и аплодировать... Полная тишина
в зале, начинаем суперигру! Одновременно  спешу предупредить  очаровательную
конкурсантку:  если  вы, мадам,  будете  мямлить под  нос  или  саботировать
культурное мероприятие, я вас до  утра  в караулку отправлю! Тишина настала,
тишина! Итак, очаровательная, трахаетесь ли вы с мужиками? Вопрос понятен?
     Послышался громкий, с явственной истерической ноткой голос Вероники:
     -- Трахаюсь! Аплодисменты.
     --  Веселее отвечайте,  веселее, у нас ток-шоу,  а  не  кабинет зубного
врача!  А  на тех флейточках, что  так задорно торчат из дырок, вам игрывать
приходилось?
     -- Приходилось!
     --  Аплодируем!  --  завопил  комендант.--  Игра  уверенно  движется  в
правильном направлении!  Приступаем  к розыгрышу главного приза! Вот здесь у
меня самый настоящий косметический набор... я вам  не буду вслух произносить
название фирмы, потому что не заключал с ней договора на рекламу, и она наше
шоу отнюдь не спонсирует. А посему пошла она к чертовой матери, цум тойфель!
Но набор настоящий,  мечта женщины, особенно в наших спартанских условиях! И
наша  очаровательная конкурсантка его обязательно получит, ежели  с  первого
раза  безошибочно угадает мужнину  флейту,  на  которой старательно исполнит
незатейливую мелодию. Будем играть  ноктюрн на флейте красных  пиджаков! Вот
тут  у меня песочные часики,  и ваша задача, мадам Вероника, отыскать нужную
флейту до  того,  как пересыпется песок. И  косметический  набор  -- ваш!  В
случае, ежели  не угадаете,  придется вам со всем старанием играть  на  всем
наборе, пока не  угадаете нужную мелодию. А там мы придумаем  что-нибудь еще
более веселое. Вам условия ясны? Прекрасно!
     Рассыпалась длинная барабанная  дробь.  -- Нарастает напряжение в зале,
нарастает! -- вопил комендант.-- Если закрыть глаза, можно  представить, что
мы находимся  в зале  телестудии "Останкино". До чего же  похабное название,
честно говоря! Покажите  мне  другую крупную телестудию в мире, чье название
произошло от  мертвых покойничков! Ладно,  не будем  отвлекаться...  Умолкла
музыка,  тишина в зале, сейчас приведу  в действие наш песчаный хронометр...
Пошло времечко, пошло! Прошу, очаровательная!
     Наступила   вязкая  тишина.  Потом   послышались  негромкие  шаги.  Они
удалились влево, на какое-то время притихли. Из зала долетел громкий смешок.
     Вадим  тупо  таращился на оказавшуюся перед самыми его глазами  фанеру.
Что происходит по другую сторону, он, естественно, рассмотреть никак не мог.
И не испытывал ничего похожего на беспокойство или  сочувствие -- вновь, как
и  при первом  Никином появлении в  бараке, нахлынули досада  и раздражение,
словно  и очаровательная супруга странным  образом  числилась среди тех, кто
над  ним  издевался.  Не  будь ее здесь, был бы избавлен от  доброй половины
переживаний... Острая ненависть на миг прямо-таки прошила горячей волной  --
ненависть к смазливой дурочке, что сейчас бродила по ту сторону фанеры.
     Шаги послышались рядом  с ним.  Переместились влево,  вновь  вернулись.
Негромкий шум -- словно  человек опускался на колени -- и в следующий миг он
ощутил, как женские губы сомкнулись на его вздыбленном достоинстве.
     -- Началось  шоу!  -- обрадованно возопил комендант.--  Первая попытка!
Музыка, туш!
     Длинно,  нескончаемо  затарахтел  барабан.  Вадим  вовсе  не  испытывал
удовольствия,  словно  все  нормальные  ощущения враз  его  оставили. Только
раздражение крепло -- и  ничего  больше.  И все же кончил  довольно  быстро,
из-за дикости ситуации, наверное.
     --  Закончилась первая попытка! -- заорал комендант совсем рядом, по ту
сторону фанерного листа.-- Теперь попросим счастливчика показаться почтенной
публике, чтобы мы могли определить, как обстоят дела! Музыка!
     Дуло ружья чувствительно ткнуло его в поясницу,  и он  вышел на сцену в
яркое  сияние  сильных  ламп  --  со  спущенными  штанами,  уже  неспособный
испытывать какие бы то ни было эмоции. Теперь он понимал Синего  -- хотелось
рвать коменданта на части, распороть брюхо и вытягивать кишки...
     Комендант же взирал на него с явным разочарованием, но тут же справился
с собой, вскинул руки:
     --   Поаплодируем   нашей    конкурсантке,   получающий    великолепный
косметический набор! Музыка!
     ...Должно быть, организм решил отключить  сознание, чтобы избавить  его
от  всего пережитого  -- Вадим заснул  совершенно неожиданно для себя,  едва
растянулся  на  нарах,  отвернувшись  от  молча  улегшейся  рядом  Вероники.
Проснулся толчком, прекрасно знал, что ему только что  снился жуткий кошмар,
но вот в  чем кошмар  заключался, не вспомнить,  все воспоминания  мгновенно
улетучились...
     Свет  не  горел, барак  был залит  бледным  лунным  сиянием  --  стояло
полнолуние. Отовсюду  несло  дерьмом и  прелью,  справа тяжко  всхлипывал  и
постанывал  во  сне Доцент,  а  совсем  близко,  под  боком,  вздрагивала  и
подергивалась в столь же тягостном забытье Ника, лежавшая ничком.
     Зато справа,  у  окна, жизнь била  ключом. Синий  старался  неутомимо и
размеренно,  лежа  на  распростертой  блондинке --  она  не  сопротивлялась,
раскинувшись, в одном лишь расстегнутом бушлате, бедра белели в точности как
в  бездарных  творениях  полузабытого  Подыпы,  казалось, она  и  не  дышит.
Откуда-то с улицы доносились развеселые пьяные голоса.
     Вадим прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь толковом,  а
что могло быть толковее планов побега,  для  которого настало  время?  Мысли
путались  -- мешала и возня  у окна, сопровождавшаяся довольными стонами,  и
скулеж  Доцента.  В  конце  концов  он  нашарил  свою  последнюю   сигарету,
доставшуюся при дележе брошенной эсэсовцем пачки, осторожненько слез с нар и
направился на вольный воздух -- впрочем, какой там, к черту, вольный...
     Остановился,  едва шагнув  на  веранду.  На  крыльце  соседнего барака,
совсем  близко,  восседали три  фигуры,  отхлебывая по  очереди  из  большой
бутылки, шумно болтали, перебивая друг друга с обычным пьяным пренебрежением
к собеседнику. Господа капо изволили веселиться...
     Он присел на пол -- вместо перил у веранды было ограждение из  сплошных
досок, и  его  явно не успели  заметить.  Закурил, воровски пряча сигарету в
ладони -- мало ли что, заметят огонек, не отвяжешься от них потом...
     Пора  отсюда  сматываться.  И  следует  в  темпе  решить  то  же  самое
уравнение, подставив в качестве икса на сей раз вместо Эмиля Нику...
     Аргументы прежние, те же.  Если у одного  есть  все  шансы незамеченным
проскользнуть  в клуб, то тащить с собой Нику -- чертовски опасно. Бабы есть
бабы, начнет  бояться, метаться,  побежит не  в  том  направлении,  нашумит,
провалит все дело, а когда поймают, выдаст в два счета. Откуда взять должное
проворство      и     хладнокровие     избалованной     холеной     доченьке
облисполкомовско-коммерческого  папы,  с  младенчества  привыкшей к птичьему
молоку?  Даже  если  побег и удастся,  будет потом висеть на шее невыносимой
тяжестью -- ножки натерла, боится дикой тайги, истерики пойдут, обмороки...
     Он вспомнил, что рассказывал лет  десять  назад один знакомый с северов
-- про парочку, которая назначала свидания где-то в окрестностях  отдаленной
метеостанции.  И однажды  нос к носу столкнулась  с белым медведем,  будучи,
естественно, без  всякого оружия.  Кавалер  драпал,  не  рассуждая,  гонимый
скорее могучим животным  инстинктом  выживания. От дамы  мало  что осталось,
понятно, медведь был изголодавшийся. Большинством  голосов  сошлись на  том,
что осуждать парня не стоит  -- здесь обычные критерии попросту не годились.
Невозможно  быть героем там, где героем стать нельзя изначально. Нельзя идти
на танк с кирпичом, нельзя прыгать с десятого этажа.
     Если  рассудить  здраво,  ситуация  та  же.  Спастись  вдвоем  попросту
нереально. Прежняя  мораль  и этика  тут  решительно не  годятся -- на  кону
жизнь. Все останется, как прежде, но его не будет. Мороз по коже...
     Ника... Что -- "Ника"? Высокой любви, нежной и чистой, не было никогда.
Она была  --  удобная.  Очаровательна,  неглупа, в  постели  не  заскучаешь,
приятно выйти в люди, держа ее под ручку, соответствующим образом намазанную
и упакованную.  Конечно, наличие ребенка что-то и меняло бы  --  но ведь нет
детей...  И  нет, никогда не  было ощущения, что твоя  жена  --  пресловутая
Единственная.
     А посему -- решено. К тому же после признаний женушки о  том, что с ней
здесь  происходило, после  подначек этой  сволочи Гейнца  совершенно другими
глазами  на  нее  смотришь...  Шлюха драная, велели стать  раком --  и мигом
встала, надо полагать, не пища и не дрыгаясь...
     Сигарета  догорела до фильтра.  Вадим  осторожно раздавил  ее об доску,
привстал  на  корточках,  осторожненько  выглянул.  Та  троица  и не  думала
прекращать веселье, наоборот, затянула песню в три  пьяных глотки. Нечего  и
думать  прокрасться мимо них незамеченным. Дождик бы, хороший, проливной,  с
грозой,  вот тогда ни  одна эсэсовская  собака  носа не высунула  бы  из-под
крыши... Увы, чистейшее  небо сияло россыпями нереально крупных звезд, каких
в городах никогда не увидишь. Ни клочка облаков. Придется потерпеть...
     Он на  цыпочках  вернулся в барак. Там ничего не изменилось  --  так же
постанывал Доцент, у окна,  где  лежала блондинка,  продолжалась несуетливая
возня с тихими смешками -- Синего кто-то сменил, то ли Борман, то ли Браток,
блондинка  прошептала что-то негодующее, но  ей,  судя по звуку, зажали рот,
шепотом прикрикнули, вновь послышалось размеренное пыхтение.
     То ли Маргаритины  снадобья  еще бродили в крови, то ли  душа требовала
разрядки -- но он  и  сам ощутил  непроходящее  и не  слабевшее возбуждение.
Немного поборолся с  собой без особого энтузиазма. В конце  концов осторожно
перевернул Нику на спину, внушая себе, что если он никого не видит,  то и их
никто  не  узрит, расстегнул на  ней штаны,  приспустил ниже колен, принялся
расстегивать бушлат.
     Она проснулась не сразу  -- когда он уже  пристраивался. В  первый  миг
отчаянно дернулась, но Вадим зажал ей рот и яростно зашептал на ухо:
     -- Тихо, дура! Это я... Она тут же замерла с поразившим его послушанием
-- обычно  дома сопротивление спросонья длилось  раза  в  три  дольше.  Тихо
всхлипнула,  замерла, он  осторожно убрал  руку  и, убедившись,  что никаких
криков не будет, стянул с нее штаны совсем. Ника  лежала, как неживая, чтобы
раздвинуть ей ноги, потребовалось определенное усилие. Но во  всем остальном
она  ни  капельки не  препятствовала, все  так  же лежала,  отвернув лицо. В
прежней  жизни  она с  ходу включилась бы в  действо  -- но  сейчас вовсе не
шевелилась. Труп  трупом. Как Вадим ни старался ее  завести с использованием
всего прежнего арсенала  знакомых ухваток, не получалось. В конце концов  он
мысленно  плюнул и решил,  что сойдет и  так,  сосредоточился на собственном
удовольствии, трахал ее размеренно -- и ненавидел при этом...
     Удовлетворенный, отвалился, перевернулся на спину.  У окна продолжалось
негромкое  веселье, блондинка  сдавленно  постанывала, и кто-то из кобелиной
троицы веселым шепотком подавал циничные советы. Ника заворочалась, неуклюже
натянула полосатые штаны и вдруг придвинулась к Вадиму, прошептала:
     -- Есть у нас какие-нибудь шансы?
     Ну конечно, подумал  он с неудовольствием, услышав знакомый трагический
надрыв  в голосе  (прежде главным образом  возвещавший, что ей  понадобилась
новая шмотка  или  побрякушка).  Для того ее сюда  и сунули: чтобы надоедала
нытьем, капала на нервы...
     -- Есть,-- ответил он сухо.
     --  А   что  можно  сделать?  Неужели  не  выйдет  как-нибудь  с   ними
договориться? Вадим, стоит постараться...
     -- Отвяжись,--  ответил он злым шепотом, словно бы уже и не воспринимая
ее в  качестве реально существовавшего  создания  из  крови  и плоти.--  Спи
давай. Есть шансы, что-нибудь придумаем...
     -- Что?
     --  Спи,  стерва! --  шепотом рявкнул он. Снаружи, неподалеку, все  еще
раздавались развеселые  пьяные песни.  Нечего было  и  думать  пробираться к
клубу...


        Глава одиннадцатая. Мера в руке своей
     Утро никаких поганых неожиданностей не принесло --  сначала выгнали  на
аппель  и  устроили  рутинную  перекличку,  потом  погнали  к  воротам,  где
облагодетельствовали  черствым  хлебом  и жидкой  баландой, которую пришлось
потреблять  без  ложек  под  хохоток  и  оскорбления тетки  Эльзы,  искренне
наслаждавшейся происходящим,  советовавшей  не умничать,  а поставить  миски
наземь и без затей лакать по-собачьи.
     Потом в  их барак  в сопровождении двух вооруженных эсэсовцев заявилась
Маргарита. Сердце заранее тоскливо сжалось в ожидании очередных пакостей, но
обошлось -- их  всего лишь согнали  в угол,  где  они и стояли  под прицелом
"Моссберга",  а  Маргарита  взялась  обрабатывать  рану  стонущему  Доценту.
Чокнутая она там  или нет, но к медицине явно имела  некоторое  отношение --
очень  уж ловко,  сноровисто  срезала ножницами штанину и поменяла  повязку,
сделала парочку уколов. Встав с нар и небрежно смахнув на пол  гнойный бинт,
стянула резиновые перчатки, оглядела узников и наставительно сказала:
     -- Видите, какое гуманное обращение с теми, кто твердо решил  покаяться
и сдать неправедные ценности? Чистейшей воды гуманизм. Делайте выводы, козлы
вонючие... целее будете.  А ты, сраный потрох, живенько собирайся и шагай со
мной.-- Она недвусмысленно  ткнула  пальцем  в Вадима.-- Пора потолковать по
душам...
     ...На сей раз его подтолкнули прикладом к другому бараку,  стоявшему на
отшибе. В старые времена здесь, видимо, помещалось нечто вроде общежития для
воспитателей   и   прочего   персонала   --   по  обеим   сторонам  насквозь
пронизывавшего  барак  коридора  имелось   множество   дверей.  Из-за  одной
доносились  тягучие,   больше   похожие   на  мычание   стоны,   оставлявшие
впечатление, будто человек уже миновал  некий порог страха и  боли и сам  не
осознает, что беспрестанно воет.
     Он невольно шарахнулся, конвоир загоготал за спиной:
     -- Не писай заранее,  мочу побереги... Когда его втолкнули в комнату, с
первого взгляда  стало  ясно, что  шутки  кончились --  посреди  красовалось
неуклюжее, но сколоченное на  совесть кресло из необструганных досок, с него
свисали ремни для рук  и ног. Тут же, на столь же грубом столе, посверкивали
никелем  целые  россыпи  непонятных  инструментов,  от  которых он побыстрее
отвернулся. Увидел темные пятна на полу, и засохшие, и почти свежие, вдохнул
невообразимый  запах дерьма  и какой-то кислятины. Поневоле замутило. Но его
уже тыкали в спину прикладом:
     -- Раздеваться,тварь!
     Совершенно голого  толкнули в  кресло, прихватили ремнями руки и  ноги.
Появился Гейнц, сел в углу,  поставил рядом с жутким набором пыточных штучек
бутылку коньяка и налил себе полстакана.
     Маргарита  с  невозмутимым лицом уселась за небольшой столик, где лежал
только чистый лист бумаги с авторучкой посередине, неторопливо выпустила дым
густой  струей, уставилась  на  Вадима  с сумасшедшим  весельем  в смеющихся
глазах:
     -- Ну, передумал, хилый росток капитализма? Где денежки?
     -- Где комендант? -- спросил он, сам не понимая, зачем.
     --  Кишки  на  подоконник  наматывает  такому  же,  как  ты,--  сказала
Маргарита,-- Обойдешься без коменданта... Где триста тысяч баксов? Адресок и
подробные комментарии...
     -- Послушайте,-- сказал  он сердито,-- а  собственно,  с чего вы взяли,
что эти триста тысяч вообще существуют в природе?
     Маргарита  дернула  указательным  пальцем,  делая  знак  эсэсовцу,  чье
сопение  слышалось  за спиной. Правое ухо Вадима тут  же пребольно  стиснуло
нечто  вроде  холодных,  покрытых  мелкими  зубчиками,  длинных тисков.  Над
головой раздалось:
     -- Сейчас нажму посильнее, ухо и отлетит...
     Низ живота обдало  непонятное тепло, он  не  сразу понял,  в чем  дело.
Оказалось, позорно обмочился. Вокруг хохотали в три глотки.
     --  Описялся пупсик,-- констатировал Гейнц.--  Ничего, он у  нас еще  и
обкакается... Неаккуратный все же народ, никакого светского  воспитания, все
кресло загадили. Отхватить ему ухо, в самом-то деле? Ну зачем ему два уха?
     -- Получится несимметрично,-- пожала печами Маргарита.
     -- Ну  и  что, фрейлейн? Совершенно в японском, несимметричном стиле.--
Гейнд встал, подошел совсем близко  и небрежно плеснул Вадиму в лицо остатки
коньяка  из  стакана.--  Что заскучал,  падло? Не  журись и  не писяйся, это
просто-напросто наступил наш маленький Апокалипсис.-- И звучно,  с чувством,
помахивая  в такт стаканом, возгласил: -- Я  взглянул, и вот конь вороной, и
на  нем  всадник, имеющий меру  в руке  своей...  И  я взглянул, и  вот конь
бледный,  которому имя смерть, и ад следовал за  ним...-- заглянул Вадиму  в
лицо и ухмыльнулся: -- Черти выскочили из-под земли, понятно тебе, купчишка?
А от чертей открещиваться ты не умеешь ни чуточку, откуда тебе уметь?
     На какой-то миг Вадим и впрямь готов был поверить в это полусумасшедшее
откровение: черти полезли из-под земли, где  оказалась тоньше всего земляная
крыша преисподней, там и лопнуло, и никто не знает молитв и заклинаний...
     -- Давай сучонку,-- распорядилась Маргарита.
     Тут же  втолкнули  Нику, быстро,  чуть ли  не на ходу, сорвали нехитрую
одежду,  обнаженной  поставили  под  огромный  ржавый  блок, привинченный  к
потолку.  Крепко связали запястья,  закрепили веревку где-то в углу, так что
Ника стояла, вытянувшись в струнку, едва касаясь подошвами грязного пола.
     Маргарита подошла к ней и небрежно пощекотала авторучкой живот:
     -- Ласточка моя, у мужа есть триста тысяч баксов?
     Ника часто-часто закивала.
     -- Вот видишь, а ты мне врал...-- обиженно протянула Маргарита.-- Разве
это прилично -- нагло врать даме? Он ведь тебе хвастался этими денежками, а?
     -- Д-да...
     -- А где они, сладенькая моя?
     --  У  кого-то в коттедже... Не знаю... Я правда не  знаю!  --  истошно
закричала Ника.-- Не знаю!
     -- Ну-ну-ну-ну-ну!  --  Маргарита похлопала ее по  щеке.-- Я тебе верю,
лапонька, успокойся, сладенькая,-- с мечтательной улыбкой  погладила Нику по
животу и поиграла пальцами в самом низу.-- Ты себе не представляешь, с каким
удовольствием я  бы  наплевала на  все эти докучливые обязанности и вновь  с
тобой уединилась  в  нашем  гнездышке,  да ничего  не поделаешь, служба...--
Отошла,  уселась  на край стола и,  вытянув  ногу, носком  блестящего сапога
ткнула  Вадима в  подбородок.-- Слышал? Есть денежки,  куда ж  им  деться...
Неужели тебе эту куколку совсем не жалко? Ей сейчас больно делать будут...--
Она поморщилась,  услышав  истерический  всхлип Ники.--  Помолчи,  звездочка
ясная, а то  я тебе самолично  язычок ножницами  отрежу... Может, и не буду.
Шарфюрер...--  протянула  она  с  прямо-таки  детской  обидой.--  Как  я  ни
стараюсь, он молчит, козел. Ну сделайте что-нибудь...
     Гейнц залпом осушил наполненный на четверть стакан, браво рявкнул:
     -- Попытаемся что-нибудь придумать, герр штурмфюрер!
     Не спеша, вразвалочку подошел к Нике, звонко похлопал по голому животу,
кривляясь,  будто двойник  какой-то  новой  эстрадной  звезды  (Вадим  забыл
название  рок-группы),  пощекотал  за грудь,  с  чувством продекламировал  в
мертвой тишине:
     И не увидите вы жен
     в порочных длинных платьях,
     что проводили дни,
     как сон, в пленительных занятьях:
     лепили воск, мотали шелк,
     учили попугаев
     и в спальни, видя в этом толк,
     пускали негодяев...
     Ника смотрела на него с  ужасом, беззвучно всхлипывая. Он заглянул ей в
глаза, ухмыльнулся:
     --  И  никакого хамства, что характерно. А бывалоча  выходит  такая вот
стерва из импортной тачки, дыша духами и туманами, и  не дай бог попробовать
с  ней  познакомиться.  Посмотрит,  как  рублем ударит,  и  нежным  голоск