собой скамью,
на нее четкими рывками вскинули и поставили, удерживая, Эмиля с Никой, из-за
левой кулисы упали две тонких веревки, заканчивавшиеся петлями. Еще миг -- и
петли у них на шее, под потолком, оказалось, были  привинчены блоки, веревки
заранее пропустили сквозь них и закрепили концы так, что их не было видно...
     -- Отпустите их, отпустите,--  почти ласково произнес комендант.--  Они
уже  оклемались.  Прекрасно  соображают,  что  если   начнут  брыкаться  или
спрыгнут, повиснут, как миленькие... Закрепили концы?
     -- Яволь, герр штандартенфюрер!
     Эмиль с  Никой и в самом деле застыли, как вкопанные -- свободные концы
веревок,  уходившие за кулисы справа,  были  натянуты, как струнки, и  петли
должны ощутимо впиваться в глотки...
     --  Порок  должен  быть  непременно наказуем,--  протянул  комендант.--
Сердце у  меня обливается  кровью, когда  я вижу горестное лицо обманутого в
лучших  чувствах  мужа,  не  ожидавшего столь утонченной подлости от любимой
жены и  лучшего  друга-компаньона. Тем не менее  пользуюсь случаем заметить:
эта   печальная   история,  на   мой  взгляд,  прекрасно  иллюстрирует  ваши
новорусские  нравы. Ну ладно, не будем морализировать... Господин  Баскаков,
мой бедный рогоносец, пожалуйте на сцену! Живенько, ножками, не стесняйтесь!
     Вадим  поплелся под яркий  свет -- на сцене, как ей и  полагается, было
гораздо светлее,  чем в  зале. Комендант взял его за  локоть  и  трагическим
шепотом -- но так, что слышно было, несомненно, в  самых  дальних уголках --
вопросил:
     -- Мой  бедный друг, вам очень хочется отвесить  этой поганой скамеечке
хорошего пинка?  Если хочется, вы только намекните вашему приятелю сатане...
Дело-то напрочь житейское. Ну, не стесняйтесь, дружище.
     Ника с  Эмилем стояли к нему  спинами, и Вадим не видел  их лиц. Слышал
только, как она охнула от ужаса, но жалости не было ни на грош...
     -- Ну что, хочется? Не стесняйтесь перед вашим другом...
     Вадим что-то пробормотал.
     -- Не слышу? Хочется или нет?
     -- Хочется!!! -- рявкнул но, вложив в  этот вопль  боль и стыд от всего
здесь пережитого.
     -- Решительный вы мой... Ну так что же  вы  стоите? Дайте-ка  скамеечке
хорошего пинка. Боже упаси, я вас никоим образом не принуждаю и не собираюсь
принуждать. Сами  подумайте:  ни  одна живая душа не узнает.-- Его голос был
невероятно родным, милым, участливым, комендант искренне сокрушался вместе с
ним, полное впечатление.-- Или  вы извращенец, и вам приятно вспоминать, как
этот обманувший ваше доверие тип дрючил вашу женушку вдоль, поперек и всяко?
     Что-то  оборвалось в нем. С  коротким  рычанием он перенес  всю тяжесть
тела на левую ногу, а потом что было сил оттолкнул скамейку правой, вложив в
этот порыв всю ненависть  и отвращение не только к Эмилю с  Никой,  но и  ко
всему окружающему...
     Короткий  придушенный  крик  оборвался   хрипом,  связанные  обрушились
вниз...  и с жутким стуком растянулись на полу  у  ног Вадима,  содрогаясь в
корчах, хрипя. На них упали свободные концы веревок.
     --  Разыграли, разыграли!  --  весело вопил  комендант,  прыгая  вокруг
оцепеневшего Вадима.--  Обманули дурака на  четыре кулака, а  на пятый кулак
сам и вышел дурак! Уау! -- заорал он Вадиму прямо в ухо.-- Ну неужели ты мог
подумать, засранец, что я  в моем лагере позволю кому-то постороннему, твари
полосатой, вешать моих дорогих кацетников самолично? А вот те хрен!
     Эмиля с Никой уже поднимали, освобождали от наручников и веревок. Вадим
отвернулся, боясь увидеть их лица, заткнул уши, но истерические рыдания Ники
все равно сверлили  мозг.  Не было  ни чувств,  ни эмоций  --  лишь страстно
хотелось оказаться где-то далеко отсюда.
     -- Силен мужик! -- похлопал его по плечу комендант.-- Хвалю! Не  каждый
сможет этак вот  -- родную бабу... На вот,  вкусная  шоколадка,--  сунул  он
Вадиму  в  ладонь скользковатый  пакетик.-- Ну-ка,  мальчики, поприветствуем
героя!
     Со всех концов сцены, где располагались эсэсовцы, донеслось:
     --Хох!Хох!Хох!
     --  А  теперь шагай  в  зал, козел позорный,  шагай,--  подтолкнул  его
комендант.-- Глаза б мои на тебя не глядели... И этих гоните в зал, по рожам
видно,  оклемались... Переживут, не баре, не  размокнут, не сахарные...-- Он
повысил голос:  -- Гейнц! Гоните-ка это быдло по  баракам, надоели  они мне,
нам еще сегодня работать и работать...


        Глава тринадцатая. Все гениальное...
     Возвращаясь  в  барак,  Вадим два  раза  получил прикладом по пояснице,
потому что  откровенно  замедлял шаг,  справедливо предвидя  новые жизненные
сложности. Нехитрое предчувствие не обмануло -- едва вошли, едва затихли  на
улице   шаги  охранника,   Эмиль  развернулся   в   его   сторону  с   самым
недвусмысленным  выражением   лица--   Вадим  проворно   попятился,--   стал
надвигаться,  профессионально  приняв  какую-то хитрую  стойку, цедя  сквозь
зубы:
     -- Вешатель, говоришь? Ну, иди сюда, гандон...
     -- Бей  его! -- истерически  подначивала  Ника,  придвигаясь  с  другой
стороны с растопыренными коготками.-- Бей так, чтобы...
     --  Сами  хороши...--  огрызнулся  Вадим,  пятясь  в  угол,   отчетливо
сознавая, что шансов у него никаких.-- За моей спиной...
     --  Цыц! -- возник между ними Синий, чуть присел,  выставив перед собой
смахивающий  на шило  ножик.-- А  ну-ка,  завязали  с  семейными разборками!
Гришан, кому говорю?! Времечко настало!
     Поразительно, но от этих слов  Эмиль  мгновенно остыл,  замер в нелепой
позе,  а  там  и опустил руки.  Вадим успел мимоходом удивиться: откуда  эта
каторжная морда знает прежнее Эмилево имечко?
     И тут же ему стало не до пустяков. Как и всем прочим.
     -- Свет погаси  в темпе, а  то еще нагрянут,-- бросил Синий  Братку, и,
прежде  чем тот успел добежать до выключателя, произнес спокойно, жестко: --
Ну вот что, кончайте выдрючиваться, начинается побег...
     Свет погас, но стало не особенно и темнее -- полная луна заливала барак
молочно-бледным сиянием.
     -- Не  нравится  мне эта иллюминация...-- в сердцах сказал Синий.--  Но
делать нечего. Сейчас часа  три ночи, подождем  минут десять, пока свободные
от вахты вертухаи завалятся спать,-- и вперед.
     -- Ты бы...-- начал было Борман.
     -- Захлопнись и слушай,-- оборвал  Синий.-- Все  слушайте  внимательно,
головы   на   кону...  Диспозиция   такова:   вода  --  отличный   проводник
липездричества.  Нужно  будет  подбежать  к  проволоке  с  полным  ведром  и
выплеснуть ее так, чтобы намочила все рядки -- в темноте  ведь не разберешь,
который из них подключен, посему оросить нужно все -- и аккуратненько стекла
по столбу  наземь.  Если все  проделать верно -- моментально выбьет фазу. То
есть свет повсюду погаснет и проволока, понятно, обесточится. Починить будет
нетрудно,  процедурка нехитрая, но пока они разбудят электрика и он добежит,
пока  исправит там  все,  мы успеем...  Когда  коротнет,  особо  назначенный
человек колом  шарахнет  по  проволоке.  Даже  если  не  порвет  все  рядки,
проволоку сорвет  с креплений, можно будет пролезть. Тот,  кто хочет жить,--
пролезет. Подумаешь,  ручки поцарапает...  Не  смертельно.  Главное -- глаза
беречь. Ведер там, в мусоре, штуки  три, я специально  присматривался.  Воды
навалом. Заместо тарана сойдет  любое полено,-- он показал  на подпорки нар,
повернулся к Братку:  -- Выломай-ка мне одну, щегол... Ту вон, у окна, чтобы
подраненный с нар не ляпнулся... Что стоишь?
     Браток кинулся к  указанной подпорке, толщиной с мужскую ногу  и длиной
не менее полуметра. Ухватил ее у самого  пола, напрягся,  рванул,  от натуги
оглушительно испортив воздух.  Раздался пронзительный треск  и  скрежет, все
инстинктивно втянули головы в плечи.
     --  Во!  --  Браток  выпрямился,  взмахнул  импровизированной  дубиной,
примеряясь.
     -- Здоровый лось,-- одобрил  Синий.--  Ты и  будешь лупить по  колючке.
Два-три верхних ряда не рви, нет смысла...
     -- Да понял, понял! -- Браток нетерпеливо переминался с ноги на ногу.--
Сделаем!
     --  А  ведро,  такое  у  меня  мнение,  будет  держать  наш  лягавый,--
распорядился Синий.-- Мужик ты здоровый, говорят, до сих пор, чтобы пузо  не
росло и девки не кривились, спортами  и самбами  занимаешься,  реакция есть,
глазомер тоже... Усек?
     Борман,  ввиду  важности  момента даже  не  обидевшийся  на "лягавого",
протянул:
     -- Вообще-то, авантюра чистейшей воды... Хотя и неглупо...
     -- Предложи идею получше,-- отмахнулся  Синий.--  Нету? Тогда не скули.
Другого  плана,  как  ни  ломай мозги, не выродишь.  Терять  нам  совершенно
нечего.
     -- А потом? -- спросил Борман.
     -- А потом -- все дружненько  и весело чешут в  тайгу, и тут  уж каждый
сам за себя. Кому как повезет.
     -- Там же датчики...
     --  Да помню  я,-- сказал Синий.-- И  автомат у  них есть, на  вышке  у
ворот. Времени у нас, считайте, почти что и нету -- палить они начнут сразу,
хоть и вслепую. Ну, не сразу, секунд  десять  пройдет или  там двадцать... А
какая  разница? Все равно  всем крышка.  Уговаривать  никого  не  собираюсь.
Времени жалко. Есть тут такие, что откажутся?
     Стояла тишина.
     --  Цыпленки тоже хочут жить...-- фыркнул Синий.-- Лось, ты полено пока
что положи, время есть...
     Он подошел  к двери, прислушался, бесшумно выскользнул  наружу и вскоре
вернулся  со  ржавым  вместительным  ведром.  Старательно  зачерпнул   воды,
протянул Борману:
     -- Порепетируй. Во-он в тот угол...
     Борман,   бережно   держа  ведро  перед   собой,   примерился.   Широко
размахнулся. Послышался  шлепок, по облупившейся известке потянулась темная,
влажная полоса, очень быстро достигшая пола.
     --  Получается,--  радостно  констатировал  Синий.--  Ну-ка, еще  разок
попробуй. 0-па! Будто всю  жизнь с ведрами бегал... Порядок такой: лягавый с
ведром и лось с поленом бегут впереди и действуют, как я им об®яснял. Следом
двигаюсь  я с запасным ведром, если что --  сразу  тебе его  подаю. За  мной
бабы,  которые  дамы. Гришан  и  этот,--  он  кивнул на  Вадима,--  замыкают
процессию, зорко глядя по сторонам, не появится ли непрошеный свидетель.
     -- А если появится? -- спросил Вадим.
     -- Так и доложишь,-- хмыкнул Синий.-- Поскольку больше все равно ничего
сделать нельзя... Уяснили?  Кто-то что-то  не  понял?  Ну, коли все  молчат,
наливаем ведра, присядем перед дорожкой -- и айда...
     И  тут,  как  в кошмарном  сне,  на  веранде застучали шаги. Никто  не.
произнес  ни слова, не  шелохнулся,  все  застыли, словно в  финальной сцене
"Ревизора".
     Темная  фигура,  возникшая на пороге, уверенно потянулась левой рукой к
выключателю. Загорелся тусклый  свет.  В  проеме  стоял  Василюк,  поигрывая
дубинкой, слегка пошатываясь. С первого  взгляда видно -- вчерашнее  веселье
бурно продолжается...
     Василюк недоуменно вертел головой. Пожал плечами:
     -- А ведро у вас зачем? Что творится?
     --  Лагерные игры после отбоя, герр  капо! -- наконец нашелся  Синий.--
Насколько я помню, уставами не запрещено...
     --  Не  запрещено?  --  Василюк  подумал, рыгнул.-- Игры,  игры,  после
отбоя...  После  отбоя!  А  что  полагается делать после отбоя?  Спать. Сном
греховодников.--  Он  помахал  рукой, словно  отгонял курицу:  --  А  ну-ка,
отошли... Пр-ро-инспектируем...
     Они медленно отступили к окну. Василюк прошел  в барак,  в классическом
стиле Элвиса покачивая бедрами и хлопая себя ладонями по коленкам. Изображал
какие-то джазовые примочки, надо полагать.
     -- О, чаттануга, пара-бамба-бамба-йе-йе... Смирно, твари!
     Они стояли, замерев. Придвинув  ногой  стул,  Василюк  неуклюже на него
плюхнулся,  вытащил  сигареты,  с третьей  попытки  угодил кончиком  в пламя
зажигалки.  Сделал  пару затяжек, принял  самую вальяжную позу, какую только
позволял дрянненький старомодный стул. И затянул наставительно:
     --  Вы  знаете, твари,  за  что  вас  ненавидит  всякий  интеллигентный
человек? За то, что вы все опошлили... и украли победу. Пока мы свергали эту
сраную Советскую власть, пока мы ломали  хребет КПСС, вы все сидели по своим
норкам, а потом  вдруг выползли в  одночасье  -- и  начали грабить,  хомяки,
защеканцы...  Мы,  между  прочим,  боролись  не  за  вас,  а  за  свободу  и
демократию... И откуда  вы  только взялись,  паскуды... Кто  вам дал п-право
красть у нас победу? Разве мы для вас старались?
     Его слушали,  потому что  больше  ничего  другого  не  оставалось. Была
зыбкая надежда, что уйдет к чертовой матери, как только  потянет выпить еще.
Но шли томительные минуты, а  он сидел прочно, как гвоздь в доске, обвиняя и
обличая, как  меж такими водится, от имени "всей российской интеллигенции" и
"всех порядочных людей". Не похоже, чтобы собирался уходить.
     --  Как об стенку горох,-- грустно констатировал в конце концов капо.--
Что  и  следовало  ожидать. А  выгоню-ка  я вас  сейчас,  скоты,  на аппель,
помаршируете пару часиков...
     Вадим расслышал рядом обращенный к Эмилю шепот Синего:
     -- Как только кинусь -- бей по свету. Потом держи ноги...
     Несмотря  на дикое  напряжение, Вадим едва не расхохотался --  чернявый
педераст покачивался на стуле, разглагольствовал, как тетерев на току,  даже
не допуская мысли, что сейчас его будут кончать...
     Синий метнулся неожиданно, как стрела.  У Василюка еще хватило  времени
измениться в лице, опустить руку к кобуре, а  больше он ничего  не успел  --
Синий  обрушился на него, шумно свалил на пол вместе  со  стулом, навалился,
прижал к полу, и тут же погас свет.
     -- Ноги! -- хрипел Синий, бешено работая локтями.
     Раздался жуткий  хрип. Эмиль навалился на  брыкающиеся  ноги капо, всем
телом придавливая их к полу. Василюк хрипел и  булькал, пару раз  прямо-таки
подбросил  Синего  в воздух. Но  очень быстро хрип стал  глохнуть,  дерганья
прекратились, пошли кишечные газы, завоняло.
     Синий  еще  какое-то время  подпрыгивал на нем, дергая  локтями,  потом
убрал руки, пригляделся и встал:
     --  Звиздец  активисту...-- нагнулся, снял  с пояса у трупа револьвер и
дубинку, обернулся: -- Все, орлы. Пора срываться. Еще искать начнут  гада...
Набирай воду, генерал, живенько! Все помнят расклад? Пошли аккуратно...
     --  Мужики...--  послышалось  с   нар.  Доцент,  доселе  не  подававший
признаков жизни, так что все о нем начисто забыли, приподнялся на локтях.
     В  лунном  свете  видно  было, что  по лицу у него текут слезы,  а лицо
искажено сумасшедшей  надеждой.  Он, конечно же, понимал,  что никто его  на
себе  не  потащит, но надеялся  на чудо, потому  что больше не  на что  было
надеяться. Тихо повторил:
     -- Мужики...
     -- Ну что  уж  тут...-- негромко сказал  Синий.--  Ну,  коли уж  так...
Судьба.--  Он выдвинул барабан здоровенного "Айсберга",  оглядел кругленькую
обойму,  подцепив  ее  ногтем.-- Пульки  резиновые. Если прижать к  виску  и
нажать --  будет то же  самое, что и свинцовые девять грамм. Ничего лучше не
придумаешь...--  Он  перегнулся  на   нары  и  положил  револьвер  рядом   с
Доцентом.-- Только  прошу тебя, как человека -- погоди  немного, а?  Пока мы
там все провернем. И все кончится. Все... Как человека прошу, не спеши...
     И отвернулся к двери, махнул рукой. Остальные гуськом, стараясь ступать
бесшумно, вышли  следом за ним на веранду. На небе не было ни облачка, сияла
луна, густые  черные тени  ближайших  бараков  кое-где накрыли  проволоку  и
протянулись за ограду, заканчиваясь уже на свободе.
     --  Хорошо-то  как,--  прошептал  Синий.-- Удачно.  В  тени  как  раз и
подойдем, во-он туда... Ну, живо!
     Вокруг  стояла  совершеннейшая  тишина без  малейших  признаков  жизни.
Цепочкой они перебежали  неширокое открытое  пространство,  укрылись  в тени
последнего  барака. Теперь от проволоки  их отделяло метров тридцать. Тишина
по-прежнему  окутывала  лагерь,  возле ворот  ослепительно  сиял  прожектор,
направленный  на них с вышки,--  а больше электричество  нигде не горело,  и
слышно было,  как  в  тайге  пронзительно,  скрипуче,  ритмично  вскрикивает
какая-то ночная птица.
     -- Все все помнят?  -- в десятый раз спросил  Синий.--  По счету  "три"
лягаш с лосем -- на рывок, остальные следом... Раз... два... три!
     Вадим  прекрасно  понимал, что  настала пора действовать,-- и знал, что
другого  шанса у него не будет. Мимо него пробежали все до единого, зачем-то
пригибаясь,-- и тогда он вспугнутым зайцем  помчался направо,  вдоль барака,
выскочил в  неширокую  полосу белесого лунного сияния, вновь нырнул во мрак,
уже не владея собой,-- разум подсказывал, что лучше перебежками, а ноги сами
несли к клубу, так, словно собирались  выпрыгнуть  из-под задницы и  мчаться
самостоятельно...
     Сзади  послышался  громкий, нелюдской  треск. Вадим краем глаза отметил
высокую, пронзительно-синюю  вспышку,  не вытерпел,  оглянулся на бегу.  Еще
вспышка, поменьше, чей-то отчаянный, тут же захлебнувшийся вопль -- так орут
в  смертный час  --  и у ворот откликнулся  громоподобным  лаем кавказец, но
прожектор погас, погас, погас!
     Когда он подбегал к четко выделявшейся на фоне белой стены двери клуба,
у ворот неуверенно трататахнул автомат. После секундной паузы раздалась  уже
длиннющая, на полмагазина, очередь. На ее фоне оглушительно бухнули ружейные
выстрелы. Снова чей-то пронзительный вопль...
     Но  он  уже приоткрыл  дверь, сообразив все  же, что сделать  это  надо
осторожненько, тихонечко, ужом проскользнул внутрь, прикрыл глаза, чтобы они
привыкли к здешнему мраку...
     И  полетел  на  пол  от сильного  толчка.  За спиной  скрипнула  дверь,
ворвалась полоса лунного света, тут же заслоненная шевелящимися тенями.
     Он не успел  испугаться --  его тут же вздернули с пола, сжав глотку, в
щеку уперлось что-то узкое, острое, над самым ухом яростно зашипел Синий:
     --  Где  ход,  паскуда? Глаза выткну! Где ход?  Сжимавшая горло пятерня
разжалась.
     -- Ход где, пидер?
     -- Сейчас...-- простонал Вадим, жадно глотая воздух.-- Покажу...
     Он уже видел, что вбежавших следом несколько.
     --Живо!
     Снаружи все еще  грохотали  выстрелы, временами  длинно трещал автомат.
Вадим бросился в угол, налетел боком  на  груду скамеек,  не чувствуя  боли,
пнул по доске. В  руке Синего вспыхнула зажигалка. Трясущимися  руками Вадим
отжал  рукоятку  вниз,  до  упора,  чувствуя  на  затылке  горячее  дыхание,
зашептал:
     -- Сейчас, сейчас...
     Полностью присутствия духа он не потерял и собирался сделать все, чтобы
его здесь  "случайно"  не  забыли. Вставил доску на место, нагнулся,  рывком
запустил  ладонь  в щель, отвалил  люк --  и  первым прыгнул  вниз, в  сырую
темноту, спиной и задницей ударился о  ступеньки и с®ехал по ним в подземный
ход.  Над  головой  вспыхнул  колышущийся  огонек  зажигалки,  застучали  по
ступенькам подошвы грубых ботинок.
     Отскочив подальше,  Вадим  прижался  к влажной  стене.  Вверху  бухнула
крышка люка, звонко защелкнулась пружина. Невысокий синий огонек, оказавшись
в  узком пространстве, осветил все вокруг примерно на метр. Теперь Вадим мог
рассмотреть,  что  с Синим -- Эмиль  и Ника. Крышка  люка словно бы  напрочь
отсекла все доносившиеся снаружи звуки. Синий кривился в жутковатой улыбке:
     --  Ах ты ж, сучонок... Великий комбинатор... Хитрожопый ты наш... Чего
удумал, о чем молчал...
     -- Не подходи! -- взвизгнул Вадим, вжимаясь в стену.
     Огонек вдруг погас, Вадим  ослеп. Тут же  раздался шорох, к нему кто-то
метнулся. Синий зашипел в ухо:
     -- Молчи, сука, не трону... Где кончается ход?
     -- В кухне,--  прошептал Вадим.-- В уголке, совершенно  незаметно, если
не знать...
     Синий,  вновь  щелкнув  зажигалкой,  кинулся  вперед,  в   конец  хода.
Послышался его приглушенный радостный вскрик:
     -- Все вроде в порядке...
     Потом раздался тихий скрежет, пахнуло сквознячком. Тут же крышка упала.
Синий вернулся бегом, возбуж