разобрала,  что  это   об®явился   господин  Сурганов
собственной  персоной, хозяин и  благодетель, он  же  царь, бог  и  воинский
начальник, как  говаривали  в былые времена шантарские  приказчики  о  своих
хозяевах, а хозяева -- сами о себе.
     Судя по  ее докладу,  все  шло,  словно  по  накатанной колее.  Не  зря
говорится, что самый толковый босс -- тот, кто сумеет наладить дело так, что
оно будет бесперебойно крутиться и  в его отсутствие.  Заключенные  договора
выполнялись, партнеры пока не  подводили, в ближнем, равно  как и в  дальнем
зарубежье все обстояло нормально, грузы двигались, не особенно и запаздывая,
все  случившиеся кое-где  задержки были, в общем, в пределах допустимого.  И
главное, не  прозвучало ни одной из условных  фраз,  давших бы  понять,  что
случилось где-то нечто, требующее  личного вмешательства. А  это безусловный
плюс.  Только  люди сторонние  и непосвященные могут  думать,  будто крупные
фирмы избавлены от неприятностей. В реальности обстоит как раз наоборот: чем
солиднее и  круче фирма,  тем  больше  скользких дорожек. Иногда  переходишь
кому-то дорогу и наступаешь на мозоль, сам того не ведая...
     Рядом шумно переминался  Столоначальник, кидая  умоляющие  взгляды, так
что  разговор  пришлось  заканчивать  в  темпе. Потом  Вадим  еще пару минут
деликатно  ждал  снаружи,  пока  собрат по бараку  упрячет телефон обратно в
тайник.  И сам, оставшись в одиночестве, занялся своим  тайником, устроенным
без особых фантазий под металлической флягой, запачканной вовсе  уж древней,
закаменевшей известкой. В чулан, такое  впечатление, сволокли хлам со  всего
бывшего пионерлагеря. Тайники, честно говоря, устраивали  абы  как --  благо
нидто не собирался лазить по чужим -- скорее уж ради соблюдения правил игры.
     Под  вогнутым  днищем  фляги  как  раз  прекрасно уместилась  нетолстая
пачечка тех самых ихних долларов, которые, собственно, и есть наши баксы, да
крохотный китайский фонарик  величиной с толстую  авторучку. Все снаряжение,
необходимое для его нехитрых целей, ничего другого и не требовалось.
     Сунув в единственный карман полосатого бушлата фонарик  и два мастерски
исполненных портрета президента  Гранта, Вадим внутренне  собрался перед  не
столь уж  сложной  акцией. Ушки  следовало держать на макушке,  провалишься,
ощутимых неприятностей не будет, разумеется,  но вот подземный  ход охрана с
превеликой  радостью изничтожит,  а его следует поберечь и для  себя, и  для
преемников...
     Уже  совсем  стемнело. Вадим  постоял  на краю веранды, присматриваясь,
прислушиваясь  и прикидывая. Слева давешние  придурки продолжали  непонятный
труд, превращая один из туалетов  в подобие то ли сейфа, то ли зоопарковской
клетки   --   там  почти  беспрерывно  шипел  сварочный  агрегат,   нелюдски
потрескивало, вспыхивали  холодные синие проблески. На фоне посеревшего неба
четко виднелся силуэт часового, помещавшегося  на единственной  вышке, но он
стоял  к  Вадиму спиной, знал,  питекантроп, что вредно долго таращиться  на
пламя  электросварки. Точно так  же и бдительный  Вилли стоял лицом к тайге,
развернув  туда же мордой верную псину. Прожектор на  вышке давно уже озарял
один  и тот же участок колючей  проволоки, луч не сдвинулся ни на миллиметр.
Не  было нужды особо нервничать  --  охрана не  без  оснований полагалась на
"об®емные"  датчики, присобаченные к каждому столбу с той стороны проволоки.
Штучки крохотные  и  стопроцентно надежные, подойдешь  к столбу ближе чем на
метр -- мгновенно  поднимут хай  вселенский.  А посему  по территории лагеря
можно  было  перемещаться, как  тебе угодно,  никто за  тем,  что происходит
внутри, и  не следил особо, сосредоточившись лишь на том, чтобы не допустить
побега.  Вадим, оценив  шансы  (каковые все были на его стороне), подумал не
без превосходства: все  же комендант герр фон Мерзенбург, если откровенно --
совок совком. Многое творится у него  под носом, о чем он знать не знает. Не
зря молва гласит,  что герр комендант -- не более чем  зачуханный  советский
интеллигент,  совсем было  собравшийся  вымереть ввиду  полной неспособности
устроить  судьбу  в новой реальности,  но кто-то  из  шантарского  отделения
"Экзотик-тура",  вроде бы  бывший  однокашник, пожалел придурка  и  подыскал
непыльную работенку.  Во всяком случае, умный  человек  Доцент именно к этой
версии  склоняется,  да и  Вадим склонен ее придерживаться из-за собственных
наблюдений и рассказов Катеньки.
     Все,  кажется,  было  в  порядке, никак не  должно оказаться поблизости
зоркого наблюдателя за этим именно бараком.  Вадим, прикинув в последний раз
не  особенно мудреную тактику, тихо спустился с крыльца и двинулся вперед, к
соседнему бараку, держась так, чтобы его собственный барак остался меж ним и
копошившимися у сортира придурками. В соседнем стояла мертвая тишина, словно
там и не было ни единой живой души, свет не горел.
     Пронзительно,  как-то   нелюдски   шипела   электросварка,   вокруг  то
проявлялись,  то   исчезали  черные  тени.   Овчарка  вдруг  дернула  ушами,
повернулась  было  в  его  сторону  --  Вадим замер,--  но  почти  сразу  же
успокоилась, уселась  в прежней  понурой позе.  Видно было, что ей чертовски
скучно, никак не возьмет в толк, к чему эти полуночные бдения.
     Вадим двинулся дальше. Выглянул из-за угла последнего барака.  Ну, надо
же...
     Метрах  в пятнадцати  от  него,  по  ту сторону проволоки,  старательно
возились  еще три темных силуэта. Вспыхнул сильный  фонарь; высветил толстый
столб,  кто-то сварливо  стал  поучать, как  именно следует  поставить,  как
повернуть, чтобы луч падал именно туда, куда надлежит. Остальные двое лениво
отругивались  без  особой  нужды,  троица держалась с  извечным  равнодушием
мастеровых, которых  заставили  возиться с занудной  работой, в  результатах
коей лично не заинтересован подневольный исполнитель.
     -- Тяни, говорю!
     Один потянул с деланным кряхтением -- ага, толстый  провод, уходивший в
неизвестную  темноту. Ему принялись помогать,  и  дело,  в общем, помаленьку
спорилось, хотя Вадим  так и не  понял,  что они там  затевают. Йу  и хрен с
ними.  Быстрой  пробежкой преодолел  последние метров  тридцать и оказался у
высокой  двустворчатой  двери  бывшего  клуба--  самого большого строения  в
лагере.  Замер  на несколько секунд, чутко  прислушиваясь  к  окружающему,--
дверь   была  темная,  а  вот  стены  беленые,  кто-нибудь  мог  и  заметить
мелькнувший на их фоне человеческий силуэт.
     Обошлось.  И  те,  что  возле сортира,  и те, что возились с непонятным
проводом, на окружающее не отвлекались, а  часовой на вышке  признаков жизни
не  подавал--   если   он  там  вообще  пребывал.  Мог  и   уйти   дрыхнуть.
Осторожненько, тихо, по сантиметру, Вадим приоткрыл высокую створку -- почти
не скрипела,  зараза,-- проскользнул  внутрь. Постоял, пока глаза худо-бедно
не привыкли к темноте.
     У противоположной стены свалены в кучу длинные  скамейки, справа смутно
виднелась  сцена, голая, как лунная поверхность, даже  занавеса  не было. Во
времена, казавшиеся ныне чуть ли не сном (когда генсек представлялся вечным,
как Кощей Бессмертный, а цены не менялись долгими годами), он угодил однажды
в такой  вот  лагерь. Папенька, изволите  ли видеть,  возжелал вдруг,  чтобы
отпрыск не отрывался от коллектива. И пришлось битый месяц тянуть пионерскую
лямку. Почти на  такой же сцене он однажды  и  блистал в  идиотском балахоне
куклуксклановца  ("без речей", как писали некогда в театральных  программах)
--  тогда  в  Штатах  случилась  очередная  заварушка,  негры  хлестались  с
национальной  гвардией,  и   пионеров,   как  водилось,  заставили  отвечать
наглядной агитацией на очередные происки империализма. Стоило возиться, если
сейчас   эти  негры   из  третьего  поколения   безработных  живут   получше
отечественного профессора? Одним словом:
     Раз-два-три, пионеры мы!
     Папу с мамой не боимся, писаем в штаны!
     Направился в дальний  угол,  посветил фонариком, бдительно следя, чтобы
луч не поднимался выше  подоконника, сильно пнул нижний конец доски, которая
только со  стороны казалась накрепко приколоченной. Доска  легко вылетела --
поймал ее на лету, тихонько приставил  к стене, открыв неглубокий проем, где
обнаружилась металлическая рукоятка.
     Когда Вадим с некоторым усилием  отжал ее  вниз  до  упора,  слева, под
ногами, явственно щелкнуло. Просунув  ладонь в щель, он отвалил крышку люка,
старательно установил доску на место, посветил вниз. Осторожненько спустился
по  нешироким  деревянным  ступенькам.  С  обратной   стороны  к  люку  была
привинчена  удобная ручка, стоило дернуть  -- и крышка встала на место, даже
при дневном свете не сразу и найдешь, если не искать специально.
     И он двинулся  по обшитому широкими досками подземному ходу, узкому, но
достаточно высокому,  нагибаться  приходилось лишь самую чуточку. Воздух был
застоявшийся,  затхлый,  в ноздри лез  влажный  запашок  сырости  --  доски,
похоже, начали чуточку трухляветь.
     "Деловой   человек  нигде  не   пропадет",--  подумал  он  с  некоторой
гордостью.  Правда,  лично  ему гордиться было и нечем --  старый  друг Паша
Мечников, занимавший  немаленький  пост  в местном отделении "Экзотик-тура",
как раз в свое время и надзирал за превращением бывшего пионерского лагеря в
нечто по духу противоположное. А поскольку Паша с самого начала собирался (в
традициях истого  коммерса