ответить можно...
     --  Отвечу!  Точно  вам говорю, подозрительно! Лепит  нам тут  сказочки
насчет побега,  а сам раскололся, да еще целую философию под это дело подвел
--  у него, мол,  задумки  самые наполеоновские... Может, это и есть казачок
засланный? Стучит себе помаленьку, уговаривает захоронки сдавать...
     Э-эп! Подошва грубого ботинка впечаталась ему  в  физиономию, он устоял
на ногах, но отлетел шага на три, поскольку не ожидал удара.
     Синий  мигом  слетел с  нар,  отпрыгнул  назад  и, оскалясь, неуловимым
движением выхватил нож. Рукав  грубого лагерного бушлата задрался, открылась
мастерская  татуировка меж  локтем и  запястьем: скелет в длинном  балахоне,
стоящий в позе статуи Свободы,  в одной руке у него коса, другой  воздел над
голым  черепом  окруженную  сиянием  денежку  с   крупной  цифрой  "1".  Его
полукругом  окаймляла  каллиграфическая надпись, являвшая собою  пресловутую
смесь французского с нижегородским: VITA EST KOPEJKA.
     Браток шипел  и фыркал,  как раз®яренный  котище,  но особо не рвался в
бой, должно быть,  справедливо предполагая  для себя  крупные  неприятности.
Синий, поводя вправо-влево  ножом, скорее уж напоминавшим шило, презрительно
бросил:
     -- Порву, как целку, щенок... Смотри за базаром...
     -- Хватит вам! -- вклинился Визирь.-- Если начнем собачиться меж собой,
станет  совсем хорошо,  приятно и весело... Ты,  молодой, извинись и сядь. И
привыкай  сначала думать, а потом  нести  ерунду. Ведь чушь полнейшая,--  он
обернулся к Синему.-- Я так считаю не оттого, что вы мне лично симпатичны, а
согласно  строгой  логике.  Будь вы  подсадной уткой,  непременно  стали  бы
вбивать  нам  идею,  будто  совсем  плохо  станет  только  тем,  кто  станет
запираться  и  скрытничать.  А  тому,  кто сдаст  все добровольно, последуют
ошеломительные привилегии вплоть до полного освобождения. Что-то в этом роде
стала  бы  нам  внушать наседка.  Меж тем  наш  битый  жизнью  друг пытается
доказать как  раз обратное: всем присутствующим все равно конец, выдадут они
свои сокровища или же нет. Это-то меня и убеждает.
     --  Меня  тоже, признаться,--  хмуро  поддержал Борман.--  Хватит  вам.
Остыл, чадушко?
     --  А  я   что?  Я-то  и  ничего...--  Браток  попытался  примирительно
улыбнуться, но получилось  плохо.-- Просто  нервишки до  предела натянуты...
Гадом буду, не хотел...
     -- Ладно, замяли,-- сказал  Синий, тем же  неуловимым движением спрятав
нож  куда-то в  недра бушлата.-- Исключительно оттого,  что колючка здесь не
та,  не  совсем настоящая. За настоящей  ты  б  у  меня  ответил  по  полной
программе, духарик... Только смотри, это был последний раз...
     --  Нет,  а в  самом деле,--  протянул  Браток.--  Что  ты,  в  натуре,
талдычишь про побег, а подробно не расскажешь?  Сил моих больше  нет на этих
нарах чалиться...
     -- В  свое время,-- без улыбки  пообещал  Синий.-- Распишу  диспозицию,
будь уверен.
     -- Думаешь, все же есть наседка? -- негромко спросил Борман.
     --  Не похоже,--  решительно сказал Синий.--  Никак не похоже,  я давно
присматриваюсь,   принюхиваюсь,   прикидываю  хрен  к  носу.  И  каждый  раз
получается,  что  наседки  среди  нас  быть  вроде  бы  не  должно.  Однакож
береженого бог  бережет, детка. Есть тузы, которые  надо выкидывать в  самый
последний момент, и чтобы непременно из рукава... А вообще, давайте спать? К
чему нам эти посиделки?
     -- Фаза! -- вдруг  вскрикнул Борман  с таким видом,  словно  его  прямо
здесь, в грязном  неподметенном  бараке посетило  что-то вроде божественного
откровения.-- Ну конечно, фаза...
     -- Догадался-таки, женераль? -- хмыкнул Синий.
     -- Но ведь это -- бабушка надвое сказала...
     -- А что делать?
     -- Делать и в самом деле нечего...
     --  То-то,--  сказал   Синий.--  Выбора  никакого...--   Повернулся   к
Доценту.-- Знобит?
     --  Знобит,--  сказал  тот. Его явственно трясло.-- Даже  странно -- не
болит почти, только холодно неимоверно...
     -- Бывает. Эй! Мерсюк в золотой оправе! Кинь-ка одеяльце. Ты и так лось
здоровый, а человеку знобко...
     Браток,  к   некоторому  удивлению  Вадима,  уступил  свое  одеяло  без
малейшего  ворчания  --  видимо,  решил  завязать  с игрой  в  оппозицию. Не
удовольствовавшись   этим.   Синий  бесцеремонно  сдернул   одеяло   с   уже
устроившегося на ночлег Красавчика, укутал Доцента, прошел к двери и погасил
свет.
     Вскоре  настала  тишина,  нарушавшаяся  лишь   негромким  похрапываньем
Визиря.   Вадим  добросовестно  пытался  уснуть,  но  никак  не  получалось,
балансировал меж явью и  забытьем, на той неуловимой  черте, где размываются
ощущения, размывается действительность, перестаешь понимать, в каком ты мире
и на котором свете. Как он ни сопротивлялся внутренне, сознание уже работало
словно  бы само по  себе,  отматывая  ленту назад"  Говорят, так случается с
тонущими, с теми, кто сорвался о скалы. Фраза, ставшая банальной: "Перед ним
в считанные секунды промелькнула вся его жизнь".
     Насчет всей жизни -- явное преувеличение. Перед глазами  -- или, говоря
тем же высоким стилем, перед внутренним взором -- прокручивалась не столь уж
оригинальная история под нехитрым заголовком: "Как становятся преуспевающими
бизнесменами".  Обыкновенная биография в необыкновенное время, как говаривал
красный параноик Аркадий Гайдар, лютовавший некогда в Шантарской губернии --
правда, говаривал он это  по  другому  поводу, но  все равно, для  заголовка
ненаписанных   мемуаров   достигшего   возраста  Иисуса   Христа  удачливого
бизнесмена весьма даже неплохо. Или для подзаголовка, скорее.
     ...Те, кто  сейчас  с оттенком презрительности (проистекающей,  главным
образом,  из  зависти) именовали его  "генеральским отпрыском"  -- благодаря
чему,  мол, и  вскарабкался на сияющие вершины -- были не  вполне  правы.  В
первую очередь оттого, что "генеральским сынком" он стал далеко не сразу. На
свет появился капитанским сынком, в первый класс пошел сынком майорским -- а
это, согласитесь,  отнюдь  не элита, тем  более  во глубине  сибирских  руд.
Классе  в  четвертом  он наконец понял  и  осознал,  что родитель не  просто
служивый,  а особист -- но сибирский  особист-майор  середины семидесятых на
элиту опять-таки не тянул.  Жили  получше,  чем  иные  прочие, и  только,  и
всего-то.  Район был  не пролетарский, у  каждого имелась  своя  комната,  в
гараже  наличествовала "копейка",  еда с  одеждой на пару  порядков  получше
среднего уровня -- вот, пожалуй, и все.
     А  в остальном -- типичнейший совок.  Настолько совковый,  что папенька
категорически отказался уступить  уговорам  маменьки и отмазать единственное
чадушко от службы в рядах непобедимой и легендарной Советской Армии. Правда,
не стал и  доводить до абсурда  --  то есть отправлять сыночка в плаванье по
армейскому  морю  без  руля  и  без  ветрил, отдавать  на  волю  военкомата.
Действительную  службу Вадим отпахал, как  и  положено -- строевым солдатом.
Вот только воинская часть была не вполне обычная.
     По всей необ®ятной Шантарской губернии  вокруг  ГЭС и пахавших  главным
образом  на оборонку заводов-гигантов издавна располагались батареи зенитных
ракет.  А небольшая  воинская часть, командовавшая всей этой  грозной силой,
располагалась  как раз в Шантарске,  не  на самой окраинной улице. И,  кроме
офицеров,   там  полагалось  иметь  энное  количество  нижних  чинов.  Легко
догадаться, что все без исключения нижние чины как раз и были сыночками.
     А  посему  особенных  страстей-мордастей  там   не  наблюдалось  --  ни
оголтелой  дедовщины,  ни  "урюков",  что  по-русски  ни  в  зуб  ногой,  ни
заезжавших в зубы полупьяных  прапорщиков. Все  чинно, пристойно, образцово.
Маленький  эдемчик,  если  честно.  "Суровая  армейская  школа", на  которой
настоял родитель, обернулась не  столь  уж тягостным предприятием. Через два
года Вадим  вышел  за ворота бравым  сержантом  с  полным  набором  значков,
дополненным медалькой  --  и поступил в  Шантарский  университет  без всяких
усилий. Маман,  правда, слегка подсуетилась, но опять-таки горы  сворачивать
не пришлось.
     А год, между прочим, был примечательный -- восемьдесят пятый.  Генсек с
багровой нашлепкой на лысине  уже начинал  понемногу выдавать  в эфир такое,
отчего  у   классиков  марксизма-ленинизма  на  парадных   портретах  волосы
явственно вставали дыбом...
     Правда, Вадим  ухитрился  как-то  не  заметить исторического поворота--
некогда  было. Открыл для себя  увлекательнейшее занятие  -- книжный бизнес.
Ах, какой это был увлекательный и доходный, прямо-таки инопланетный, теневой
мир:  неизвестный  непосвященным  спрут, охвативший  всю  страну,  галактика
"пятачков" и "толкучек", где имелось все, чего пожелает душа...
     В  магазинах  не было  ничего  -- разве  что  на  тех полках,  что были
отведены  под  "макулатуру" и придуманный  каким-то  гениальным шизофреником
"книгообмен".  Зато  у  "спецов"  было  все.  Вполне возможно,  что хваленые
агентурные сети КГБ и  ЦРУ даже уступали  в размахе этой опутавшей весь Союз
нерушимый   паутине,   где  в   причудливом  симбиозе   трудились  удачливые
спекулянты,  сами  в  жизни  не  открывшие  ни  единой  книжки,  оборотистые
директрисы книжных магазинов, перешедшие  на  отхожий промысел интеллигенты,
начинающие  литераторы,  начитанные  студенты   и   прочий   народец   самых
неожиданных  профессий. Тиражи покидали типографии, но до прилавков так и не
доходили,  попадая  к  покупателю по  ценам,  ничего  общего  не  имевшим  с
государственными.
     Впрочем, неверно было бы считать тружеников книжного рынка примитивными
перекупщиками, Был еще и самиздат. Не имевший ничего общего с диссидентским,
но превосходивший его по масштабам раз во сто...
     Мало  кто  знает   до   сих  пор,  что  некогда  в  СССР  оперативнейше
переводилось  и самоляпно издавалось все  мало-мальски заметное, что  только
было сотворено  мэтрами зарубежной фантастики и детектива. Переводы, правда,
были топорнейшие, "книги" отпечатаны  на пишущих машинках под копирку --  но
снабжены твердыми переплетами, иногда даже с  тиснением. Знающий человек мог
обзавестись многотомными собраниями сочинений любимых  авторов, если  только
был осведомлен, куда нужно идти в Москве, куда -- в Минске или Свердловске.
     Конечно,   милиция   бдила.   Конечно,   кто-то  регулярно  попадал   в
неприятности, вплоть до отсидки. Однако индустрию  в целом это поколебать не
могло. Чересчур мощная и всеохватывающая была, зараза.
     А  потом  перестройка  набрала обороты. И оказалось вдруг, что --  дела
немыслимые!  -- легальным  издателем  может стать  любой,  у  кого  в голове
достаточно  мозгов,  а  в  кармане  отыщется  сумма, эквивалентная  всего-то
годовому заработку среднего  инженера. Всемогущая КПСС отчего-то практически
без боя отдала книжный рынок шустрому  частнику,  пресловутая цензура словно
бы растаяла. Тогда, в восемьдесят восьмом, это казалось диким, необ®яснимым,
но  теперь все  стало понятно:  номенклатура  увлеченно готовилась  поменять
вывеску, перекраситься в  авангард демократов -- и все ее интересы вертелись
главным образом  вокруг  заводов-газет-пароходов.  Номенклатурщики  попросту
забыли  за семьдесят  лет,  что книгоиздание  может стать выгодныМ делом,  а
потому махнули на него рукой.
     Поскольку  природа  не  терпит  пустот,  в  образовавшуюся брешь тут же
ринулись оборотистые мальчики -- в том числе и Вадим с Эмилем, который тогда
еще  был  не  Эмилем,  а  Григорием.  Идея  была  проста: нужно понять,  что
необходимо народу, за что он в первую очередь готов выложить кровные.
     Оказалось, народ  в  массе  своей жаждет  не  столько трудов  академика
Сахарова  и  корявых  мемуаров бывших  узников ГУЛАГа, а вульгарного  секса,
каковой,  оказалось,  в Советском Союзе  все же есть. Голод доходил до того,
что в Шантарске платили пятерку за ксерокопию "Космической проститутки".
     Золотые были  времена.  Во  всех смыслах. В России, правда, еще правило
бал пуританство, но на окраинах дышалось немного свободнее. А потому Вадим с
Эмилем через общих знакомых довольно быстро отыскали в древнем городе Минске
подтощалого кандидата химических наук  со  смешной  фамилией Подыпа, который
давно уже на досуге клепал для души эротические фантазии.
     Подыпе,  конечно,   далеко   было   до   Генри  Миллера   и   Набокова,
кандидат-химик работал в простом и суровом стиле, чем-то напоминавшем первые
советские "Москвичи": "Он повалил  девушку на пол, разорвал блузку,  обнажив
высокие  груди,  раздвинул  стройные ножки  и решительно  ввел член. Девушка
стонала и охала". Не шедевр, конечно,--  однако неизбалованный  качественной
эротикой советский читатель расхватывал и творения Подыпы,  напечатанные  на
скверной газетной  бумаге,  прошитые скрепками, в  мягких обложках с убогими
рисунками, а то и вовсе без оных.
     Дело пошло. Малость от®евшийся на хороших гонорарах Подыпа работал, как
пулемет,  выбрасывая  устрашающее  количество  двадцатистраничных  шедевров.
Главное, груди непременно были высокими, ножки -- стройными, обнаженное тело
всегда белело, девушки всегда стонали и охали, а член, легко  догадаться, не
знал устатку.  Параллельно  приятель  Подыпы, малость овладевший английским,
переводил  для Вадима  с  Эмилем детективы -- по три в неделю. Переводы были
столь  же ужасными:  "Он сунул свою  руку  в  свой карман,  достал пистолет,
вывинтил цилиндр  и высыпал  пули".  Классики вроде  Чандлера и Макдональда,
должно быть, ворочались в гробах: по страницам русских переводов их  романов
разгуливало такое количество "полицейских офицеров", какого, должно быть, не
сыщется во всех Соединенных Штатах (в английском оригинале "police officer",
о чем халтурщики и  не подозревают,  означает не офицера, а как раз рядового
полисмена),  а простые американские парни,  храбрые копы, под  борзым  пером
русского толмача  из®яснялись примерно так: "Боб, продолжай сидеть в машине,
а  я  обогну строение с задней стороны,  чтобы  сделать мерзавцу невозможным
факт бегства в неизвестном направлении".
     Но читатель-то хватал! Как ни бились в истерике эстеты из "Литературной
газеты", как  ни кривили губы  интеллигенты, отчего-то свято полагавшие, что
новая власть даст им бешеные деньги и позволит порулить...
     Со временем  Подыпа стал выдыхаться, а читатель,  немного развратившись
обилием  книг,  начал  требовать  и  эротики  классом  повыше,  и  переводов
качественнее.  Одного  "белевшего  тела"  и "грубо  введенного члена"  стало
как-то   маловато,  вновь  вернулись  в  небытие  и  обнищали   переводчики,
именовавшие  "звезду Полынь"  "звездой Вормвуд",  а  барабан  револьвера  --
"цилиндром".
     Но к тому времени два друга уже накопили необходимый стартовый капитал.
И открыли для себя не в пример более доходные операции. Оказалось, например,
что  в  том же Минске  ежели  законнейшим образом  сдать в ювелирный магазин
золотые  побрякушки,  столь  же  законно  купленные в  Свердловске,  прибыль
составит ровно сто процентов. А если купить у юрких вездесущих поляков оптом
пару тюков джинсов или картонную коробку из-под телевизора,  битком  набитую
баллончиками со слезоточивым газом, и привезти это добро в Шантарск, процент
прибыли получается вовсе уж нереальным.
     Бог ты мой,  какие были времена, какие комбинации! Старик Хоттабыч сдох
бы от зависти, а средневековые  алхимики дружно повесились. Вагон с рулонами
бумаги, вышедший из  Хабаровска, где-нибудь возле озера Байкал  оборачивался
тремя вагонами  копченой  рыбы, та, достигнув Уральских гор, превращалась  в
целлюлозу, целлюлоза в Карелии вновь становилась бумагой, но ее уже было раз
в десять больше, нежели вышло из Хабаровска. Пока интеллигенты с пеной у рта
выясняли,   кто   отравил   Крупскую,   по   стране   путешествовали  партии
всевозможного товара,  озаренные  столь же  высокопробной магией:  уральские
самоцветы  в  одночасье  оборачивались  партий  компьютеров,  компьютеры  --
турецкими  свитерами, щенки кавказской овчарки --  серебряными  цепочками из
Эмиратов, цепочки --  китайской лапшой. Что угодно могло превратиться во что
угодно. Конечно, кто-то  разорялся,  кого-то  вдруг  обнаруживали с  пулей в
голове, но  законы и налоги неким волшебным образом  все время  отставали на
два-три шага от реального состояния  дел, и как-то незаметно сгинула очередь
на  автомобили, и  квартиры уже не  получали, а  покупали, и никто  почти не
садился.
     Одним словом, университет как-то незаметно исчез из  его жизни (правда,
дипломы они с Эмилем все равно получили, что обошлось не очень уж и дорого).
И,  что  гораздо  важнее,  папа,  орел-командир,   ставший  к  тому  времени
генерал-майором, вдруг обнаружил, что сынок-то, оказывается, бизнесмен. Он и
раньше что-то такое замечал, но размаха и масштаба не представлял -- вот тут
хваткий особист оплошал.
     Впрочем, то, что казалось тогда Вадиму "размахом и масштабом", на самом
деле, как обнаружилось, было не более чем щенячьими играми на лужайке. После
мужского  разговора с папенькой это стало  совершенно  ясно. Убедившись, что
отпрыск  подает надежды, моложавый генерал за полчаса об®яснил, как делаются
настоящие  дела -- причем законы оказываются нисколечко не нарушенными, мало
того, никто не стоит над душой с одноразовым китайским "ТТ".
     Все дело в связях и знакомствах, без которых порой в шальном российском
бизнесе можно  уродоваться на ниве капитализма годами, но заработать лишь на
подержанную "Тойоту" да на эскортниц...
     Вот тут-то пошли дела. И очень быстро стало ясно, отчего генерал-майор,
как  и  его  компаньоны,   удивительно   спокойно  воспринимал  горбачевские
шокирующие  новшества,  ни единого  раза не пообещав по пьянке  перестрелять
реформаторов.
     Тогда как раз вошли в моду металл и биржи.  Знаменитые титановые лопаты
на корявых черенках  из неструганых кольев -- не  миф, а суровая проза. И за
рубеж  их ушло столько, что ими, надо полагать, до скончания века обеспечены
все дворники в странах "большой семерки". Никто, если разобраться,  не знал,
что же  такое  "красная  ртуть" -- тем  не  менее  масса  народа  ею успешно
торговала  и многие неплохо  заработали,  а многие,  к  тому  же, ухитрились
остаться живыми  до сих  пор. В  том числе  и Вадим с Эмилем --  ртутью они,
правда,  не  занимались,  но  невзначай отправили в одну пока что братскую и
пока что  социалистическую страну  три вагона,  битком набитых  алюминиевыми
панелями и статуями, каковыми предполагалось украсить десяток Домов культуры
в означенной  стране. Культурный  обмен меж партнерами по  соцлагерю, знаете
ли.  К  вагонам   прилагался  даже   взаправдашний  член  Союза  художников,
снабженный  необходимыми бумагами,  который все  это изваял  бескорыстно для
зарубежных братьев.
     Попив  неделю коньяк в пункте  назначения, член  Союза вернулся  домой,
счастливо  прижимая к  груди  новехонький  видак  в нетронутой  упаковке.  А
содержимое  вагонов  в  полном  соответствии  с  законами  российской  магии
улетучилось неведомо куда -- по секрету признаться, алюминия там не  было ни
грамма, а то, что было, на  мировом  рынке стоило  не дешевле золота. Своими
силами  два приятеля такое дело  не провернули бы ни за что,  но папа  и его
записная книжечка делали чудеса...
     Ну,  и биржа, конечно, В России их тогда  было раз в двадцать побольше,
чем в остальном мире, но своего историка сей веселый период вряд ли дождется
-- как не дождалась  такового добрая старая Англия, где не очень-то и  любят
вспоминать, сколько банкирских  домов и дворянских родов народились на  свет
благодаря тому, что их основатели в молодости любили плавать по теплым морям
под флагом радикально черного цвета...
     Многое бывало. Всякое бывало.  За  всеми этими заботами едва замеченным
прошел  распад СССР,  поскольку  открывшиеся в незалежной России перспективы
были не менее